Червонные сабли

– Учился в гимназии, пробовал работать в театре...

– Значит, ты считаешь рабочих и крестьян братьями?
– не выдержал Папаша, которого раздражал ложный аристократизм пленного.

Макошина тоже преследовала мысль, что офицер играет в благородство.

– Да, конечно, - ответил Каретников.

– Почему же воюешь против братьев?

– Принуждают.

– А если бы заставили убить мать, убил бы?

– Нет.

– А братьев можно?

Штабс-капитана коробила грубоватая прямота «бородача», в котором он без труда узнал «полковника», что так легко одурачил их всех. Но нужно было выдержать до конца тон раскаяния, и он продолжал несчастным голосом:

– Я понимаю, что мое положение безвыходное. Но если бы меня отпустили, я бы дал честное слово больше не воевать.

– И что бы стали делать?
– спросил Байда.

– Поступил бы на сцену и служил искусству. Я в прошлом артист.

– Это заметно, - сказал Папаша.

Байда рисовал на бумаге кружочки, думая о чем-то своем.

– Уверяю вас: я безвреден на будущее, - говорил Каретников.
– Мне трудно убедить вас, но скажу: если отпустите, не пожалеете. Брошу армию и порву с позорным прошлым.
– Каретников помолчал и, хмурясь, добавил: - Что касается военных сведений, мог бы сообщить интересные факты, касающиеся тактики и стратегии главкома.

– Врангеля?
– настороженно спросил Макошин.

– Так точно.

– Вы с ним знакомы?

– Одно время был близок к главковерху, как штабист, разумеется...

– Хорошо. У вас будет возможность рассказать об этом в штабе фронта.

Допрос Каретникова на этом закончился. Байда приказал часовому ввести второго.

Шатохин шагнул через порог с гордо поднятой головой. Кривая усмешка застыла на его тонких губах.

Присутствующие не обратили внимания на его вызывающий вид. Папаша прочищал трубку, Макошин вовсе ушел. Один Байда в упор смотрел на юнца.

– Кто вы?

– Поглядите и увидите, - с насмешливым превосходством сказал Шатохин.

– Прошу отвечать на вопросы, - одернул комиссар офицерика.

Вид у него был ощипанный: одна шпора позвякивала, другой вовсе не было. Китель с нарисованными на погонах звездочками был порван.

– Я офицер русской освободительной армии.

– Чернильный...
– заметил Папаша.

– Кого вы освобождаете?
– спросил Байда.

Шатохин ответил с апломбом:

– Россию.

– От чего?

– Не от «чего», а от «кого», - поправил Шатохин.
– Если вы знакомы с грамматикой, то должны знать, что по отношению к предмету одушевленному, каковыми являются люди, ставится вопрос «кто» и «кого».

– А я думаю о другом, - мрачно сказал Байда.
– Почему на вас военная форма, если вам еще нужно бегать в школу.

Любые муки готов был вывести Шатохин за то, чтобы к нему относились, как к офицеру. Сейчас он готов был лопнуть от обиды и ненависти.

– Вы хорошо знаете, почему я стал офицером... Из-за любви к вам.

– А мы не нуждаемся в вашей любви, молодой человек.

– Я не «молодой человек»!
– закричал Шатохин.
– И вообще прошу не затягивать допрос: отвечать больше не буду.

Всем надоела перепалка с мальчишкой. Папаша поднялся и подошел к нему.

– Сопляк ты, и больше никто! Ломаешься, как пряник копеечный. Снять бы с тебя штаны да выпороть...

Папаша вернулся к столу и сказал комиссару:

– Надо его отдать Леньке. Слыхал я, что у них давние счеты. Нехай выяснят...

6

Папаша как в воду смотрел. Ленька ходил под окнами во дворе и ждал, когда кадет «освободится», чтобы поговорить с ним по душам.

– Устинов, зайди в штаб!
– позвал вестовой.

– Знаешь этого хлыща?
– спросил Папаша и кивнул на Шатохина.

– Знаю, товарищ командир. Это сын помещика из-под Юзовки. Фамилия - Шатохин.

Пленный метнул на Леньку взгляд, полный удивления. Потом вспомнил, что, кажется, этот юнец сидел в автомобиле рядом с бородатым «полковником».

– Узнаешь земляка?
– спросил Папаша у Шатохина.

– Не имею чести знать... Первый раз вижу.

– И в последний, - добавил Ленька угрожающе.

Комиссар Байда что-то сказал Папаше и ушел. А командир обратился к Леньке:

– Вот что, забирай-ка этого стрючка, чтобы не болтался у нас под ногами. Делай с ним, что хочешь! Можешь посадить его на забор, и нехай кукарекает до утра. Или отправь его в Могилевскую губернию...

– Аминь, - добавил кто-то из разведчиков, и все поднялись.

Ленька вынул маузер.

– Пошли, господинчик...

На ступеньках встретилась Оксана. Со страхом она поглядела на пленного и шепотом спросила:

– Куда ты его ведешь, Леня?

– Иду с ним в «гуску» играть... А ну шагай веселей!
– ткнул пленному в спину дулом маузера.

Шатохин заложил руки в карманы и пошел.

– Иди, иди... Ишь притворился: «Не имею чести знать». А помнишь, как расстреливал меня на Маныче?

Кадет замедлил шаг, хотел что-то сказать, но промолчал, зашагал быстрее. А Ленька говорил ему в спину:

– Зато я хорошо помню... И твои подлые бумажки помню, которые нам, как мишени, прикалывали на грудь твои бандиты. Я до сих пор ношу на плече метку от твоей пули...

– Врешь, скотина, - сказал Шатохин, не оборачиваясь.
– Во всяком случае, если бы знал, то делился бы вернее.

– Не беспокойся, я сегодня тоже не промахнусь...
– отпарировал Ленька.
– Кадет - на палку надет...

Хотелось высказать врагу все, что накопилось в душе. Не имеет права жить на земле такой паразит. Правильно говорил Сиротка, что всякий буржуй за свое благополучие мать родную погубит. Буржуй никогда не насытится своим богатством: всех бы он раздел, обманул, ограбил, лишь бы увеличить доход. Истреблять надо таких! Стирать с лица земли!

– «Не помню». «Не имею чести»!
– Ленька передразнивал пленного.
– Забыл, как в Шатохинском твои бандиты убили шахтера Барабанова?

Шатохин замедлил шаг, обернулся и сказал глухим голосом:

– Мели, Емеля, твоя неделя...

– Я тебе покажу Емелю!.. Отца родного вспомнишь, святых помянешь...

– Знать тебя не знаю, - огрызался кадет.

– Знаешь... И Ваську знаешь, который тебя за ногу с лошади сдернул на речке Кальмиус.

Дорога спускалась в балку с обрывистыми каменистыми стенами. Ленька приказал пленному идти к скале, где из трещин росли выгоревшие на солнце кустики травы.