Честь воеводы. Алексей Басманов

Судьба оказалась милостивой к Ульяне. Её отец знал, что князья Ростовские ещё неделю назад укатили в Москву, и теперь ему хотелось исполнить просьбу дочери, отблагодарить Фёдора Колычева за её спасение. И он сказал, когда подошли к собору:

— Ульяша, ежели Фёдор Колычев в храме, ты вольна подойти к нему и поклониться. И я поклонюсь, и матушка тоже.

Уходя из дому, князь Юрий взял из своих сокровищ меч, который достался ему по наследству от предков и с которым кто-то из них ходил на Куликово поле и бился с ордынцами. Рукоять меча была украшена драгоценными камнями, отделана золотом.

Он завернул меч в льняную пелену и передал холопу, дабы тот принёс его в собор.

От слов отца у юной княжны забилось сердце, чего ранее с ней не бывало. Войдя в храм, где ещё не так много было богомольцев, она посмотрела в тот край, где всегда молились Колычевы. Но что же? «Ангела-спасителя» она не увидела, только его матушку боярыню Варвару, батюшку Степана и сестёр. Ульяна почувствовала, как падает сердце. Ан нет, радость рядом. Фёдор покупал свечи и видел, как вошли в собор Оболенские. Он подошёл к ним и поклонился.

— С праздником вас, князь-батюшка и княгиня-матушка, — сказал Фёдор и сделал ещё поклон. — И тебя с праздником, а также с выздоровлением, княжна Ульяна.

Всё было так неожиданно, что юная княжна растерялась, да быстро одолела растерянность, смело и решительно шагнула к Фёдору, приподнялась на цыпочки и поцеловала его.

— Да хранит тебя Господь Бог многие годы, ангел-спаситель, — громко сказала она.

И многие в храме увидели, как княжна поцеловала молодого боярина, услышали возглас Оболенской. Кому сие было в удивление, но таких мало оказалось, а кто не забыл случай на Волге, те одобрили порыв княжны. Да были в храме послухи князей Голубых-Ростовских, и самый пронырливый из них Судок Сатин, кои доглядывали за каждым шагом княжны Оболенской и теперь приготовили её жениху «хороший подарок». Видели холопы Ростовских и то, как после службы князь Юрий Оболенский перепоясал Фёдора Колычева мечом в богатых ножнах.

С этого дня не было часу, чтобы шиши Ростовских потеряли из виду Фёдора Колычева и княжну Оболенскую. Они же перестали замечать вокруг себя вся и всё, жили одним: ожиданием встречи. Где и как они встречались, о том не думали, лишь бы увидеть друг друга. Но самым доступным местом их свиданий всё-таки были храмы. Там они могли сказать несколько слов, прикоснуться рукой к руке и насмотреться глаза в глаза. Расставаясь, говорили: «До встречи, желанный», «Я буду ждать её, лебёдушка».

После болезни юная княжна повзрослела, и всё у неё входило в пору цветения, всё было яркое, пленящее. Вот она по тёплой майской весне пришла в храм в платье-далматике [13] , греческого покроя, и стало видно, как стройна и благородна её фигура. Толстая светлая коса с вплетённой в неё золотой и пурпурной камкой легла по спине ниже пояса. На голове голубая коруна-обод с венчиком из зелёных листьев и бирюзовых цветов. То женскому глазу любопытно, да непорочна юная княжна, оттого и гирлянды из цветов и листьев на коруне. Всё на ней красиво, а лицо Ульяши, на зависть старицким девицам, прекрасно. Ни одной неверной и жёсткой чёрточки, ни одного неверного штриха не сделала природа на нём. Потому не только Фёдор не спускал с неё глаз, хотя в храме сие грешно, но все старицкие молодцы и мужи тянулись оком к юной княжне.

13

Далматик — род мантии или накидки.

Ульяну такое внимание к ней не смущало, потому как для неё в храме светило лишь одно лицо — лик ангела-спасителя. Её не пугало то, что горожане, кои знали о помолвке княжны с князем Василием, подумают о ней, видя, как с каждым днём она всё дальше удаляется от своего жениха. Себе она говорила: «Так угодно Всевышнему, и я покоряюсь ему». Ниточка за ниточкой, день за днём она связывала своё чувство, имя которому любовь, с судьбой москвитянина Федяши и того не страшилась.

И когда вернулись из Москвы со службы государю Василию князья Ростовские, то молодого князя и его отца Фёдора мало чего ждало утешительного. Послухи и видоки выложили всё из карманов, что накопили во время отсутствия князей в Старицах. Особенно богатым был «улов» у видока Судка Сатина и старшего из доглядчиков, мосластого мужика Фрола. Они докладывали князьям, где и в какие дни видели княжну Ульяну, что слышали из их с Колычевым разговоров.

