Чёрный лёд, белые лилии

– Одно утешает - насчёт фальши я не ошибся. Ты не задумывалась, Соловьёва, что твой рояль бренчит на всё общежитие?

Кретин. Урод. Её затрясло. Таня непроизвольно подвинулась ближе к спинке стула.

– О, не бойся, я тебя и пальцем не трону.

Таня мысленно выругалась, встала, (так было спокойней) расправила плечи и посмотрела на него в упор. Глаза его были ледяными, словно декабрьский ветер. Насмешливыми. И она снова чувствовала то, что ненавидела чувствовать - его превосходство.

– Не можешь налюбоваться?
– протянул он, вновь кривя губы.

– Что вам нужно?
– выпалила она прежде, чем подумала.

– О, как дружелюбно!

– Я тороплюсь, - кажется, это был их самый длинный диалог с момента знакомства.

– Я всего лишь пришёл узнать, что у вас с огневой. Сидорчук снова жаловался, - он приподнял брови, задумался, а потом вдруг снова скривился: - В общем-то мне наплевать, но, будь добра, достань мне ваш журнал. Я жду, - поторопил он.
– Мне не слишком приятно находиться в твоей компании.

Плевать на то, что будет дальше, и на то, что за все сказанное он сможет отомстить сполна. Этот самовлюблённый идиот переходит все границы.

– К вашему сведению, я тоже не наслаждаюсь компанией такого…

– Не заговаривайся, Соловьёва, - сказал он почти спокойно, только руки в карманах чуть напряглись, и линия челюсти стала видна лучше. Калужный предостерегающе поднял ладонь, и Тане показалось, что температура в комнате упала на несколько градусов.

Они стояли друг напротив друга, ощетинившись. Господи, если есть на свете люди более отвратительные, чем Антон Калужный, не удивительно, что мир погряз в войне.

– Я хотела сказать, что вы заблуждаетесь, если думаете, что я получаю удовольствие от общения с вами, - прошипела она, сжимая пальцы в кулаки.

Он вдруг рассмеялся, и она опешила. Антон Калужный умеет смеяться. Сколько фальши.

– Можешь не стараться, Соловьёва, за многословность здесь оценки не ставятся.

– Не сомневаюсь. Просто объясняю так, чтоб вы поняли.

Его взгляд стал холоднее: кажется, Калужный уловил издёвку в её словах. В коридоре послышался топот, и Таня двинулась к выходу, на ходу рассчитывая траекторию, по которой было бы лучше всего обойти старлея и попасть к девчонкам.

– Стой на месте, - приказал он.

– Мой взвод идёт на ужин, - огрызнулась она, но остановилась. Теперь они стояли в двух метрах друг от друга.

– Пусть катится, куда влезет. Я твой непосредственный командир, и я приказываю тебе стоять.

Она чувствовала зуд в ладонях - так сильно ей хотелось послать этого зазнавшегося придурка. Шаги затихли, и вместе с ними, кажется, растаяла её последняя опора. Теперь они здесь одни.

– Журнал, Соловьёва, - гаденько ухмыльнулся он, вынимая руки из карманов.
– И купишь мне сигарет?

Таня не материлась, но сейчас про себя она обозвала его всеми возможными матерными словами, благо в армии недостатка в них никогда не было. Шаг к двери - теперь она у стены слева от Калужного, который абсолютно незаинтересованно пялился в окно. Будто её здесь и нет.

– Да, кстати: я не забыл, как ты побежала к Радугину, стоило лишь твоим родственничкам появиться на пороге... Как там у них дела?
– протянул он, принимая расслабленную и равнодушную позу.

У неё внутри всё перевернулось. Как он может говорить с таким презрением об её семье?!

– Не смейте так говорить о них, - прошипела она, предостерегающе наклоняя голову и скрещивая руки на груди. Чувствуя, что внутри закипает ярость.

– О, правда? Проблемы? Как точно я попал. Правда, ты упустила одну вещь, - он сочувственно взглянул на неё.
– Мне не нужно указывать, о чём надо и не надо говорить.

Она оказалась перед ним мгновенно. Сжала белеющие пальцы в кулаки, слыша только шум крови в ушах. Больше ничего. Дышать стало тяжело: воздух был липкий и горячий.

– Замолчите!
– её голос сорвался на крик и ударился о стену непроницаемого презрения.
– У меня есть семья, и у меня всё нормально, в отличие от вас, и мы любим друг друга, а если ваши мамочка с папочкой не научили…

– Закрой рот, - рявкнул он, шагая к ней. Сантиметров двадцать, не больше.

– О, правда?
– зло, почти истерично воскликнула она, неосознанно повторяя его слова.
– Точно попала?! Что, проблемы?! Неудивительно…

Он саданул кулаком по стене за ней с такой силой, что она вздрогнула, делая шаг назад, а в следующую секунду на её шее сомкнулись обжигающе горячие пальцы. Она резко попыталась дёрнуться в сторону, но рука Калужного удерживала её, не давая нормально дышать. Больной. Больной придурок!

– От.. Отпустите!
– прошипела она, вжимаясь затылком в стену.

Он буравил её глазами, едва ли не сжигая её внутренние органы. Взгляд, от которого нет воздуха.

– Что ты себе позволяешь, идиотка?! Какого ты творишь?
– прорычал он, сжимая пальцы сильней, и у неё потемнело в глазах. Она чувствовала, как горели щёки. И как билась жилка на шее под его рукой.

Больно, унизительно, противно. Перед глазами поплыл какой-то красный туман.

– Трус. Трус и лжец, - неслышно, одними губами просипела она, и воздух вдруг потоком хлынул в её лёгкие. Таня закашлялась, пытаясь не сползти по стене вниз, и стала бешено растирать место, где шеи касались его пальцы. Чтобы стереть вовсе. Если нужно - вместе с кожей.

– Не более чем рефлекс. Не смей говорить ни слова о моей семье, - рявкнул он, отступая на несколько шагов и брезгливо уставившись на свою ладонь.

– Вы больной!
– крикнула она, отходя к роялю. Чувствуя подступающие слёзы. Ну уж нет. Никогда. Никогда.

– Иди, пожалуйся своему Радугину, - выплюнул он.

– И пойду!

– Иди! Только не забудь добавить, что ты грёбаная зануда, не умеющая общаться с людьми и проявлять хоть какой-то такт, и что я, свихнувшись, впечатал тебя в стену! И напомни ему, что стоит поискать здоровых людей после того, как в этот грёбаный мир пришла война…

Она посмотрела на него. Он почему-то моментально замолчал. Ярость всё ещё звенела в голове, но он сказал… Он почти прямо сказал о том, что война его покалечила.

Что с ним? Что случилось с ним на войне? Господи, как ей хотелось спросить. Но после того, что он сделал…

– Вы больной, - уже без прежних слёз сказала она. Почти спокойно, только вдыхая часто-часто.

– Иди к чёрту, - как-то судорожно ответил он и вышел, хлопнув дверью так, что она едва не слетела с петель.

Таня всё-таки сползла по стене, пряча лицо в ладонях. Плакать больше не хотелось. Хотелось кричать.