Чёрный лёд, белые лилии

— Но я понимаю, — прошептала она и порывисто села, оказавшись совсем близко к нему. — И она?..

— Когда я предложил ей уехать со мной в Рязань, она отказалась. Мне не в чем её упрекнуть, — Антон качнул головой и вдруг посмотрел на Таню так открыто и по-детски, что она едва не задохнулась. — Но я так любил её, Таня. Господи, я так любил её.

Несколько секунд она не могла выдавить из себя ни слова — и вдруг спросила, так же, как он, совершенно по-детски, спросила с непонятным для себя, невыразимым, незнакомым ужасом, от которого холодом наливалось всё внутри и пальцы кололо ледяными иголками:

— До сих пор?

По ушам ударила тишина, наверное самая громкая за всю её коротенькую жизнь. Потому что если Завьялова — это противно и гадко, но просто так, то Христин… Если это была любовь, что, если… Что, если до сих пор?

Но он усмехнулся.

— Я так сыт любовью, что кусок в горло не лезет, — пробормотал, поморщившись.

И ей отчего-то стало легче.

— Отец сказал нам всем, когда мы были ещё маленькими, сказал в день маминых похорон: «Не вздумайте связаться с армией или любыми силовыми структурами, я вам этого не позволю». Так он сказал. Но годы прошли, и всё, чего я хотел, — это спецназ. И тогда он просто отказался от меня, — хмыкнул он горько. — Сказал, что если уеду — то он мне не отец.

— И вы уехали, — констатировала Таня.

— Уехал, — Антон кивнул головой. — Упрямство, если хочешь. Захотел сделать по-своему. Уехал без отца и без неё. Больше я их не видел. Об отце иногда говорит Мия, а о Христин я ничего не знаю, — пожал плечами он, вздохнув и продолжив быстро: — Ну, а потом началась война, убили Лёху и ещё три миллиона. Конец. Путь превращения меня в злобного социопата вполне завершён, можно без аплодисментов.

— Я и не собиралась хлопать, вашему рассказу недостаёт художественной силы, — спокойно сказала Таня.

Да только сложно скрывать чувства, которые бабахают внутри, словно салют на День Победы.

— А фронт, товарищ старший лейтенант?

— А что фронт? — усмехнулся он. — Приедешь и поймёшь всё сама.

Конечно, может, кое-что она и поймёт, но вот личное дело, в котором миллион несостыковок и которое она видела своими глазами — это вряд ли.

— Вы связались не с теми людьми, мы всё про вас знаем, — улыбнулась она и указала на Машку, распластавшуюся по Надиной плащ-палатке. — Вон главный следопыт лежит. Вы знаете, что она считает вас американским шпионом?

— Вполне в духе Широковой. Неплохая теория, — хмыкнул он, но в напряжении, сковавшем его плечи, Таня увидела: не надо. Значит, на фронте случилось что-то такое, о чём он пока не в силах рассказать. Но сегодня ночь, видно, была какой-то особенной, потому что Калужный безразлично сложил руки на груди и сказал:

— Есть вещи, о которых тебе не нужно знать, и вещи, о которых рассказать нельзя. Будь осторожна там, Соловьёва. Меня не будет рядом, понимаешь? Будешь ты и враги, будешь ты и смерть, будешь ты и твоё правительство, которое не всегда можно понять. Ты даришь доверие, а его используют против тебя, — он смотрел на Таню мрачно, чеканя слова. — Ты даришь преданность, а об неё вытирают ноги. Ты даришь единственное, что у тебя есть, — свою жизнь, а она ничего не значит. Ты... ты не понимаешь, Таня. И я не могу объяснить.

Да, наверное.

Наверное, он прав.

Она не понимает и не хочет понимать ничего, кроме очевидного: это — доверие.

Это — всё.

Внутри растёт что-то огромное-преогромное и ужасно тёплое, словно ладони после чашки с кипятком, и оно заполняет её целиком так, что остатки вот-вот выльются слезами. Ощущение, будто всё это время она висела в воздухе и ноги болтались, безуспешно пытаясь нащупать землю, а сейчас Антон подошёл, живой, высокий и добрый, подхватил её под рёбра тёплыми руками и поставил наконец на пол.

Ей ещё никогда не хотелось так крепко стоять на ногах.

— Мне стоит сказать спасибо, — улыбнулась она. Подвинулась чуть ближе и положила голову на жёсткую ткань бушлата, так, чтобы не касаться ни его шеи, ни, тем более, лица. Антон даже не дёрнулся. Какой прекрасный прогресс.

— Ты думаешь? — выдохнул он. Краем глаза она заметила, что Антон облизнул губы.

— Уверена.

— Тогда не за что, — хмыкнул он. — Считай, что это была демо-версия жизненной мудрости. Или глупости, не знаю. В любом случае, полную версию вы можете приобрести, только пережив это сами.

И Таня, пожалуй, даже сдержала своё слово: мигом замолчала. Всё, чего ей сейчас хотелось, — это раствориться в тепле, замереть, впитать в себя запах человеческой кожи в нескольких сантиметрах от неё, впитать в себя всё это, потому что скоро не останется ничего.

Бушлат у него жёсткий и чуть щекочет щёку, и вдруг, когда Таня уже почти спит, колоть начинает ещё и лоб. В полусне она понимает, что это, кажется, щетина Антона, закрывает глаза и окончательно засыпает — уже надолго.

Спи, Ан-тон, обопрись на неё, если нужно, потому что она никогда не воткнёт этот нож тебе в спину.

Проснулась Таня уже перед рассветом под перестук колёс.

Едут.

Всё хорошо.

Уже, значит, скоро.

Никакого Антона Калужного рядом не было: его, кажется, вообще не было в их теплушке — может, ушёл к Назарову и парням. Зато по всему полу, положив головы на вещмешки, ящики и доски, дремали девчонки. Тане уже почти не хотелось спать, поэтому она, поёжившись от утренней сырости, скинула с плеч бушлат и укрыла им Валеру, а сама встала и подбросила последние оставшиеся поленья в почти погасшую буржуйку. Наскоро раздула огонь (она уже научилась это делать) и поставила чайник, чтобы, когда проснутся девчонки, им было чем отогреться.

— Посижу я с тобой? — Машка, проспавшая богатырским сном всю ночь ещё со вчерашнего обеда, тоже проснулась и подползла ближе к теплу, протянув руки к нагретому железу. Светловолосая, растрёпанная и заспанная, она прижалась к Таниному боку.

— Ты не видела, куда ушёл лейтенант? — поинтересовалась Таня.

— Видела, он перед погрузкой ушёл к Назарову, кажется, — ответила Машка, обнимая себя за колени, а потом вдруг улыбнулась, сделав всезнающий вид. — Ты не бойся, я никому не скажу.

— О чём?

— Сама знаешь, о чём, — Машка многозначительно приподняла брови, и Таня вылупилась на неё, нахмурившись.

— Да о чём?

— Ну какая ты глупая, Таня, — раздосадованно фыркнула Широкова. — О чём, о чём. Ни о чём. Блин, а я так надеялась, что он шпион и я его рассекречу. И мне потом орден дадут!

— Ты что, подслушивала? — в свою очередь подняла брови Таня, с укоризной взглянула на подругу и всё-таки не смогла не улыбнуться. Мнительная Машка со своей теорией об американском шпионе веселила её.