Червь 4

Эдгарс отключился. Старику досталось знатно, а я оказался в глубокой жопе — в прямом и переносном смысле. Это фиаско! Это полный пиздец!

На шум сбежались люди. Дверь распахнулась.

— Что тут произошло? — спросил женский голос.

— Я так и знал! — закричал Борис. — Старик хотел убить меня! Он так и остался верен Андрею. Старик выбрал для себя мир уродцев, предав нас — людей! Всё это время крыса грелась у меня на шее, жрала с моих рук.

— Но этого не может быть… — выкрикнул мужской голос. — Он помогал нам во всём…

— Ты ослеп? Посмотри на его руку. Он притащил с собой нож. Крыса! Какая же он грязная и вонючая крыса! Напал, когда мы так слабы! Я раздавлю тебя!

— Постой! — завопил женский голос. — Не надо…

— Прикончу крысу его собственным оружием…

— Борис, угомонись! — кричит мужчина. — Нужно его допросить…

— Что? Что ты хочешь услышать?

— Возможно, он многое знает. Ты только подумай?

Минута молчания показалась мне вечностью.

— Ну хорошо. Свяжите эту старую мразь и бросьте в мою комнату, и поставьте стражу. Мне надо перевести дух, а там и поговорим, если он очнётся.

Сильный пинок в живот подбросил тело Эдгарса.

Затем меня оторвали от земли и куда-то потащили.

Глава 9

Здесь, в старых кишках Эдгарса, стенки которых были покрыты окаменевшими отложениями, словно канализационные трубы годовой накипью, мне было некомфортно. Бетонные стены палаты психдиспансера были куда уютнее и теплее, несмотря на пожелтевшие от влаги потолки и опадающую со стен штукатурку. Даже панцирная кровать, скрипевшая диким визгом при каждом вращении тела не в состоянии вырвать из глубоко сна даже после приёма дюжины пилюль снотворного вперемешку с успокоительным. Но одно крепко связывает эти уродливые места — отсутствие свободы.

Когда твою душу пинками загоняют в самый тёмный угол, пряча от солнца, от голубого неба, от зелёной травы и белого снега, — человеческая сущность до последнего вздоха будет тянуться к свободе. Нужно бороться.

Свобода — выцветший лозунг нашей жалкой жизни.

Я пребывал в глубоких раздумьях, когда начал ощущать онемение во всём теле. Связанные за спиной руки горели от укусов сотни невидимых игл. Суставы ныли тупой болью. Открыв глаза, я увидел половые доски, усыпанные отпечатками грязных ботинок. Я лежал на боку. Слюни стекали с уголка губ. Жуткая жажда сжигала глотку. Разжав губы, меня тут же охватил дикий кашель, скрутивший не только живот, но и онемевшее тело.

Напротив меня стояла кровать. Неужели нельзя было меня положить на неё?! Что за неуважение к старшему поколению! Сволочи! Они грубо швырнули меня на порог этой роскошной комнаты; стены увешаны картинами, головами животных, пол устлан мягким ковром, а меня, словно какую-то дворнягу, бросили у двери, даже на коврик не положили.

Внутри Эдгарса вопил взъярённый перфекционист и чистюля. Дорогой костюм изрядно помялся, правый рукав так вообще послужил половой тряпкой, стерев с десяток грязных следов, а пятна крови, брызнувшей из носа на рубаху, никакая химия не выжжет. Оставалось обоссаться и мой образ вокзального бродяги закончен.

Ситуация максимально хуёвая, но выход есть всегда. По крайней мере — должен быть. Глаза Бориса ясно сказали, что с меня он так просто не слезет. Гнев его обрушится на меня в полной мере. Возникает только один вопрос — выживу я? Если так и дальше валяться — то точно нет.

Мне повезло, связаны были только руки. Без каких-либо усилий я подтянул правую ногу к животу, а вот оторвать спину от пола получилось не сразу. Уперев локоть в пол и, оттолкнувшись плечом, получилось усесться. С тела словно стянули тяжеленный доспех. Кровь равномерно сочилась по венам. Мышцы быстро скидывали груз онемения. Меня угнетало только то, что в голове ясность мыслей слишком долго разгоняла густой туман похмелья, пробудившийся после удара по голове. Или та кружка была не к месту…

Я сумел встать на ноги, а когда сделал шаг, моё тело кинуло на стену. Колени тряслись. Я даже не заметил, что всё это время кряхтел как роженица в палате. Да и удар плечом о дубовые доски был гораздо звонче, чем мне показалось.

