Черноморские казаки (сборник)

Укрепление, называемое «бикет», имеет вид огромного тура. Оно обнесено высокой плетневой огорожей, снизу по грудь двойной, с небольшим промежутком, засыпанным землей. Мелкий и узкий ров опоясывает огорожу. Сторожевая вышка и вещая фигура составляют служебные принадлежности пикета, как и поста. Но на посту дымится труба хаты, более или менее гостеприимной; пикет же не представляет другого приюта, кроме шалаша, с разложенным посредине его огоньком и с растянувшимся около огонька котом. Кот делит сухарь с казаком в этом глухом, угрюмом аванпостном шалаше и дарит его единственным мирным и мягким впечатлением, единственным отрадным развлечением среди бессменных грозных впечатлений боевой черты, среди бессменных суровых дум об опасности и неприятеле. Вернувшись из поиска, казак подсядет к огоньку сушиться; его чело хмурится, его ус топорщится, на душе тяжело, в голове смутно. Подойдет на цыпочках котик и умильно уставит на него свои добрые серые глазки. Казак его оттолкнет; но котик подойдет, немного спустя, в другой раз. Казак его погладит и нежно подергает за жидкий ус. Тогда кот повиляет ему дружелюбно хвостом и помурлычет воспоминанием о своей бабушке, с которой играют где-то казачата. И вот морщины слетели с чела, ус прилег, от сердца отошло и на душе казака стало опять светло. Добрая казацкая душа не зачерствеет и не заплесневеет ни в какой трущобе, ни среди каких суровостей военного быта…

В пикете помещается от трех до десяти казаков. Черноморцы способны держаться и за этими ненадежными защитами. Свойственный им недостаток ловкости и увертливости они с лихвой вознаграждают твердостью и стойкостью. Только б сказали им стоять, так постоят. Каждый человек за себя возьмет. Не будучи, поэтому, похожи на тех прихотливых воинов, которым нужно, чтоб сорок веков на них смотрели, они черпают силу и мужество в решительные минуты боя из своего задушевного прадедовского убеждения: «Бог не без милости, а казак не без доли (не без счастья)». Были примеры, что человек десяток дружных односумов, внезапно осажденные в своем плетневом кошеле, с виду готовом скатиться в Кубань от одного толчка, не думали сдаваться на предложение черкес, сделавшееся ходячей поговоркой: «Эй, иван, гайда за Кубань», — не теряли головы и геройски выдерживали яростные приступы. Припав за плетневую загату, с прикладом при щеке, а шапки выставив выше своих голов против плетневых амбразур, чтоб туда направить первый жестокий огонь неприятеля, они упорно и лихо отбивались, нанося сильный вред осаждающим, пока, наконец, не бывали выручены. И нередко кто-нибудь из них оставался еще невредим, чтоб отворить подошедшей подмоге дверь плетневой крепостцы. Такова история «суровской батарейки», получившей свое название от приказного Сура. Этот Сур с десятью товарищами отбил несколько натисков огромной толпы шапсугов, стремившихся на разгром куреня Полтавского, — и мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне.

В нынешнее время горцы редко затрагивают пикеты, — и когда открыто переходят линию, то ограничиваются одним наблюдательным облежанием их. Для чего толпа, несущая огонь и меч в казацкую землю, оставляет на линии отряд, который не дает казакам выйти из пикета с донесением на пост, и вместе с тем обеспечивает наступающим своим силам отступление и обратную переправу чрез Кубань.

Старые черноморцы, между которыми много было «водяных», то есть приученных к действию на лодках служак, придумали было, вдобавок к сухопутным линейным укреплениям, плавучие караульни, двигавшиеся по всему низовому течению Кубани, от Екатеринодара до устьев. Эти кочевые пикеты назывались «байдаками», и число их простиралось до двадцати. Они устраивались наподобие паромов, но имели весла и слушались руля. Вооружались они фалконетами и по борту, обращенному к неприятельскому берегу, прикрывались шерстяными щитами, с отверстиями для ружей. На каждом из них помещалось до тридцати пяти пеших казаков с кухней и запасами. Один такой байдак, с двумя офицерами и двадцатью восемью казаками, был истреблен горцами в 1802 году. Байдаки гонялись за двумя зайцами и ни одного не ловили. Но, что еще невыгоднее — они оставались в бездействии большую половину года, чрез обмелевание и замерзание Кубани. А потому существование этих кордонных амфибий кончилось превращением их в простые паромные переправы чрез Кубань и Протоку.

