Четыре Любови (сборник)

…Верхний свет в салоне первого класса автоматически приглушился. Пришла Ким и принесла пледы. Мыриков взял два… Один отложил, другим накрылся, натянув не выше подбородка, чтобы продолжать бдеть, и затих… Закончив с пассажирами, она зашла за перегородку и устало опустилась в кресло, у себя в закутке, не задергивая шторку. Армену опять были видны только ее красивые ноги. Было совсем темно, лишь слабо мерцал свет от видеоэкрана. У него отчего-то два раза подряд дернулась щека… Он прижал ее рукой и немного подержал. Потом медленно отпустил руку и замер в ожидании… Все было в порядке… И вдруг он отчетливо понял, что просто тянет время, что просто подсознательно выискивает повод, чтобы как-то оттянуть, отогнать неясный, ноющий где-то там, в глубине живота его, чудовищной и тайной силы мужской зов… Он встал и пошел в закуток… К Ким… Ему показалось, она совсем не удивилась, когда его фигура возникла в проеме незадернутой шторки. Придав лицу небрежную веселость, с расслабленным видом скучающего путешественника, утомленного долгим перелетом, Армен сел рядом, на соседнее кресло, совершенно не понимая, с чего начать очередной корявый разговор. Выручила она сама…

– Уот из е филм эбаут, Армн? Е анимэйшн…Тема, безусловно, была спасительной… Вопрос он сумел понять безошибочно, однако первая же попытка изложить сюжет, даже в самых примитивных формах, потерпела полнейший провал. Тогда он попытался перечислить хотя бы основные персонажи. Для начала он помахал крыльями и пару раз по-вороньи каркнул, – Ким засмеялась – способ изложения был ею принят, – потом гавкнул и повилял хвостом и, наконец, вытянув вперед голову и придав лицу грустное лошадиное выражение, поцокал губами, имитируя стук копыт…

…Послышался скрип колес… Ломовой тяжеловоз с черной лохматой гривой и с аристократически утонченной голубой мордой, откуда грустно взирали на мир человечьи глаза, тянул крытую повозку. Из нее сыпались яблоки, синие, с серебряными плодоножками. Их было много, и они засыпали всю дорогу. Сзади, прыгая часто-часто, их преследовала белая ворона с кроваво-красным кружевным платочком на шее, в такого же цвета ермолке и с рыжим собачьим хвостом-крендельком. Она клевала каждое упавшее яблоко ровно один раз. Дорога была усеяна яблоками насколько хватало глаз, и они все не кончались. Ворона клевала и клевала, без устали, кто кого… На спине у ломовика стояла девочка в белом бальном платье и подпрыгивала, вращая вокруг себя цирковой обруч в такт равномерной ходьбе. Ложбинка, которая образовывалась на стыке шеи и туловища всякий раз, когда лошадь выкидывала вперед правую переднюю конечность, резко распрямлялась и выталкивала маленькую прыгунью наверх, пропуская под ней обруч. Оторвавшись от лошадиного крупа сильнее, чем обычно, девочка ненадолго зависла в воздухе и прощально помахала скрипачу рукой. Тот ответил ей грустной улыбкой… В этот момент путешественники достигли колодца. Колодезный журавль, наблюдавший за воздушными упражнениями девочки, упруго прогнулся, скрипнув несмазанной уключиной, резко распрямился, освободив свое деревянное тело, выдернул цепь с ведерком из холодных оков колодезной воды, подняв целый сноп искристых брызг, и, оторвавшись от земли, взмыл в небо. По пути он прихватил и девочку, зацепив своей цепью ее обруч, и унес их с собой, высоко в небеса, прощально курлыкнув родному местечку. Брызги, вырвавшиеся на свободу, не желавшие залетать назад, в темную глубину колодца, собрались вместе, тесно прижавшись друг к другу, не сливаясь, но продолжая переливаться на солнце, каждая отдельно. Внезапно этот волшебный сгусток выстрелил в солнце жгутом из семи разноцветных дуг, который, не долетев до него самую малость, загнулся и приземлился где-то там, в конце булыжного пути, воткнувшись во влажную землю другим своим концом. Девочка совсем не испугалась, она лишь поудобней устроилась на обруче, свесив в воздух босые ножки, и залилась счастливым смехом под тоскливую мелодию рвущих жилы скрипичных струн. Вдалеке, с высоты своего журавлиного полета, они обнаружили городок, с садами, улочками и невысокими крышами домов, сквозь которые прорезались маковки церквей. Туда журавль и взял курс, поднырнув длинной шеей под радужную арку. Ломовик, задрав голову в небо, внимательно исследовал поднебесье, а затем понятливо и не спеша последовал в том же направлении. Скоро укатанный грунт перешел в булыжник. Ворона неотступно следовала за повозкой, с остервенением нанося синим яблокам разящие уколы и в ярости выплевывая серебряные плодоножки…

