Чертоги Казад-Дума

— Нет, в этом нет необходимости, — Гхаш довольно кивнула. Расправляя белые крылья, засверкала своим снежным одеянием, готовясь покинуть безбрежные дюны золота в гномьей сокровищнице. — Мне достаточно твоих слов, чтобы уверовать. А разве в бою нужно что-то еще, кроме веры?

А разве в бою нужно что-то еще, кроме веры? Феанору казалось, что нет. Глядя на падающие с неба звезды, Верховный Король Нолдор убеждался в верности этой правды. Ведомый вперед лишь надеждой, наконец, исполнить даденную клятву, бессмертный распалял в своей груди затухающий костер отчаянного желания проучить Мелькора. Знающий, что не успокоится до тех пор, знаменитый Кузнец подгонял вперед своего нерасторопного коня.

— Это плохой знак, — Саруман, едущий подле Галадриэль, хмуро глядел вверх. В его темных глазах отражались огни небесного сонма: яркие ленты пылающих камней и полный круг багряной луны. Майа выглядел испуганным. — Предостережение.

— Стихии нисходят к земле, — развернувшись, Феанор окинул немногочисленное войско, выдвинувшееся из Лориэна. Кое-как уговоривший Галадриэль не медля отправиться к Казад-Думу, теперь нолдо отчаянно жаждал поскорее подойти к вратам гномьего царства. И не только затем, чтобы доказать своей слишком осторожной сестре свою правоту. Кузнец изнывал желанием поглядеть на свое изменившееся, обретшее дух творение. — Они прознали о наших бедах.

— Разве может быть такое? — Галадриэль, остающаяся прекрасной даже в час отчаяния, оправила платье. Море золотых волос разливалось по ее плечам. Бархат белой кожи ласкали ожесточенные лучи Раны. Светлые глаза прекрасной Леди потемнели по прихоти Тилиона, решившего нынешней ночью овеять Исил пурпуром. — Ведь молчали ветра, и небо молчало, и воды. Не было никакого предвестия. Лишь спокойствием дышал Эннорат который год подряд.

— Миас могут говорить с Эа подобно тем, кто пришел к нам на подмогу, — Саруман натянул поводья коня, сбавляя шаг скакуна. Феанор, покосившись на Курунира, в который раз задумался о его странном поведении. Не похоже, что маг продолжал служить Саурону. В противном случае, владыка Ортханка поступал крайне неосмотрительно, поддерживая инициативу Кузнеца. Явившийся в Лориэн Саруман, видимо, сам желал преподнести Артанис новости об опасности, нависшей над Средиземьем. Впрочем, колдун быстро и ловко выкрутился из сложной ситуации. Только увидев Феанора рядом с Владычицей Лесной, Курумо уже понял, что его планы требуют существенной корректировки.

«Интересно, успел ли он что-нибудь донести Саурону? — Король Нолдор, поджав губы, коротко кивнул проехавшему мимо Халдиру. Светлоликий страж Лориэна, похлопав свою кобылу по шее, безразлично отвернулся. Эльфы, встревоженные внезапным велением своей Владычицы, поглядывали на гостей Лесного Царства с великим подозрением. — Сомневаюсь. Курумо отправился в Карас Галадон, уверенный в том, что не придется столкнуться с проблемами. Майа совершенно не ожидал встретить меня во владениях Галадриэль. А увидев старого знакомого в палатах Артанис, не стал мудрствовать и просто подтвердил мою версию происходящего. Глупым Курунира назвать язык не поворачивается. Полагаю, он не желал выдавать Нэрвен ни Саурона, ни Миас. Любопытно, что он задумал? И почему вдруг рассказал, где нынче ночью следует искать детей Моргота? Ведь не в ловушку он нас ведет. В свете изменившихся обстоятельств наши смерти вряд ли окажутся хоть немного полезными».

Феанор нахмурился. Обратился взором к Галадриэль, внимательно озирающей вишневое небо. Последняя, казалось бы, поверила в ту сказку, что была ей поведана вначале самим нолдо, а потом дополнена еще и главой Ордена Истари. Конечно, могло так случиться, что Лесная Владычица просто не торопилась высказывать своего мнения. Однако Кузнецу казалось, что Артанис лишь силилась охватить разумом масштаб происходящих событий. Леди Галадриэль на удивление быстро признала Феанора вопреки его слишком уж «эдайнскому» облику. Мудрая, сильная, повелевающая могущественной магией, Нэрвен легко разглядела в глазах Кузнеца яркий огонь бессмертной души. Королю даже не пришлось никак доказывать сестре своего происхождения. Сложнее оказалось объяснить Галадриэль причину появления Пламенного Духа в Эндоре, не упоминая при этом имени Саурона. Пришлось обратиться к некоторым хитростям. Впрочем, пересказ Сарумана той же самой истории убедил Галадриэль в ее правдивости.