Вся линия, с ее постами, батареями и пикетами, поделена на части и отделения, для занятия которых употребляется более трети войсковой конницы, пехоты и артиллерии. В медицинском отношении линия разделена на четыре участка. В каждом участке состоит лекарь.

В зимнее время обыкновенная кордонная цепь подкрепляется временными резервами, контрфорсами, которые называются, в своем особенном смысле, «отрядами» и в которые наряжаются полки, батальоны и батареи, находящиеся в домах, вне служебной очереди [60] . А в тех случаях, когда горцы напирают на линию чрезвычайными силами, войско выставляет на Кубань, не в очередь, всю свою конницу, пехоту и артиллерию, даже «внутренно-служащих», т. е. таких чинов, которые прослужили уже в полевой службе двадцать два года и еще служат в войсковом гарнизоне три года. В то время пикеты, слишком выдавшиеся от прямой черты вперед, на исходящие углы глубоких займищ, покидаются; их караулы стягиваются к постам и батареям. Остаются на них одни коты, которые кормятся, во время отсутствия казаков, ловлею зябликов и других птичек. Посты и батареи, с их убогими помещениями, едва укрывают своих постоянных жильцов. Бесприютные вспомогательные отряды располагаются около бивачных огней, дымящихся под ненастным зимним небом. Трудности этого зимнего бивакирования для непривычных людей и лошадей были бы невыносимы. На два с лишком месяца, самых суровых в году, линия кордонная принимает вид боевой линии. Горцы употребляют тогда все усилия, чтоб истребить кордонные сена (обыкновенно складываемые с лета на лугах, в самых местах покосов), и отнять у казаков способы продовольствия их многочисленной конницы [61] . И часто выстрел из пистолета, приставленного шапсугом к стогу, превращает в пепел плоды летних тяжелых трудов казака.

60

Очередная служба на линии называется станцией, а безочередная отрядом. Отряд труднее станции. Если бы пограничные курени, которые именно и служат приманкой для хищнических нападений горцев, были отделены от общего военного состава, если бы служивое их население постоянно оставалось на месте для охранения своих жилищ, дорог, пастбищ и полей, и для всегдашней поддержки кордонных караулов, то, кажется, не было бы надобности в подкреплениях, и льготы полков и батальонов не нарушались бы.

61

Для конницы, постоянно и временно занимающей линию, заготовляется по Кубани каждое лето личными способами казаков, более 3000 стогов, или один миллион пудов сена. Заготовление сена на линии делается льготными полками и батальонами. В этом безочередном наряде льготный казак теряет сенокосное время в ущерб своему собственному хозяйству.

Смутно как-то бывает тогда на линии. Ночью никому не спать, коней никому не расседлывать. Пройдохи лазутчики, один за другим, наезжают украдкой из-за Кубани с грозными вестями. Что лазутчик, то и особая весть. Полное осуществление казацкой поговорки: «пiди до ста бабiв, скажут тобi сто лихiв». По сказке одного из этих вещунов, в двух часах от Кубани такое скопилось сборище, что из камешков, брошенных хубхадедами на бурку, вышел настоящий курган [62] , — и, что горше еще, это несметное сборище в эту же ночь обрушится на верховый курень Васюринский. По уверению другого, который сам два часа тому назад громче всех кричал на совете сборища, в Васюринском курене можно спать, укрывшись с головой, а гроза разразится на низу, над куренем Полтавским. Наконец, по решительному объявлению третьего, по дудке которого сам Магомет Амин скачет, у всех шапсугов и низовых абадзехов одно желание и одна дума — вломиться в Бжедугскаль и разобрать по саквам армянские лавки… Ну как тут отличить услужливую истину от коварного подвоха или от пустой, праздной лжи? Задача трудная. Тем более трудная, что у самого надежного лазутчика глаза велики, а язык без костей. На театре большой войны подмечают иногда за нами замашку преувеличивать, когда речь идет о силах замеченного неприятеля. Свиньем валит, — глазом не скинешь, — шестом не проворотишь, — все это выражения сильные, конечно; но это лишь капля в море, в сравнении с преувеличениями черкесских вестников, одаренных воображением Шехеразады и красноречием китайской реляции. Если бы сотая только доля угроз, разновременно перенесенных ими с гор на линию, сбылась, — давно бы уже ни черноморских, ни кавказских казаков не существовало на белом свете. «Як бы Бог слухав чередника (пастуха), уся б худоба сгинула».