В городишко ломовик вошел, когда утро уже окончательно убралось восвояси, перебудив всех его обитателей. Булочники покатили свои маленькие разноцветные тележки, полные сдобных калачей с сине-фиолетовым румянцем на бочках. Ароматные облачка выплывали из тележек и, смешавшись в большое сине-фиолетовое облако, поплыли по городку, разнося по округе крепкий хлебный дух. Чернявый молодой солдат в потертых башмаках с высоко поднятыми обмотками возник ниоткуда… Он остановился у покосившегося телеграфного столба и перехватил поудобней небольшую оконную раму, что нес в руках. Мимоходом взглянул на городские часы с направленными к центру диска стрелками. Часы полоскались по ветру, поскольку их мягкий диск был перекинут через телеграфные провода и для пущей надежности пристегнут парой здоровенных изумрудных прищепок. Чуть передохнув, солдат пересек булыжную мостовую и исчез со своей ношей неизвестно куда… Дворник, в сапогах и треухе, с красно-зеленой метлой в руках, задумчиво отложил свой инструмент и внюхался в пролетающие мимо ароматы. Он медленно поднялся в воздух и, не выпуская из рук свою красно-зеленую драгоценность, полетел вслед за облаком, слегка подправляя маршрут при помощи метлы. Облако летело навстречу ломовику. Ломовик равномерным шагом приближался к облаку. Они остановились одновременно, друг перед другом. Ломовик заинтересованно повел носом. Облако согласно кивнуло и превратилось в огромный калач, который плавно окольцевал черную лохматую шею, миновав голубую лошадиную морду с благодарными человечьими глазами. Вслед за облаком мягко приземлился и дворник с красавицей-метлой. Он подошел к ломовику, потрепал его по черной лохмоте и, потянув за калач, повел в сторону дома, в городок. Ворона неотступно следовала за ними, настырно продолжая свой яблочный поклев…

А еврейская свадьба в городке набирала обороты… Невеста была хороша собой… Подвенечное платье ее, словно вырубленное из деревянной белой колоды, и такой же красоты свадебная фата славно смотрелись на фоне зеленых рук пейсатого жениха, нарядно одетого по такому случаю в блестящие сапоги и малиновую жилетку.

– Ай-яй-яй-яй-яй! Яй-яй, яй-яяй! – почти по-человечьи плакала скрипка.

– Ой-ей-ей-ей-ей! Ей-ей, ей-еей! – дружно вторила ей многочисленная родня.

В мелодию скрипки постепенно вплелись звуки рожка, его сменил кларнет, послышались гитарный перебор и удары бубна. Мужчины – пекари и зеленщики, часовщики и портные – первыми пошли в пляс, заложив разноцветные пальцы за края жилеток. Женщины выносили на улицу еду и питье – гуляйте, люди добрые, на еврейской свадьбе!

Раздался цокот копыт по булыжной мостовой. Это дворник привел на свадьбу ломовика. Он снял с могучей лошадиной шеи огромный темно-фиолетовый калач и протянул его молодым. Жених с невестой поклонились в ответ и поднесли дворнику стопку с оранжевым питьем. Дворник посмотрел в небо, снял треух, хитро подмигнул оранжевому солнышку и медленно, с достоинством и расстановкой, влил в себя драгоценную влагу, отведя, как водится, в сторону малиновый мизинец. Такого издевательства ворона снести не могла никак. Привлекая всеобщее внимание к собственной персоне, не желая находиться в тылу такого интересного события, она громко гавкнула три раза по-собачьи, подпрыгнула и, махнув пару раз белыми крыльями, очутилась на самом верху повозки. Набрав полную грудь воздуха, ворона нанесла последний, самый разящий удар клювом в весьма шаткое сооружение на колесах. Брезент лопнул по всей длине шва, и гора синих яблок с серебряными плодоножками вывалилась прямо под ноги веселой свадьбе. И тогда гости, еврейские и все прочие, отложив свадебное угощенье, взяли каждый по яблоку и вкусно захрустели. А ворона, наблюдая такой мир и согласие в маленьком городке, довольно заулыбалась и несколько раз вильнула рыжим собачьим хвостом…

