Червонные сабли

– А нам какое дело?

– Не скажи...

– А я так думаю, братцы, что полковник Шахназаров не зря их в контрразведку велел отвезти. Должно-ть, они те самые, что штаб в Белоцерковке разгромили и офицеров наших с собой увезли.

– Там разберутся...

– Что и говорить... Туркул живо разберется.

– А что?

– Уж больно лют. А теперь, когда брата его в Белоцерковке убили, и вовсе озверел... А надысь взяли в плен пятерых красных. Так он, Туркул, значит, велел связать им руки и ноги, а сам снял брючный ремень, сделал петлю и передавил всех своими руками. Упрется ногой в плечо и тянет ремень, пока бедняга перестанет биться... Одного из наших стошнило - так страшно было глядеть.

– И правда...

– А ну, стой, Кузьма.

– Чего еще?

– Бахча. Пить хочется.

– Ехать надо. Полковник приказали скорее доставить.

– Останови, тебе говорят.

– Тпру-у-у...

Было слышно, как слезли с коней и верховые. Все побежали на бахчу. Некоторое время было тихо, лишь кони фыркали и звякали уздечками. Потом ездовой Кузьма крикнул:

– Вон того рви, полосатого!.. Да куда ты смотришь? Позади.

И снова тишина, трели жаворонков и ароматный ветерок, пахнущий дынями.

Ноет обгорелая спина, заходится от боли сердце. Но какими страданиями измерить потерю друзей? Зарубили веселого балагура Петю Хватаймуху. И Валетка навеки остался на проклятом панском дворе. Вспомнилось, как погибал верный друг, бил копытом землю - не хотел умирать...

Первый казак вернулся нагруженный арбузами, слышно, как уронил один, и он раскололся.

– Подыми...

– Ладно, пущай кони поедят. Режь вон того, он поспелее.

Тяжело дыша от натуги, подошел другой, оставил кавуны и опять побежал в степь.

Скоро все собрались, мирно расселись на земле в тени брички. Хлюпали сочными арбузами, отплевывали косточки, перебрасывались шутками.

Над бричкой закружились осы, привлеченные сладкой свежестью арбузов и дынь. Пересохшие губы Леньки просили влаги. «В плену, в плену, - с горечью думал он.
– Лучше бы пулю в сердце, чем плен...»

– Дюже богатый край Таврия. Сколько ни воюем, добра истребили сколько, а вот тебе: нетронутая бахча.

– Так ведь кого истребляем? Свово же брата, крестьянина.

– Какие они крестьяне? Хохлы...

– Кузьме дыни отрежьте... Шамиль, дай кинжал.

– Ладно, братцы, пора ехать, а то не дай бог Туркулу на зуб попадешься.

– Теперь там другой, тот, что от красных убежал.

– Штабс-капитан?

– Ну да.

– Как же он убег?

– Не знаю... Говорят, из-под самого Харькова, вон куда увезли, бедолагу. Сам Фрунзе, сказывают, говорил с ним.

– Ну и что?

– Убег... Врангель, слышь ты, наградил его за ловкость, а Кутепов к себе в контрразведку взял.

Снова загремела колесами бричка, застучали подковы лошадей. Катила бричка по степной дороге, а думы Леньки бежали за ней. Вспомнился разговор с отцом в далеком детстве, когда вернулся он из дальних странствий: «Как живешь, сынок?» - «Хорошо живу».
– «Что же ты пуговицу не пришьешь?» - «Мамке некогда».
– «А ты сам. Все сам делай, на мамку не надейся. Вдруг придется без мамки жить».
– «А ты где был так долго?» - «Отгадай загадку, и поймешь».
– «Какую?» - «А вот какую - лежит брус во всю Русь, а как встанет - до неба достанет». Ломал голову Ленька, не мог отгадать. Отец засмеялся: «Эх ты, отгадчик... А ответ куда проще - дорога! У тебя, сынок, тоже будет своя дорога...» И вот она, Ленькина дорога, может быть, последняя.

Тихо в степи. Дорога пошла в гору. Кони тяжело засопели, зафыркали. Послышался отдаленный лай собак. Значит, близко село. Так и вышло: скоро под бричкой загудел деревянный мост, потом колеса снова мягко покатились по дорожкой пыли. Где-то заблеяла овца и послышался женский говор - звон ведра у колодца.

Наконец бричка остановилась, и тот, кого звали Кузьмой, спросил:

– Господин полковник в штабе?

– Кажись, там... Кого привезли?

– Двоих красюков... Дай закурить.

По мирным звукам села, по лениво-скучающему разговору солдат было ясно, что завезли пленников далеко в тыл. Впрочем, не все ли равно куда. Какие муки ожидают его и Сергея?

2

В контрразведке их встретили два старших офицера. Конвойные передали им письмо от князя Шахназарова. Пленных строго охраняли: Леньку - горбоносый чеченец с обнаженной шашкой, а Сергея - двое казаков в лохматых черных папахах с кокардами. Его вели под руки и усадили на лавку перед длинным крестьянским столом, на котором стояли полевые телефоны и, свернувшись змеей, лежала ременная плетка со свинцовым шариком на конце. Сергею не развязали руки, ждали приказания.

У Леньки глаз острый и память цепкая: он сразу узнал лысоватого штабс-капитана Каретникова, которого захватили они в Белоцерковке. Значит, это о нем говорили конвойные казаки: «Сбежал из-под самого Харькова».

Ленька удивлялся самому себе: ни страха в сердце, ни колебания - одна злость.

У Каретникова молодое лицо, сочные губы и насмешливые глаза. Во втором офицере Ленька признал Туркула - очень похож на брата: угловатая квадратная челюсть, а глаза холодные, стальные, точно блеск сабли.

– Как фамилия?
– спросил Туркул у Сергея.

Сережка поднял на офицера глаза, полные спокойной ненависти.

– Иисус Христос.

Каретников с любопытством взглянул на пленного, а Туркул даже не пошевелился, сидел тяжелой глыбой.

– Я спрашиваю фамилию.

– Не скажу.

– Скажешь... У меня молчат первые пять минут, а потом на карачках ползают и сапоги целуют.

– Плохо знаешь нас.

– Кого это?..

– Комсомольцев.

Туркул сидел за столом, а Каретников в черном мундире с белым черепом на левом рукаве стоял рядом. Вот он вышел из-за стола и сказал Сергею с насмешкой:

– Ты отвечаешь так, как будто с тобой ведут мирные переговоры. Ты в контрразведке, понимаешь?

Сергей молчал.

– Сколько лет?

– Моим летам счету нет. Я бессмертный...

Офицеры засмеялись. Туркул встал, и два Георгиевских креста на его груди звякнули и закачались.

– Бессмертен один господь. А ты у меня три раза умрешь.

– Комсомольцы не умирают.

– Заставим, - спокойно и уверенно проговорил Туркул и вдруг ожег плетью Сергея раз и другой. С головы потекла кровь, закапала, обливая рубаху.