«Если расскажу собратьям о том, что Саруман находится на службе Мордора, рискую расстаться с этим телом. Оно хоть и опротивело мне, но все же в нем заключается физическая сила и небывалая выносливость, — рассуждал про себя Феанор, подгоняя жеребца. Конь безмолвно слушался, подчиняясь речам нолдо. — К тому же, мне все еще необходимо доверие Курумо, какое-никакое. Хотя бы для того, чтобы знать, чем живет и дышит Майрон. Последний призвал меня к себе на службу, обещая помочь избавиться от Миас. Грешно не воспользоваться таким предложением. Чужими руками убью своего врага, и, быть может, заполучу, наконец, Сильмариллы».

Существовал и иной подход к проблематичной ситуации. Феанор, руководствуясь по привычке исключительно своими эмоциями, своей страстью к жизни и ненавистью ко всему темному, мог рассказать Галадриэль всю правду. Начиная от пробуждения близ Майрона и заканчивая настоящим моментом. Но прославленный Кузнец не желал более подвергать свои планы ненужному риску. Зачем? Ведь пока все и так шло гладко. За спиной, верхом на быстрых лошадях, ехали лучшие стражи Лотлориэна. Сидя на белоснежном жеребце, возглавляла всю процессию задумчивая Артанис. Храбрую компанию сопровождал пусть не совсем честный, но все же Майа. О лучшем Феанор даже не помышлял.

А ведь были еще и падающие звезды… Охваченные священным пламенем слезы Элентари, дождем огня спускающиеся к Арде. Знак того, что голос Миас был услышан в Амане. Символ близящегося возвращения в Эндор Аратар, сокрушителей Моргота. Феанор почему-то не сомневался, что теперь Валар не станут мешкать, а сразу отправятся в смертный мир. Никому не нужна была очередная Война Гнева. Не пытаясь понять, почему знаменитые Айнур до сих пор упускали из вида детей Темного Властелина, Кузнец в нетерпении дожидался встречи с владыками Валинора.

Прибытие последних знаменовало падение оставшихся приверженцев Моргота. Наступал закат Великой Империи.

Наступал закат Великой Империи. Талрис, ухмыльнувшись, затушил приподнятый над головой Больга факел. Преображенный эльф, захлопав ресницами, удивленно воззрился на чародея. Анаэль, сопровождающая брата и вновь рожденного авари, лишь нежно улыбнулась, протягивая тонкие руки к бледному лицу бессмертного.

— Твои глаза и твое тело помогут тебе совладать с тьмой, Миниа, — целительница дала новому другу тэлерийское имя. Эльфы, говорившие на Линдарине, словом «Миниа» означали понятие «первый». А Больг, в каком-то смысле, действительно был первым. Единственный ныне живущий авари, он оказался избранным Красной Колдуньей для опасного, но чудесного ритуала очищения. — Доверяй своему телу, чтобы оно могло доверять тебе. Хроа и Фэа неотделимы друг от друга. Управляй обеими своими ипостасями.

— Я не понимаю, о чем Вы говорите, госпожа, но я постараюсь, — авари покорно опустил голову перед Анаэль. Талрис, одобряющий поведение вновь рожденного, коротко кивнул. Сфокусировав взгляд на лице служителя Ниар, оглядел лик Кинн-Лаи. Тьма изменила образ воина. Его белая кожа под действием старой магии обрела темно-серый окрас. Лучащиеся глаза целиком наполнились звездным сиянием. Перламутровый узор на щеках покрыли крапинки лунных капель – к удивлению Миас, Больг оказался обладателем своеобразных канапушек.

— Мы издревле считались повелителями ночных просторов, — Талрис, заглянув в глаза Больга, сделал серьезное выражение лица. Подчиненному не следовало знать, что старший растроган внезапным преображением чернокрового монстра. — Тебе следует свыкнуться с этой мыслью. Во тьме нет ничего злого или коварного. Она изначальна и безгранична. Из нее проистекает свет, наперекор тому, что говорят снобы. Пойми мое слово. Миниа.

Больг кивнул, явно сбитый с толку. Видимо еще не совсем осознающий собственную ценность, вновь рожденный толком даже не научился управлять собственным хроа. Талрис даже не представлял, какие ощущения испытывал Больг при своей удивительной метаморфозе. В одном Миас не сомневался – она была чудовищно болезненной.