Мужчины в жилетках, дохрустев синими яблоками, взялись за руки и кругом пошли вокруг молодых, выбивая сапогами пыль из плотно утрамбованной свадьбой земли. Грянули чернобородые музыканты в картузах. На этот раз музыка была веселая и озорная. Хоровод перерос в огненный искрометный танец, вихрем закрутившийся вокруг жениха и невесты.В небе показалась точка… Она быстро росла и вскоре превратилась в странную композицию – деревянный колодезный журавль с привязанной к носу цепью, на которой болталось металлическое ведро, держал зацепленный уключиной цирковой обруч. На обруче сидела, покачивая босыми ножками, прелестная юная акробатка в белом бальном платье. Она весело помахала свадьбе рукой и жестом пригласила к себе… В небеса… Танец к этому моменту достиг своего апогея. Вихрь дорожной пыли поднялся над землей и взял в кольцо молодых. Медленно, держась за руки, они поплыли над бушующей внизу свадьбой навстречу деревянному журавлю. Вслед за ними из пылевой воронки вынырнула белая ворона в кроваво-красной ермолке и устремилась вдогонку. Достигнув обруча, она подтянула под себя рыжий крендель своего хвоста и решительно приземлилась в самый центр воздушной композиции – к девочке на плечо. Вся компания, сделав прощальный круг над родным местечком, стала подниматься еще выше, совсем близко к перламутровым облакам. Потерялся из виду пыльный вихрь… Где-то далеко внизу осталась гулять свадьба… Постепенно растворилось и исчезло в легкой воздушной дымке их родное местечко. Из поднебесья поверхность земли напоминала расстеленное во всю ширь самодельное лоскутное одеяло, в котором разноцветные страны-лоскуты были сшиты между собой крупными портняжными стежками. Вдоволь насмотревшись вниз, они выстроились в клин. Любознательная ворона летела впереди, регулируя хвостом воздушный поток. За ней, равноудаленно, по обеим сторонам, следовали журавль с девочкой на борту и молодые, сначала счастливая невеста, со свистом рассекая воздух колодой свадебного платья, а потом уж и зеленорукий жених с раскиданными по ветру пейсами. Их курс лежал на запад, к океану…

…Призывая на помощь богатое воображение, используя весь отпущенный ему арсенал мимики, жестов и звуков, Армен продолжал сюжетное повествование, пытаясь изобразить статую Свободы с горящим факелом в руке и кружащий над статуей дельтаплан… Ким смотрела, как завороженная, слегка приоткрыв рот…

– Нью-Йорк, – выдохнула она, – е-е…

Внезапно Армен с горящими глазами вскочил с кресла, раскинул в стороны руки – дельтаплановы крыла, словно на самом деле стал собственным мультипликационным персонажем, и… И тут погас экран видеомонитора, фильм в салоне закончился, и на какое-то время они оказались в полной, абсолютной темноте… Дельтаплан сложил крылья, прицелился и обрушился со всей высоты полета в мягкую посадку комфортабельного кресла Ким… Сердце режиссера бешено заколотилось, к горлу подступила горячая волна, кровь прихлынула к лицу… Он нежно и сильно схватил Ким за плечи, развернул к себе, нашел своими губами ее губы и впился в них, почти теряя сознание… Она не стала вырываться и ответила на поцелуй… Так же глубоко и нежно… И он почувствовал, как она вдруг мелко завибрировала всем телом. Он сунул руку ей под юбку и почти сразу ощутил голую кожу. Там заканчивались чулки с широкой ажурной, на ощупь, каймой. Он продвинул руку дальше и почувствовал, что там влажно… Она тоже, словно в беспамятном бреду, положила свою руку к нему на ширинку, туда, где уже все рвалось и лопалось в безудержном и безумном желании…

Зажглось дежурное освещение… Ким резко отпрянула и перевела дух.

– Зэтс ит… – выдохнула она.