62

Хубхадед у черкес то же, что у татар джигит. Ориенталист остановится на этом слове и подивится, из какой дали забрело оно в ущелья северной покатости Кавказа.

Каждый воин черкесского сборища, затевающего открытый набег, бросает на разостланную бурку камешек. Все брошенные камешки сосчитываются, и таким образом предводители сборища получают сведение о численном составе вооруженной силы, которой они располагать могут. Такова строевая отчетность людей, почитающих унизительным прямой счет человеческих личностей.

Линейная опытность предписывает считать верным только то, что добудут свои неутомимые и бестрепетные разведчики. В темные ночи они дают сигналы огнем, зажигая камыш по передовым опушкам плавней. Гонимый и раздражаемый северо-восточным ветром, услужливый огонек разгорается неистовым пожаром. Пожар пустыни, — какое кому до него дело? — блуждает огромными клубами, много дней и ночей, по неисходимым пространствам камышей, пока не пресытится и не сляжет сам собою.

Открытым нападениям горцев чаще подвержены верховые, то есть более удаленные от моря, участки линии. Здесь пограничный рубеж, — правый берег Кубани, — менее представляет препон стремительным вторжениям неприятеля. Надобно сказать, что Кубань, пролегающая вдоль Кавказского хребта широким желобом, посредством которого нагорные воды стекают в два морских водоема, носит на себе резкие отпечатки главных видоизменений горного хребта. Ближе к своему верховью, к Эльбрусу, где горы имеют наибольшее возвышение, правый берег Кубани (который вообще на всем своем протяжении господствует над левым) возвышен, утесист и, как окрестная почва, каменист. Отдаваясь к северо-западу от Эльбруса, по направлению к Черному морю, горный хребет оседает, освобождается от вечных снегов и вечного оцепенения, делается доступным для органической жизни. Берега Кубани также понижаются и принимают свойство песчано-глинистое и черноземное. Наконец, еще северо-западнее, еще ближе к Черному морю, — плуг бороздит возвышеннейшие скаты хребта и Кубань отражает его обросшие лесом горбы в своих широких водах, тяжело движущихся в низменных илистых берегах.

Все прижимаясь к горам и все отбегая от правого своего берега, который почти неуклонно тянется прямой грядою, она вьется, как поспешно ползущая к своей норе змея, и крутыми изгибами, нередко простирающимися на несколько верст в радиусе, образует множество закрытых займищ. Сопредельное население гор, теснимое с другой стороны хребта Черным морем, придвигается все ближе и ближе к пограничной черте. Хищнические шайки находят себе скрытные притоны ввиду самых кордонных вышек, а островки и промели, рассекающие реку многими точками, значительно облегчают переправу наездникам, — при обычных им вспомогательных средствах: тулуках (кожаных мехах, наполненных воздухом), фашинах, карчах, долбленых челнах, а часто и без этих пособий — на одних добрых конях.

Между тем изломанное течение Кубани лишает кордонную линию важнейшего удобства — равнения, фронта. Оседлые посты держатся, по большей части, возвышенного гребня берега, этой хорды дуговидных течений реки; а батареи и пикеты, — эти легкие укрепления, способные держаться на какой-нибудь кочке, выдавшейся из топи поречья, смело и неотступно преследуют береговой урез по самым прихотливым его изворотам и уклонам. Так смелые гончие преследуют быстро несущегося по плавне вепря. Острым клыком подкашивает он старый камыш, и по широкому своему следу мечет горячую пену… Могучая растительность господствует вокруг передовых этих укрепленьицев, самых уединенных и пустынных. Хмель, ежевичник и другие ползучие широколиственные растения заволакивают их снизу доверху. Природа как бы приголубливает и укрывает от хищника их печальное сиротство и одиночество.

