Черный ярл.Трилогия

Что ж, Беркович прав. Так или иначе, но решать надо. Куда такого подонка? Верно, только в расход и пустить. А с другой стороны, разве искупит смерть грехи его? Да ничуть.

А посему чернокнижник ближе шагнул к неподвижно стоящему человеку и негромко, раздельно произнес:

– Выбирай – смерть, причем без посмертия, или же забытье, а потом до конца жизни на моей магической удавке.

Выбор, если кто не знает, весьма и весьма непростой. Ну, смерть она и в Хараде смерть, даже окончательная. А вот забытье… так в просторечии называют самую страшную и странную меру наказания для преступника. Несколько сильных магов, объединив силы в круг, с согласия казнимого могут вышибить его дух вон – словно мяч с поля хорошим ударом биты. Но только с его согласия, ибо против воли сделать это не мог бы и большой Совет Магов, уж больно крепко душа держится за тело. Проще убить. А что остается – да только тело и остается. Пускающий пузыри и ходящий под себя великовозрастный младенец.

Можно, конечно, потом напихать в пустоту и знание Общего языка, и основные сведения из нашей жизни – да только когда такой еще полноценным человеком станет… Да и коечто из старой натуры потом немного проявится, но уж не в той мере, что сызначала было. Так что таких хоть и не отпускали потом на свободу, но все же согласитесь, что уехать в глухомань на поселение всяко лучше, чем исчезнуть – совсем и навсегда. Конечно, от прежнего человеческого я не оставалось и следа, но преступившим закон магам давали такую возможность – прожить еще немного, пусть и другим, но хотя бы отчасти исправить содеянное зло.

Люто сверкнул глазами исподлобья плененный целитель, да только молодого чернокнижника взглядом не прошибить. Не тот уже наивный и восторженный юноша, что раньше. И не приведи боги кому через такие испытания пройти.

– Да что тут скажешь, – арестованный поморщился и звякнул кандалами. – Хоть какая, но жизнь все ж милее…

– Громче, – не чувствуя в этот миг ничего, кроме брезгливости и гудящей с устатку головы, потребовал молодой барон.

Глубоко вздохнув и решившись, словно ныряльщик перед прыжком в ледяную воду, целитель громко сказал.

– Я выбираю забытье.

Кивнув, молодой чернокнижник повернулся в сторону внимательно слушающего капитана стражи.

– Я, барон и маг Valle, засвидетельтвовал – слово произнесено, и без принуждения.

От тела Брена распрямился и шагнул эльф.

– Я, волшебник и целитель перворожденных Гэлронд, последнюю волю осужденного – засвидетельствовал.

– Быть посему, – произнес положенную церемонную фразу капитан и отдал честь.

Чуть помолчав и вздохнув, Valle отвернулся от уронившего скупую слезу обреченного и обратился к Гэлронду.

– Послушай, а почему тебя, эльфа, не корежит от черного? – он кивнул в сторону близкой, почти угасшей пентаграммы.

Тот непонятно хмыкнул.

– Не знаю, кто тут из ваших душегубов сработал – да только черноготут и духу нет. Но с этими непонятностями разбирайся сам, – эльфийский целитель пожал плечами и продолжил. – Тут вот какое дело – капитан твой еще жив только потому, что на нем горит поцелуй любви. Ведьма или полноценная волшебница?

Глянув в пытливые зеленые глаза, Valle кивнул и бросил в темноту:

– Джейн!

Ведьма подлетела тотчас, с болью и надеждой глядя на обоих магов. Эльф едва глянул на нее, сразу же одобрительно кивнул и даже чуть улыбнулся.

– Хорошо. Но мне, барон, нужен еще и этот, – взгляд перворожденного неприязненно скользнул по сотрясающемуся в неслышных рыданиях арестанту. – Уж очень умело отхлестали магическим бичом твоего парня. А этот насильник малолеток очень, очень сильный целитель – я даже сквозь ошейник чувствую дрожание его ауры.

Дернув щекой, молодой чернокнижник вернулся к бдительно охраняемому человеку и потряс его за плечо.

– Послушай меня. Сейчас с тебя снимут оковы. Работай, как никогда еще и никого не исцелял, но вытащи моего капитана. А я клянусь – позабочусь о тебе, пока не окрепнет твое новое я, а потом дам новое имя, хорошее место, – голос его не дрогнул в ночном воздухе, и тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – молодой барон говорит искренне. – Начнешь с чистого листа. Богат и знаменит не будешь, но если хочешь начать искупать свои злодеяния, начинай прямо сейчас.

Арестованный дрожал и трясся, взгляд его горел яростью и мукой – но слова молодого человека всетаки проложили путь сквозь воспаленное сознание и сделали свое дело.

– И никто не вспомнит о моем прошлом? – сорвался с темных от тюремной грязи и слез губ горячечный шепот.

– Будущий Император мой друг, – Valle понизил голос, пожал плечами. – Совершу пару подвигов из тех, что считаются невозможными, подам прошение – мне он не откажет в такой малости.

Несколько раз глубоко вздохнув, человек (ох и крепкая ж порода эти хумансы!) с усилием кивнул. Капитан покачал головой, и уже доставая ключи, пробурчал.

– Смотри, мужик, все теперь зависит от тебя, – и стал снимать оковы.

Глава 26

На восходе уже потускнели и стали растворяться в светлеющем небе звезды, а воздух чуть сгустился, намереваясь выдавить из себя предрассветный туман, когда двое маговсыскарей подошли к одиноко стоящему на краю площади барону. Чуть ли не бегом к ним присоединился и коронный сыскарь, дотоле раскающий вокруг и вынюхивающий чтото понятное только ему одному.

Один из магов, на удивление низкого роста, откинул капюшон, и Valle чуть не выругался, тотчас же признав его. Вернее, ее – ибо перед ним встала та самая, полуслепая и согбенная ведьма Гретта, что в меру сил и познаний своих натаскивала его по черной магии в Университете.

– Ну здравствуй, здравствуй, ученичок, – один глаз колдуньи светился бельмом, и ни один целитель ничего не мог с этим поделать – изза черной силы хозяйки. Зато другой глаз цепко и требовательно смотрел на молодого чернокнижника. – Я поначалу как увидала знак Мессы, так и обмерла.

Ведьма мелко захихикала, отчего ее жидкие белесые пряди рассыпались по плечам.

– Но потом пригляделась, пообнюхалась, – она обернулась к сыскарю. – Точно говорю, служивый – не моего бывшего фулюгана работа. Так своим палачам и передай, тут чужак сработал – последний зуб даю.

И эдак насмешливо цыкнула, подлая, великолепными белыми зубами.

Покачав головой, Гретта вздохнула, углубившись в свои мысли. Потом поведала все же, что приехала она на лето к внуку, а среди ночи ее коронные из постели и вытащили – невзирая на старческую немощь и преклонный возраст. Что до последнего, то Valle давненько одолевало стойкое убеждение, что поганая старушенция переживет еще и его самого, уж больно крепко сидит в ней скособоченная и какаято особенно вредная аура.