Мыриков оглянулся, ощупал острым взглядом пустующее Арменово кресло и перевел взгляд дальше, пытаясь пронзить недремлющим чекистским оком непрозрачную перегородку, за которой в полной темноте развернулась поднебесная трагикомедия с режиссером и исполнителем главной роли в одном лице.

Ким посмотрела на часы. До конца полета оставалось около двух часов и одна кормежка.– Нью-Йорк, – сказала она, пытаясь быстро прийти в себя. – Ту ауарз, – и подняла вверх два пальца…

…Америка возникла внезапно… Просто разом разошлись облака над краем Атлантики, и взору их открылась удивительной красоты панорама. Стена домов-великанов примыкала прямо к берегу океана. Гудзонский залив, изогнувшись в реку, плавно нес соленые воды под нависшим над рекой Бруклинским мостом и омывал небольшой островок, сухое пятнышко, совсем недалеко от берега. На пятнышке этом возвышалась величественная женщина. В одной руке она держала факел, другой – прижимала к своему бронзовому телу огромную книгу. Голову статуи венчала зубчатая корона.

…Воздушный клин замер, пораженный ее гордым величием. Молодые вопросительно посмотрели друг на друга. Ворона тявкнула и слегка помахала хвостиком, так, на всякий случай. Журавль тряхнул ведерком и скрипнул уключиной. Лишь юная акробатка совершенно не удивилась, как будто заранее точно знала конечный маршрут небесного путешествия. Она улыбнулась и приветливо помахала статуе рукой. Внезапно облачко, возникшее неизвестно откуда посреди ясного неба, налетело и окутало голову статуи. Так же внезапно и растворилось, осев в Гудзон. Теперь статую венчала другая голова. Это был старик. У него были седые кудри и тонкий с горбинкой нос. Голова была живая. Глаза улыбались, а один глаз даже ухитрился задорно подмигнуть путешественникам. Факел в бронзовой руке старика вспыхнул и разгорелся веселым огнем. Огонь брызгал в стороны горячими белыми звездочками, они ненадолго зависали в воздухе и затем падали в Гудзон, шипя в соленой воде.

Клин распался… И теперь, уже в отдельности, каждый из них совершил пару медленных облетов вокруг старика… Здесь воздушная трасса для каждого заканчивалась. Пришла пора определяться…Молодые снова крепко сцепились за руки, подлетели к журавлю, прощально погладили его по деревянной шее, пощекотали над хвостом у подлетевшей вороны и подправили ей сбившийся от встречного ветра кружевной воротничок. Девочку на обруче они обняли по очереди и крепко расцеловали. Мендельсон затеял в воздухе свой марш, воздушный поток легко подхватил тела молодоженов и, снова раздув в стороны курчавые пейсы жениха и фату невесты, повлек их за собой, назад, к океану… Факел в руке статуи постепенно угасал…

….Ким вышла в салон и натужно улыбнулась в сторону Мырикова. Сашка продолжал досматривать предпохмельный сон. Армен, не глядя на Мырикова, медленно прошел к своему креслу и, пребывая в задумчивости, не стал садиться… Температура его была еще слишком высока, чтобы поставить последний крест.

– Сейчас или никогда… – твердо сказал он сам себе.

Безумие не хотело отпускать, оно вернулось к нему с новой силой.

«Будь что будет, – обреченно подумал он. – Черт с ними, со всеми… – С кем – «с ними», времени додумывать не было. – Никаких спецэтажей… Здесь и сейчас! И если получится, пусть это будет лучший день в моей черножопой жизни…»

Неожиданно в голову пришла по-идиотски несвоевременная мысль о том, что впервые за всю жизнь он думал сейчас по-русски, а не по-армянски. И последняя мысль, о той, предпоследней, и эта, теперешняя – о той, прошлой – тоже были по-русски.

– Ким! – глухо произнес он…

– Чего тебе? – очнулся от забытья Сашка Ким…

– Ким! – повторил он ее имя, не слыша и не видя Сашку… – Можно уан минут?

