Честь воеводы. Алексей Басманов

Фёдор Колычев ещё ничего не ведал о близком крутом повороте своей судьбы. Летний погожий день клонился к вечеру, когда он пришёл в посад Покровского монастыря. Там, у мастерицы Аграфены, его ждала Ульяша. Её привезли в посад в полдень, и она вместе с Аграфеной вышивала сакос — короткий стихарь с небольшими рукавами для старицкого епископа. Наступал его день ангела, и Ульяна с Аграфеной готовили ему подарок от монастыря. Вышивания у них было ещё много, и они спешили, засиживаясь до позднего вечера. К концу дня за княжной приехал слуга в лёгкой коляске, но она по просьбе Фёдора, да и по своему желанию отправила слугу домой одного. Сама же с Фёдором ушла на прогулку берегом Волги. И это были самые счастливые часы жизни Ульяши и Фёдора.

Давно уже погас вечерний закат, приближалась полночь. Но Ульяша и Фёдор забыли о времени. Найдя сосновый пень, они сели на него, укрылись одним кафтаном, и Фёдор возносил старинные былины или рассказывал, как ходил по рекам Пинеге и Северной Двине до Белого моря.

— Там летние ночи светлы, как благостные дни, а по берегам всюду поднимаются сказочные селения, и люди в них добры, как матушка с батюшкой. И рыбы в Пинеге и Двине столько, что её берут руками, как из садка. Днём мы с батюшкой покупали у охотников меха, ещё жемчуг, который северяне добывают в Пинеге, а по ночам плыли.

— А девицы какие на Пинеге? — с лукавой улыбкой спросила Ульяна.

— Не знаю, я их не видел, — бесхитростно ответил Фёдор, а поняв уловку княжны, засмеялся: — Ой, хитра ты, Ульяша. Да лучше тебя во всём белом свете не найдёшь. — И Фёдор, сильнее прижав к себе девицу, приник к её губам.

В эту минуту и навалилась на них беда. Что-то зашуршало, зашумело у них за спиной по обрыву, и не успел Фёдор повернуться, как страшный удар по голове свалил его на землю и он потерял сознание. Его взяли за руки и поволокли. В другой миг чьи-то сильные руки схватили Ульяну, на голову ей накинули холст, связали по туловищу и куда-то понесли. Она пыталась кричать, но насильники зажали ей рот, и она вскоре сомлела. Сколько и куда её несли, она не ведала, а пришла в себя тогда, когда её привязывали спиной к какой-то толстой валежине. Она вновь попыталась позвать на помощь, но верёвка перехлестнула ей рот, и она снова потеряла сознание.

Несчастная не знала, что спустя минуту-другую к ней подошёл князь Василий, оголил её до грудей и ласкался к ней, целовал её тело всё неистовее и, потеряв рассудок, снасильничал. Насытившись, прикрыл её тело сарафаном и скрылся. Три холопа, кои таились неподалёку, убежали следом.

Сколько пролежала в беспамятстве Ульяша, она не могла сказать, а когда пришла в себя, услышала голоса, крики, люди звали её: «Ульяша! Ульяша! От-зо-вись!» Наконец к ней кто-то подбежал, и она узнала голос отца: «Это она, это Уленька, моя дочь!» И ещё кто-то крикнул: «Дайте нож!» И упали на землю верёвки, холст был скинут с головы Ульяны, она глянула на свет Божий, почувствовала боль в животе, поняла, что с нею случилось, и в третий раз потеряла чувство. Князь Юрий и его слуги бережно подняли Ульяну на руки и понесли её лесом к дороге, там положили на возок, укрыли пологом и повезли в Старицы.

Фёдор пришёл в себя лишь на другой день. Он открыл глаза, осмотрелся и осознал, что лежит в глухом овине, на соломе. Он пошевелился, но напрасно: руки и ноги были перетянуты сыромятными ремнями. Голова у него гудела от звона, словно колокол, когда бьют в набат. Его тошнило. Он попытался вспомнить, что с ним случилось, и не смог. В голове, казалось, было пусто. Он закрыл глаза и попробовал вспомнить лицо Ульяны, но боль и звон в голове так крепко запеленали память, что из неё ничего нельзя было добыть. Фёдор не сдавался, напрягал силы и одолел немочь. Вначале он увидел глаза Ульяши. Они светились чисто и ясно, словно утешали Фёдора: «Любый, наберись терпения, и всё будет хорошо».