За стеной началась движуха. Дверь с лёгкостью отварилась. Вот ирония какая, она даже не была заперта. Да что толку, меня ждали снаружи. Можно сигануть в окно, но приземляться со связанными за спиной руками такое себе занятие. Лучше сразу на голову.

В комнату вошёл молодой мужчина с налысо бритой головой. Затянутый в кожаный доспех, с болтающимися ножнами на поясе, в грязных ботинках и потным лицом он окинул комнату взглядом, а когда увидел меня, улыбнулся.

— Эдгарс, — обманчивая улыбка скрывала за собой злой сарказм, — ты проснулся?

— Да, кровати у вас жестковаты. Я хочу написать жалобу!

— Жалобу… — он усмехнулся.

— А знаешь что?

— Что? — удивился парнишка.

— Я присмотрел себе мягкое местечко.

Я импровизировал. Плана не было. Отпрянув от стены, я кинулся на мужика, пытаясь ударить плечом. Сделал два шага и словно упёрся в новую стену. Крепкая молодость встретила мою старческую дряхлость бетонным отбойником. Инерция откинула моё тело от молодых мускул в сторону, крутануло пару раз. Я не удержался, рухнул. И как удачно! Рухнул прямиком на кровать Бориса, прямо на чисто выстиранное бельё.

— Ты что?! — завопил паренёк. — Борис…

Он пулей выскочил из комнаты, не забыв захлопнуть за собой дверь.

Наконец-то, мягкая кровать. Лёгкие словно выдохнули весь спертый воздух из тела. Куда-то вставать? Зачем?

Куда-то идти? Для чего?

Плоть требовала отдыха…

За дверью раздался грохот. Глухо затопали по деревянному поду тяжёлые ботинки. Пару мужских голосов поприветствовали идущего к ним на встречу, а потом резко оборвались, сменившись мычанием. Что-то глухо завалилось на пол. Через пару секунд еще один грохот. Я даже оторвал голову от мягкой подушки и со всем вниманием уставился на дверь. Сейчас мне устроят допрос с таким пристрастием, что боль от затёкших за спиной ладоней покажется лёгким укусом комара.

Дверь отварилась.

И всё…

Никто не вошёл. Лишь удаляющиеся по коридору шаги ворвались в комнату умирающим эхом. Что это было? Меня не будут пытать? Допрос отменён? Или мне даровали свободу?

Я слез с кровати. Любопытство поманило меня вперёд, к двери. В коридоре никто меня не встречал, лишь пару охранников валялись на полу в полном молчании. Их ловко вырубили, ребята даже мечи не успели выхватить. Повалились друг на друга и спят глубоким сном.

В глаза бросились ножны с торчащим эфесом обычного стального меча. Присев на колени, я схватился за переплетённую кожаным шнурком рукоять меча. Потянул на себя. Процедура оказалась мучительно тяжёлой, так как приходилось омертвевшими пальцами делать всё на ощупь с перевязанными за спиной руками. Доставать целиком меч я не собирался. Об обнажившееся наполовину лезвие я начал тереть путы. Пару раз секанул по ладони, но это разве сейчас важно? Обливаясь потом, я нервно оглядывался по сторонам, ожидая появления Бориса или еще кого.

Путы лопнули. Побелевшие ладони напоминали руки памятника, держащие невидимую книгу. Я попытался размять пальцы — бестолку. Брать с собой меч не было никакого смысла, если кого я и мог поранить или убить — так это только себя.

Я двинул вдоль коридора, в конце которого виднелась уходящая вниз лестница. Минуя закрытые комнаты и галерею картин, подхожу к лестнице. Прижавшись к стене, выглядываю из-за угла. Никого. Деревянная лестница упиралась в пол огромного зала. Медленно, стараясь не издать ни единого звука, спускаюсь. В пустом зале стояли только столы, сдвинутые вдоль стен. Свечи больше не освещали огромное помещение, хватало солнечного света, вливающегося сквозь десяток огромных окон. Вонь от курева и мужского пота никуда не улетучилась. Сморщившись, я осмотрелся. А вон и двери, через которые я и попал в эту жуткую передрягу. Пройти всего ничего — и свобода! Или новый виток заточения? У меня есть выбор?