В последнем низовом участке необозримые плавни, покрытые озерами и длинными лентами вод, остающихся после разливов Кубани, широко раздвигают звенья кордонной цепи и пролегают мертвыми между ними пространствами. Прямые сообщения между пикетами, батареями и постами загромождены бесчисленными препятствиями и возможны иногда на одних только легких долбленых челнах, «каюках», перетаскиваемых на руках от одного озера к другому. Подобная местность не много представляет неприятелю удобств для открытых наездов; зато покровительствует она прорывам мелких хищнических шаек «психадзе», которые не без основания слывут у казаков более опасными, чем сильные полчища «хеджретов».

Психадзе тихо просачиваются сквозь кордонную плотину, в незаметные скважины, которые, при всем старании, при всех хлопотах, не могут быть прочно забиты; а хеджреты переливаются через верх, волнами внезапных и шумных приливов, для отвращения которых недостаточно одного возвышения или упрочения плотины. Психадзе — по-русски «стая водяных псов», — так называются у самих горцев пешие, неотвязные и надоедливые хищники, достигающие добычи украдкой, ползком, рядом мученических засад, — больше шакалы, чем львы набегов. Хеджрет — это открытый, доброконный, иногда закованный в кольчугу наездник, — это лев набега. Первый образ хищничества свойствен простым, по происхождению, и бедным, по состоянию, людям; а последний — дворянам и людям достаточным. Когда горец выехал из своего аула на такое расстояние, далее которого не отходят от жилья куры, — выехал, разумеется, не с одними голыми руками, а с зарядом в ружье и с десятью другими в газырях, с куском сухого сыра в сумке и с арканом в тороке, он — хеджрет. Преимущественно же и существенно принадлежит это название буйным бездомовникам, которые выросли в круглом сиротстве и неимуществе, — или которые, накликав на себя гонение в своих обществах, бежали с родины на чужбину, и там, по неимению недвижимой собственности и собственного тягла, промышляют себе хлеб насущный кинжалом и винтовкой. Эти люди, по выражению одного высокостепенного бжедугского эффендия, свинцом засевают, подковой косят, шашкой жнут. Долговременная кавказская война, осиротив тысячи семейств и истребив тысячи частных имуществ в горах, произвела множество хеджретов, в первом смысле, — в смысле сиротства и неимущества. Нынешний посланец Шамиля Магомет-Амин, подобно двум своим предшественникам, Хаджи-Магомету и Сулейману-Эффенди, находит в хеджретах ревностных поборников своим возмутительным и фанатическим проискам между закубанскими горцами, — не потому, чтобы хеджреты сочувствовали его лжеучению, а потому, что находят они возможность составить около него свой круг, свою шайку и получать от него деятельность, которая наполняла бы пустоту существований, не принадлежащих ни обществу, ни семейству. Так оторванные от берега песчинки долго крутятся в гибких волнах Кубани, пока не нападут на точку опоры, пока не остановятся и не установятся около ветки, сломленной ветром с нагорного дуба и увязшей на дне реки. Тогда, сцепляясь одна с другой, они образуют из себя нанос, — нанос разрастается в огромную промель, по которой падкий на добычу горец пробирается в беспечную казацкую станицу…

Хеджреты принадлежат к разряду людей, для которых жизнь копейка, а голова наживное дело. Они во всякое время готовы на предприятия самые дерзкие, на похождения самые отважные. По одежде они последние бедняки, по оружию первые богачи. Дорогой оправой винтовки и лохмотьями черкески одинаково тщеславятся; молодого человека, надевшего бешмет с галуном, язвят насмешкой. В этом отношении, но уже, конечно, ни в каком другом, они сродни тем циникам, у которых сквозь дыры старых плащей проглядывала гордость. Кожа с убитого хеджрета, говорят горцы, ни на что не годится, но когти этого зверя дорого стоят. Про удалых хеджретов поют песни; прекрасный пол честит их предпочтением на празднествах, — а это самая вожделенная награда для черкеса, — награда, для которой сердце молодого наездника бьется ровно и спокойно под свистом русской картечи, пред сверканьем русского штыка. По свободному ли сочувствию к храбрости, или по наущению стариков, царица шапсугского пира проходит, не поведя глазом, мимо блистающих красотой и галунами юношей и подает руку оборванному, затертому в толпе хеджрету, чтоб с ним составить звено в цепи ушю-курая. (Господствующая в горах пляска, в которой девушки и молодые мужчины, сцепившись плотно рука с рукою, локоть с локтем, делают из себя живую, движущуюся гирлянду.)