— Уповая на Господа Бога, я буду терпелив, — прошептал Фёдор.

Ему удалось забыться, и он уснул.

В этот час к овину подошли молодые мужики и баба. Они откинули щеколду и открыли дверь. Да и застыли в страхе на пороге, тут же бросились бежать в деревню, до которой было больше версты. Там они вломились в избу старосты, и мужик выкрикнул:

— Батюшка Ефим, человек в нашем овине!

Гусятинский староста Ефим оказался человеком бывалым, спокойным и деловитым. Спросил:

— Живой?

— Не ведаем, — ответил мужик и почесал затылок.

— Я видела: ноги и руки у него сыромятиной спутаны, — отозвалась молодая баба.

— Экие недотёпы. Нет бы подойти, рассмотреть, что к чему, — проворчал староста и поспешил из избы.

Он распорядился запрячь лошадь в телегу. Прибежавшим к избе мужикам велел взять топоры, а бабам — вилы и повёл всех к овину. Шли все бойко, но в овин вошли с опаской, топоры и вилы наготове. Но, увидев спелёнутого ремнями человека, облегчённо вздохнули. «Ах ты, сердешный», — запричитали бабы. Фёдора положили на телегу как был — связанным. И лишь на дворе старосты с него сняли путы, и Ефим спросил:

— Чей ты, сынок? — Он смекнул, что страдалец не из простых людишек.

— Колычев я, сын Степанов, — ответил Фёдор.

— Ах ты, голубчик! Да как же ты, боярин, в беду попал? — засуетился староста. — Знаю твоего батюшку отменно.

Ефим велел занести Фёдора в избу, а увидев на голове запёкшуюся кровь, послал бойкую бабу за знахарем, прогнал мужиков и баб со двора и призадумался, потому как увидел явную помсту [14] . «Оно ещё беду накличешь на Гусятино, коль вольно в Старицы с барином явишься», — решил Ефим.

14

Помста — месть, кара, возмездие.

Деревня Гусятино принадлежала князю Андрею Старицкому, но Ефим не отважился его уведомлять-беспокоить, а послал старшего расторопного сына Ивана к самому боярину Колычеву, наказав ему:

— Пойдёшь в Старицы. В пути не мешкай, но будь там в полночь. Таясь, пройди к подворью Колычевых. Не забыл, где оно?

— Помню, батюшка.

— Зови самого боярина Степана, скажешь ему, что сынок Федяша в Гусятине у меня в избе.

Иван поклонился отцу.

— Всё исполню, батюшка, как велено. — Взял свитку, ещё ломоть хлеба, с тем и покинул Гусятино.

Отмахав до полуночи двадцать пять вёрст, Иван тайком прошёл по окраинной улочке до подворья Колычевых, у ворот подёргал ремень, что тянулся в людскую. Прибежал привратник.

— Кого тебе? — выглянув в оконце, спросил он.

— Боярина-батюшку Степана. С вестью к нему, — ответил Иван.

— А весть благая? — спросил с опаской привратник. — Сынок у него пропал.

— Благая, дядя. Отчиняй калитку, веди меня.

В доме Колычевых никто не спал. Боярин Степан, услышав от гусятинского Ивана хорошую весть, возликовал и на радостях наградил его пятью серебряными рублями.

— То батюшке твоему за радение. Теперь же бежим на конюшню и в путь. Как он там, сердешный?! — причитал боярин Степан.

Спустя несколько минут со двора Колычевых выехали два пароконных возка, тихо миновали улочки Стариц и через крепостные ворота, возле коих не было стражей, помчали по тракту в сторону Новгорода.

На другую ночь Фёдора привезли в Старицы всё с теми же предосторожностями. Он ещё маялся головной болью, и рана не поджила, потому три дня пролежал в постели. Когда стало полегче и память начала проясняться, он спросил отца и мать про княжну Ульяну. Но они отвечали коротко: дескать, не знаем, что с ней, — и при этом не смотрели сыну в глаза. Он догадался, что и с Ульяной случилась какая-то беда.