Мыриков напряженно следил за развитием событий, Сашка Ким снова провалился в сон… Армен резко направился к краю салона и зашел за перегородку. Туда же, с послушным вопросом в глазах зашла она… На этот раз слов не было… Он сильно, но не грубо схватил ее левой рукой, правой распахнул дверцу туалета и просто втолкнул Ким туда, захлопнув за собой дверь. Ее испуг длился лишь первые три секунды, пока он ненасытным взглядом раздевал ее. И тут глаза ее затянуло поволокой, все тело пробила сладостная дрожь, и она подалась к нему навстречу покорной и страстной самкой…

…И пока он бился в ней, молодым, яростным, влюбленным зверем, он что-то говорил, он вышептывал самые ласковые слова из всех, что знал на этом свете. И била горячим гейзером его огненная кровь, и натягивалась до надрыва его упрямая стальная жила, и никто и ничто не могло сравниться в этот миг с его счастьем. Потому что счастье его это действительно было таким…

…Когда все уже было позади, они стояли еще какое-то время, так… не в силах расцепить объятий, переваривая этот бешеный смерч, в который их всосал, а потом плавно выпустил из своих алюминиевых объятий этот большеголовый пан-американец, красавец, лучший в мире…

Наконец Ким опустошенно выдохнула:

– Инкредбл! Итс джаст риллы… риллы инкредбл… Ю ар дивайн лавер…

Она быстро поправила волосы, заправила блузку и выскользнула из туалетной комнаты. Через минуту вышел Армен…«Что же, интересно, она сказала? – подумал он серьезно, правда, без особого уже теперь волнения… – Может, насчет денег? Надо будет потом отдать ей документ Дэвида… Ни хера понять не могу… Да! И телефон ее не забыть, нью-йоркский…»

Уже совсем рассвело. Они шли на посадку. Ким, после последней легкой кормежки, больше в салоне не появлялась… Сашка потянулся было к пиву… Мыриков только посмотрел на него как-то нехорошо… Сашка отдернул руку… Армена руководитель делегации демонстративно игнорировал…

«Да и хер бы с ним, чекистом…» – равнодушно подумал Армен. – Он все еще прокручивал в голове все детали приключения. Нет – романа…

«Небесный роман в «перекладке» – неожиданно пришло в голову… Идеальное название на будущее…«Боинг» содрогнулся и выпустил шасси…

…С запада подуло… На этот раз новым, свежим ветром. Журавль подставил ему свою впалую деревянную грудь и завис над землей. Ворона перебралась на высшую точку журавлиного шеста, намертво сцепившись с деревом когтистыми лапами, прощально гавкнула три раза, широко раскинула белые крылья и… оба они, так и не расцепив объятий, превратились в дельтаплан, белый, с кроваво-красным кружевным узором по самому краю. Цепь начала сматываться, подтянув обруч к новорожденной конструкции, и девочка заняла место пилота. Встречный поток сорвал бальное платье и унес его в сторону океана… Под платьем обнаружились голубые, надорванные в коленях джинсы, и короткая, не прикрывающая пупка маечка со знакомым портретом на груди. Это был портрет веселого старика с горбинкой на тонком носу. Ниже причудливой вязью был выведен автограф – Marc Shagall… Девочка привычным движением обхватила тяги управления дельтапланом, бросила взгляд на панораму огромного шахматного острова с застывшими фигурами из бетона и стекла, определила нужную точку, там, посреди прямоугольника зеленого парка, и, ловко совершив маневренный крен, положила дельтаплан на крыло…

Протяжно и жалобно запела скрипка…

Веселыми разноцветными буквами возникло название:

ШАГАЛ ПО ВОЗДУХУ ШАГАЛ…

…Потекли титры…

…Он уже стоял у выходного люка самолета, а Ким все не было. В это время она, спрятавшись в закутке, что между салонами бизнес– и туристического классов, пережидала, пока ее небесный кавалер покинет лайнер. Ким уже не хотела ни расставаний, ни адресов, ни телефонов, ни горячих слов и обещаний на непонятном языке. Дружба с режиссером с советского Кавказа не входила ни в ближние, ни в дальние ее планы… Она покинула свое временное убежище, только когда убедилась, что он скрылся в рукаве отводного тоннеля. Но уже пройдя с десяток метров, он все-таки в последний раз оглянулся и увидал ее…

«Ким!.. Телефон!.. Документ! – вихрем пронеслось в голове. – Скорее!» – он развернулся бежать назад…

…Если бы тогда его спросили, чего же он все-таки хотел в тот момент – любить ее, обладать ею снова или расплатиться за воздушный сервис, он не смог бы ответить сразу… Он и сам не знал наверняка…

