Черное Солнце. За что наказывают учеников

Элиар невольно ощутил раздражение. И зачем только Учителю понадобилось писать послание, передача которого сопряжена с такими большими неудобствами? Захотелось поиграть в запретную связь, в разлученных обстоятельствами возлюбленных, вынужденных скрывать пылкие чувства под покровом ночи? Наверняка наставника привлекла экзотика: Янара происходила из овеянной легендами династии Призрачного жреца, да еще и обладала редкой внешностью, какой не встретишь среди Совершенных.

Пора удаляться так же, как и пришел, — поручение выполнено. Но Элиар все стоял и, не в силах оторваться, смотрел, как маленькие пальчики ломают печать, как бледно-голубые глаза жадно углубляются в чтение, не в состоянии вытерпеть до ухода гостя. Как восхитительное девичье лицо чуть розовеет от волнения.

В сестре Яниэра действительно было нечто особенное. Не зря она привлекла августейшее внимание Учителя: простая и чистая, беззащитная, словно только-только распустившийся бутон. Относиться к ней как к обычной женщине казалось даже кощунственным… нет, она была создана не для простого удовлетворения плотских нужд.

Сдавленное рыдание прервало неторопливый поток его раздумий.

Невинное лицо Янары застыло безучастной маской, из затуманившихся глаз вытекли две одиноких слезинки. Точеные пальцы дрогнули, и письмо Учителя упало к ее ногам, как птица со стрелой в сердце.

Элиар окончательно растерялся. О небожители, да что же это за вечер такой злополучный… нужно было раньше уходить! И что теперь? Тихонько исчезнуть, пока Янара не вспомнила о его присутствии, дабы не ставить несчастную в еще более неловкое положение? Или попытаться утешить?

Что за чушь! Элиар мысленно выругался и замер в нерешительности. Он же боевой жрец, а не подушка для женских слез. Он и слов-то подходящих не знает…

Окаменев прекрасной статуей, Янара беззвучно плакала. Элиару казалось — прозрачный лед тает в ее глазах и медленно стекает по щекам. И от страданий этого беззащитного существа на него вдруг обрушилась такая печаль, что никакими словами высказать ее было нельзя. Как будто вырвалась на свободу его собственная глубоко спрятанная неутолимая тоска.

Пока он сомневался, лихорадочно обдумывая происходящее, Янара вдруг странно покачнулась: по телу ее прошла сильная судорога. Инстинктивно подавшись вперед, Элиар успел подхватить женщину прежде, чем та упадет. Руки Янары мелко подрагивали, лицо заливала нездоровая бледность, посиневшие губы шептали что-то отрывочное и бессвязное… а может, пытались сделать вдох. Ее всю затрясло, словно в нервном припадке.

Всерьез испугавшись, Элиар привлек Янару к себе и обнял, пытаясь успокоить. Когда она наконец затихла в тепле его объятий, осторожно уложил почти невесомое девичье тело на ложе в надежде, что на несчастную снизойдет целебный сон.

— Какую горькую участь уготовила мне судьба, — Элиар едва расслышал этот страшный бесчувственный голос, потерявший все оттенки. Голос, в котором жила только боль. — Путь мой тяжел, но меня не учили роптать. Нужно быть стойкой. Пусть ноша моя становится все непосильнее, я буду нести ее до конца.

В глазах Янары снова стыл лед. И знаменитая северная гордость.

Взяв себя в руки, она с усилием поднялась.

— Простите мне эту недостойную сцену, молодой господин, — голос ее немного окреп, сделавшись, хоть и тихим, но твердым. — И прощайте.

— Незачем просить прощения, — с чувством возразил Элиар. — В том, что произошло, нет вашей вины. Я бы очень хотел помочь, но это не в моих силах. Мне очень жаль.

Янара воззрилась на него с какими-то смешанными чувствами, отражавшимися в глазах.

— Женское сердце подсказывает мне, что вы достойный и добрый человек, молодой господин, — проницательно заметила она. — Я справлюсь одна, ведь мне некому довериться и открыться. Да и не в обычаях северян лить слезы на людях. Но вы, совершенно посторонний человек, сделались невольным свидетелем моего горя, которое слишком сильно, чтобы я смогла его сдержать. Разделите же его со мной хотя бы на эту единственную ночь, если сочувствуете и желаете поддержать.

Красный Волк опешил от этой нежданной, вызывающей симпатию откровенности. В Ром-Белиате он давно отвык от проявления искренних чувств, давно приучился к холодному притворству, тонкому искусству лицемерия и строгим правилам этикета Совершенных.

— Что ж, буду рад, если мое присутствие поможет вам справиться с отчаянием.

В ответ на его слова Янара резко нагнулась за оброненным свитком и начала судорожно разглаживать лощеную бумагу, исписанную хорошо знакомым почерком. Внезапно протянув лист Элиару, она потребовала:

— Читайте! Слышите? Читайте же!

Элиар вздрогнул, отшатнувшись от письма, как если бы то вдруг обернулось ядовитой степной гадюкой. Знакомые очертания почерка Учителя обожгли сердце. Послание было скреплено личной печатью Красного Феникса! Немыслимо читать такое без разрешения. Кроме того, даже мельком брошенный взгляд сразу давал понять, что в послании.

Чего она добивается? Учитель доверил ему это крайне деликатное письмо с тем, чтобы его не коснулась ничья рука, кроме той, кому оно предназначено. Оно было написано для Янары, для нее одной. Неужели это не понятно?

— Вы слишком потрясены и воспринимаете все чересчур болезненно, — попытался отвлечь ее Элиар. — Не нужно мучить себя. Успокойтесь…

— Разделите со мной мое горе, — чуть слышно, без выражения повторила Янара, и нервные пальцы ее снова начали подрагивать. В кристально прозрачном сердце северянки как в прозрачной воде отражались все тайные движения души. — Прочтите же проклятое письмо… Чтобы я знала, что это не бред моего измученного рассудка, что это написано на самом деле… Прочтите, как жесток этот человек!

Элиар больше не мог оставаться безучастным. Янара явно не в себе и требует странного. Возможно, она и вовсе больна… если просьбу оставить без внимания, с ней может случиться истерика. Начнется крик, в покои сбежится стража…

В конце концов, нет ничего страшного в исполнении этой маленькой прихоти, принялся уговаривать себя Элиар. Ведь он и без того знает, что в письме. Обычное дело: в очередной раз сластолюбец бросает надоевшую игрушку. Подумав об этом, Элиар вдруг задрожал, почувствовав жгучую злость на наставника за его капризное, равнодушное, исполненное порока сердце… а в самой сердцевине внезапно охватившего его огня горячей кислотой растекалось ревнивое, почти нестерпимое любопытство: почему Учитель вообще снизошел до объяснений?

В следующий миг глаза жадно скользнули по ровным рядам изящной, каллиграфически безупречной рунной вязи, и Красный Волк обмер. Каждый начертанный бесстрастной рукой знак скрывал за собой такую глубину чувств и такое откровение, какие сложно было ожидать от холодного и замкнутого наставника. Донельзя интимное письмо опалило руки, и Элиару стало дурно оттого, что он осмелился его прочесть. Собственная дерзость не укладывалось в голове. Но было поздно.

Красный Феникс писал о многом. О том, что спустя столетия молчания и безразличия сердце его вновь ожило и он не желает, чтобы посетившие его искренние чувства выродились в сорняки обычной любовной интрижки. К сожалению, общественное положение и большая власть, которой он обладает, обязывают не позволять себе чувств: они сделают его уязвимым. Эту слабость можно будет использовать против Ром-Белиата, благоденствию которого посвящена его жизнь.