Чёрный лёд, белые лилии

Просто есть она, и папа у неё тоже есть. У каждого должны быть родители.

Когда она перестала плакать, то увидела: Калужный стоял у стены, прислонившись к ней, и улыбался. Только каждый раз, стоило ей сказать «папа», в глазах у него отражалась жуткая, пробирающая до костей тоска.

— Ты прости меня, прости, дорогая, разве я хотел…

— Я давно уже всё простила. Позаботься только о Сашеньке, она такая маленькая. Пусть она тебе вместо дочки будет, пока меня нет. Пожалуйста. Папа, — и Таня улыбнулась. Лицо дяди Димы засветилось.

— Конечно. Мы сделаем всё, что будет можно. Постараюсь перевести её в тыл. Завтра ты едешь?

— Завтра.

— Ну, значит завтра.

— Ты только не приходи. Мне тяжелее будет, — попросила она. Папа взял её руки в свои и вздохнул.

— Как скажешь. Таня, много лет назад… Когда я узнал, что ты есть. Я не мог тебя найти, твоя мама куда-то уехала, но я всё время искал. И повторял каждый день: «Знай, доченька, где бы ты ни была, у тебя есть папа и он любит тебя». Таня, — он взял её лицо в ладони. — Таня, где бы ты ни была, у тебя есть папа. И он любит тебя.

— Как и его дочка, — прошептала она.

Таня понятия не имела, куда Антон вёз её, просто сидела на заднем сидении, уже не пристёгиваясь. Подтащила колени к груди, откинула голову и закрыла глаза. Голова болела адски: то ли от выплаканных слёз, то ли от чего-то другого. Глаза слипались, а ладони мёрзли, и она засунула их под китель.

— Соловьёва? — Таня с трудом разлепила глаза. Они стояли, и Калужный смотрел на неё не через зеркало; он полностью развернулся к ней.

— Соловьёва, ты нормально?

— Да, мы приехали? — пробормотала она, пряча руки глубже.

— Приехали. Ты бледная.

— Укачало, терпеть не могу на иномарках ездить.

— Ладно. Пошли, найду тебе что-нибудь от тошноты, — он нахмурился, вышел, обошёл машину и открыл Танину дверцу. Протянул руку. Таня только поглубже убрала ладони: сейчас почувствует, какие пальцы ледяные, и начнёт что-нибудь нудеть. Осторожно вылезла, покачнувшись, и увидела знакомый дом на Невском. Ничего себе, домой к себе привёз.

— И чего мы тут делать будем? — недовольно пробурчала она. Надо бы в училище. Выпить ещё парацетамола, забраться с ногами в кровать и полежать до завтра. Не хватало ей простудиться.

— Я — ждать Мию, а ты? — он усмехнулся, открывая подъездную дверь.

— А она придёт?

— А ты сама как думаешь?

— Я не знаю, — сказала Таня только для того, чтобы не оставлять за ним последнее слово.

— Ну и молодец.

— Спасибо.

— Не за что.

— Прекрасно.

— Прекрасно.

Выиграл всё-таки, зануда.

Квартира встретила их тишиной и пустотой. Мебель снова была в чехлах, как в тот раз, когда Таня впервые переступила этот порог. Но… новогодняя гирлянда из цветных колечек, развешенная Таней от ванной до кухни, была на своём месте. И фонарики на ручках шкафа. Так спокойно здесь, будто и не уходила.

Таня улыбнулась, стянула с дивана чехол и уселась на него. Нужно бы поспать.

— Когда придёт Мия? — устало спросила она, сворачиваясь в клубок. Калужный чем-то шуршал на кухне и спустя минуту подошёл к ней, держа в руках какие-то таблетки.

— Держи, выпей. Тебя же тошнит?

— Тошнит, — Таня кивнула и протянула руку. Проглотила противные таблетки. Ну а что? Для профилактики. Болит голова и горло, мёрзнут руки, зато теперь точно не затошнит.

— А зачем всё в чехлах?

— Квартиру сдадут. В общем, твой папаша вплотную занялся моей недвижимостью. По старой памяти, так сказать.

— Понятно, — протянула Таня, а потом подняла голову и спросила: — А откуда у вас квартира эта?

— От матери, — коротко ответил он и начал что-то готовить. Таня вздохнула и положила голову обратно, закрыв глаза.

Спустя двадцать минут Калужный поставил что-то вариться, а сам ушёл в ванную, прикрыв за собой дверь. Таня, едва не грохнувшись от внезапно подступившей слабости, быстро встала и крадучись подошла к кухонному столу, на котором стояла раскрытая аптечка.

Ей просто нужна какая-нибудь таблетка, потому что так плохо она не чувствовала себя давно. Ну, что тут у него? Бинт, вата, жгут, перекись, пантенол. Гексорал? Нет, наверное, если и поможет, то только от горла. Ох, корвалол-то ему зачем? Градусники, кларитин… Перерыв всё до донышка, Таня наконец-то нашла нурофен и облегченно вздохнула. О, и парацетамол тоже есть. Можно их, интересно, вместе выпить, чтобы уж наверняка? Она быстро спрятала одну пластину в карман и начала бегло читать инструкцию, потому что отравиться не хотелось тоже. Так, кратность применения, максимальная продолжительность лечения, максимальная доза... Прекрасно, можно пить…

Её руку перехватили, Таня вздрогнула, мгновенно обернулась и вдруг поняла, что готова была ударить. Неплохо так их натренировали.

Но самой главной проблемы это не решало: перед ней стоял Калужный с горящими глазами и цепко держал её за пальцы, больно сдавливая. Таня выдернула их и отвернулась, упёрлась руками в столешницу. Что-то будет.

— Что у тебя в кармане? — тихий, тяжёлый голос за спиной.

— Ничего.

— Не заставляй меня, Соловьёва, — зло прошипел он, и Таня быстро, раздражённо обернулась и вытащила парацетамол.

— Что-что, таблетки. Для Машки, парацетамол для Машки! Что, жалко вам, что ли?

— У тебя пальцы ледяные, — взгляд у него внимательный и ужасно тяжёлый, и Таня попятилась бы, да только ей некуда. Прежде чем она успела дёрнуться, тыльная стороны его ладони легла ей на лоб.

— Ты, блин, горишь, Соловьёва, у тебя температура! — злой шёпот сквозь зубы.

— Как будто я не знаю! — вдруг неожиданно зло огрызнулась она. — Дайте мне уже таблетки и забудьте об этом, это же так просто!

— Ты горишь, Соловьёва, ты с ума сошла? — она выскользнула из кухни, быстро пошла к дивану, и его слова ударились ей в спину. — Ты сейчас же пойдёшь в госпиталь!

— Я никуда не пойду, мне завтра на фронт, дайте мне долбаный парацетамол и забудьте об этом! — крикнула она, разворачиваясь и упрямо дёргая рукой. — Разве вам не плевать, а?

— Я везу тебя в госпиталь, — вдруг неожиданно спокойно сказал он, будто бы всё решив, и быстро пошёл в прихожую. — Собирайся.

— Я не поеду с вами, — нервно сказала она, сцепляя пальцы в замок и отходя подальше, к кухне. Он же не увезёт её силой.