– Айтанян! – непривычно жестко прозвучал ненавистный голос. – Немедленно вернитесь к группе! Повторять не будем! – Угроза в голосе была явной…

– Гнус! – точное русское слово нашлось и выскочило моментально. – Гнус мерзопакостный!Он развернулся и поплелся вслед за ними. В Нью-Йорке было пасмурно и прохладно, моросил мелкий дождь. Америка уже не радовала…

Впрочем, в этот раз Америки он так и не увидел. Серега Баранов, Сашка Ким и Мыриков остались на стажировке без него. А он так никогда и не узнал, что же конкретно навесил на него Мыриков – связь с иностранкой, политическое убежище или попытку передачи иностранной державе новейших достижений в области мультипликации при использовании рисунков изменников-авангардистов. Но зато после этого разговора встречающий их атташе по культуре отконвоировал Армена непосредственно в помещение консульства, а утром он был отправлен «Аэрофлотом» на Родину. «По состоянию здоровья» – такова была официальная версия. Дэвида он больше никогда не видел, так никогда и не узнав – была ли это шутка, насчет… или нет. А тот, в свою очередь, узнав об этой истории, потерял к стажировке интерес, отказался от контракта и улетел на два года в Бангладеш. Серега с Кимом, под бдительным оком Мырикова, прошли стажировку с другим продюсером – молодой, наглой и безразличной девкой, но все равно, сэкономив по шестьсот долларов на суточных, остались довольны…

Мыриков, вернувшись из Америки, утвердил список на утилизацию затоваренной на складе пленки, в который «ошибочно» попала и единственная копия дипломной работы «Шагал по воздуху Шагал», которая и была благополучно смыта…

…Через год, в 1985 году, в США умер Гений.

…А еще через пару месяцев у себя дома, в Тбилиси, умер Художник…

Работы не было категорически. Те, кому это было нужно, постарались…Мастер в этой ситуации самоустранился… Единственным человеком, проявившим участие по отношению к Армену, оказался… Маститый. Но было уже поздно что-либо менять. Через месяц Армен улетал навсегда…

А еще через год Армен Айтанян стал жителем Лос-Анджелеса, и ему повезло… Он почти сразу получил работу в автомастерской при бензозаправке, недалеко от аэропорта. Через год он женился на американке, дочке владельца мастерской. Она удивительно походила лицом на ненасытную жену командира строительного батальона, что располагался в тридцати километрах от Барнаула и обеспечивал прокладку газовых траншей. Однако ненасытностью дочка не отличалась. Он получал секс, скучный и дозированный, в соответствии с рекомендациями яйцеголовых ведущих многочисленных телепрограмм о здоровье. Еще через год, строго по плану, они родили сына, и Армен стал хозяином автомастерской…

…Как-то, вскоре после этого приятного события, он сидел в конторском вагончике, подсчитывая дневную выручку. Из окна хорошо просматривалась вся территория бензозаправки. Шикарный «ягуар» с открытым верхом, из тех, вероятно, что нередко курсируют между Голливудом и аэропортом Лос-Анджелеса, подрулил к заправке и заехал на линию самообслуживания. За рулем сидел хорошо одетый чернокожий мужчина лет сорока пяти. Он вышел из машины и взял заправочный пистолет.

«Ишь… Экономный… – подумал Армен, – не боится руки запачкать…»

Чернокожий развернулся к вагончику лицом, и… Армен сразу узнал его. Это был продюсер Дэвид Годмэн. Армен вскочил было с места… бежать… к нему… рассказать… как все было… просить… начать… снова… а вдруг… а если… и вообще… …Он опустился назад, на протертый стул…– Э-э-э-э… – сказал он сам себе, отведя в сторону указательный палец правой руки…

А еще через одиннадцать лет, взяв заем в банке, он выкупил и саму бензозаправку…

Теперь он не так часто бывает в районе аэропорта, но каждый раз, завидев в воздухе взмывающий в небо большеголовый «Боинг», он провожает его долгим взглядом…Уже давно нет «Пан-Америкэн», есть «Дельта»… И он никогда не вспоминает Ким, если та вдруг не выплывет в памяти сама, без его участия. Но однажды, в прошлом году, он засмотрелся на пролетающий прямо над ним большеголовый авиалайнер. Ни тогда, ни сейчас он так и не нашел объяснения случившемуся…