— Ноне Ульянея в посаде Покровского монастыря пропадает. Взяла волю у батюшки с матушкой бегать туда. И Федька при ней денно находится, — выкладывал своё Судок Сатин.

— Что же они там делают, порочные? — спросил князь Фёдор.

— О том мне ведомо, батюшка, — вмешался Фрол. — Кума моя сказывала, что Ульянея парсуны вышивает, ещё образа пишет и посадскую ребятню чему-то наставляет.

— А Федька что делает? Не при ней ли сиднем сидит? — осведомился старый князь.

— Он с монахами топором робит. Часовню бревновую ставят, — ответил Фрол.

— Так, — молвил князь Фёдор и посмотрел на сына. — Вот с завтрева ты и будешь Ульянею туда провожать, коль не хочешь потерять её!

— Батюшка, да что проку! — воскликнул князь Василий. — Нос от меня Ульяна воротит. И пока Федька здесь, так и будет.

Князь Фёдор выпроводил из покоя Фрола и Судка Сатина, спросил сына:

— Что же теперь повелишь с ним сделать? Я не великий князь.

Василий к отцу поближе приник, прошептал:

— А то, батюшка, что на Волге омуты глубокие есть. Вот и...

— Что же ты меня в сидельницу за сторожа надумал упрятать?! — И схватил сына за грудь, потряс, кулаком погрозил: — Смотри у меня! Эко удумал! Да в Старицах всем собакам ведомо, чья невеста Ульяна! Да и другое всем известно, что ухажёром у неё Федька Колычев! Ежели пропадёт он, что скажет народ?

— А коль так, батюшка, то мне не нужна порченая невеста! — разгорячился молодой князь. — Ведь это ты ищешь родства через Оболенских со старицким князем.

— Замолчи и не доводи меня до белого каления! — крикнул князь Фёдор и уже спокойнее сказал: — Дурень ты, сынок. Ты же Федьке подарок делаешь!

— Так я и говорю, родимый, на одного тебя надежда, — льстиво произнёс младший Ростовский.

— То-то, уразумел, — смягчился князь Фёдор. — Да мы нонешними днями избавимся от него. И о Старицах забудет до конца века.

— Верю, родимый: коль ты взял дело в свои руки — исполнишь, — масляным угостил сын отца.

— Ишь ты, хорошо тебе сидеть за моей спиной. Ладно, иди отдохни с дороги, а я сбегаю к Оболенскому-Большому. Он вчера ещё прикатил в Старицы.

Князь Юрий Александрович Оболенский-Большой, троюродный брат князя Юрия Александровича Оболенского-Меньшого, приехал в Старицы на побывку к семье. Он пополнил в Москве свой полк и собирался с ним на береговую службу, да ждал повеления великого князя Василия, дабы знать, где встать на Оке против ордынцев. Как встретились на подворье Оболенских два князя, так Фёдор Голубой-Ростовский и сказал:

— С тобой бы пошёл на рубеж, любезный, постоял бы плечом к плечу, да беда домашняя приключилась.

— То мне ведомо от братца. Чем же тебе помочь?

— За тем и пришёл, князь-батюшка. Как будешь в Москве встречаться с великим князем, молви ему, чтобы Федьку Колычева на береговую службу отправил.

— Только-то? — удивился и впрямь большой, крепкий князь Юрий Александрович. — Туда он, поди, и сам в охотку пойдёт.

— Так ты его в передовой полк, любезный, спроворь. За такую услугу до гробовой доски благодарен буду.

— Ну полно. Всё исполню в честь нашей дружбы. И недели не пройдёт, как Федяшку крикнут из Стариц. Теперь же нам в трапезную пора. — И повёл Ростовского за собой. — Фряжского изопьём. Завтра чуть свет и в стольный град выступаю.

— Эко знатно. Снял ты с моей души камень тяжкий, батюшка Юра, — бодрым голосом возвестил князь Фёдор, смакуя удачное посещение князя Оболенского-Большого.

Той порой Ульяна и Федяша жили своим. Встречались каждый день и многие часы проводили вместе. Потому не прошло и трёх дней с отъезда князя Оболенского-Большого, как страх потерять честь рода взял верх над всеми другими чувствами и над здравым разумом князя Фёдора Ростовского и он пустился во все тяжкие. В бессонные ночи старый князь представлял себе, как Ульяна и Федяша тешатся, как княжна, согретая ласками и лестью, теряет над собою власть и отдаётся Федяшке, впадая в сладострастие. И князь Фёдор, не выдержав испытания больного воображения, дерзнул на самосудную расправу над боярским сыном.