Четыре туберозы

ПУСТЫНЯ

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня, К тебе припадаю, К твоему зелёному раю. Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня. Годы за годами, вёсны за вёснами, В каменных стенах, В вечных изменах, Словами — путами косными Держали меня мёртвые люди. Меня ласкали их женщины, Пантерам подобные женщины, Меня душили их истины, Безглазые, тёмные истины, И под грохот машин, под гуденье грузных колёс, В этом сне без грёз, Некогда было мне думать о радостном чуде, Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем, Струистым червонцем, С серебряным зеркалом студёных озёр, С ключами, звонко поющими, По камням бегущими, С горьким запахом вечерних лугов, С дальними контурами голубеющих гор, Со всем, что без слов Душе говорит и глаза слезами туманит И сердце ранит Тоской по приволью, Сладкою весеннею болью. Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми, Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми, Птичьими переливными свистами. К тебе, о Мать, Я пришёл умирать. Ты меня вспомяни и, когда я умру, Ввечеру Над телом моим зажги заревое священное полымя. Приюти. Прости.

III. ДНЕВНОЕ

ГОРОД

А. Кондратьеву[92]

Зубцами острыми подъемлются палаты, Восходит дробный гул к небесной тишине, Как будто древний зверь, огромный и косматый, Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне. О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти Ты обратил Мечту в рабу своих утех, На ложе из огня ты в корчах сладострастий Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех. Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне, Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву, И с каждым новым днём возносишь всё упорней Багровым заревом венчанную главу. Гигант из сумрака, одетый багряницей, Сотканной из сетей привычных чародейств, Свободу сделал ты продажною блудницей И Власть игралищем испытанных злодейств. Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину, И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача. Последней правдою ты выбрал гильотину, Последним Судиёй — безумство палача. О, Город! Будет день! И грянет облак серный, И синих молний блеск расколет небосклон. И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный, И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!» Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты, Сползёт на улицы, где шум забав умолк, И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый, Да пёстрая змея, да страж развалин, волк. И всё ж люблю тебя томительной любовью, Тебя кляня, твоей покорствую судьбе, И слёзы, и восторг, и боль, и славословья — Я всё отдам тебе.

ВСТРЕЧА

Город гигантские звенья раскинул, Словно усталый, распластанный змей, Тёмное небо далёко раздвинул Вспышками жёлтых и красных огней. Мчатся трамваи… Недремлющим оком В каждом горит электрический глаз, Волны людские струятся потоком, Светит за стёклами мертвенный газ. Шляпы красавиц и виды Иматры Кажет крикливый, весёлый плакат, Блещут зазывно электротеатры, Рвётся наружу оркестра раскат. Тихо иду я знакомой дорогой. Улицы гулом и блеском пьяны. Вижу, в одежде простой и убогой Кто-то недвижный стоит у стены. Руки опущены… Лик осиянный, Очи — как звёзды лазоревых рос. Ты ли, о, Ты ли вернулся, нежданный, Всеми забытый, воскресший Христос? Плачу от радости… Свет мой Пречистый [93] , Радость усталых, издрогших в пути, Мир обезумевший, злой и нечистый Ты оправдай, озари и прости. Миг — и пропал Он. Сменяются лица, Уличный говор уводит от грёз. Дышит, дрожит и клокочет столица: Крики звонков и гуденье колёс… Жадная вечно до зрелищ и хлеба, Та же толпа неумолчно шумит. Только вверху бесприютное небо Что-то узнало… и строго молчит.

93

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Свет наш Пречистый…» (прим. сост.).

МЛАДШИМ СУДЬЯМ [94]

Со снежных костров, как с заоблачной Оссы, Вы мне возвестили враждебный ваш суд, О, вы, променявшие вечные росы На брызги минут! Резец мой чеканит холодные строфы, Слагает их сталь в ледяную броню. Но тайную радость, но муки Голгофы От всех схороню [95] . Мне грезятся башни священной Медины И в ночи раздумий, и в сонном бреду. Но пусть не узнает из вас ни единый, Куда я иду. Мой путь неуклонен. Для вас он бесцелен. Но мною он избран. Возврата мне нет. Кричат мне из ваших уютных молелен: Нет! Ты — не поэт! Так! Я не поэт! Но моей багряницы, Шутя и смеясь, не снесу я на торг, Сложу я у ног вам незримой царицы И боль, и восторг. Я вами осмеян. Ей верен пребуду, Как рыцарь обету, как встарь паладин. Я с вами живу. Но к последнему чуду Уйду я один.

94

В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение дублируется под заголовком «КЛЯТВА В ВЕРНОСТИ» (прим. сост.).

95

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «От вас схороню…» (прим. сост.).

ПУТНИКИ

Ветви печальны и голы У придорожных ракит. Дремлют безлюдные долы, Нить телеграфов гудит. Странники голову клонят В горьком раздумье на грудь. Тягостен, сердцем не понят, Сер и бесцелен их путь. Пеплы погасших пожарищ Хмуро глядят впереди. Если ты чуток, товарищ, Ухом к земле припади. Тихо раздвинь ты руками Градом побитую рожь. Слышишь, глубоко под нами, Там затаённую дрожь? Слышишь, растёт всё напевней Дальний вскипающий гул. Или ты думал, что древний Витязь навеки уснул? Жалким ли карлика чарам Скрыть первозданный огонь? Пламя взметнётся пожаром, Прянет, как бешеный конь. Пусть очертанья пожарищ Хмурятся в утренней мгле. Слушай, о, слушай, товарищ, Ухом приникни к земле.

ВОЛЬНАЯ ВОЛЯ

Я ушёл от каменных стен, От каменных стен, напоенных кровью и золотом. Там люди на плахе. И тягостным молотом По душам расколотым Куётся их плен. С вами я был долгие годы, Мои прежние братья, Жители комнат-гробов, жители зданий-гробниц. Вы меня приводили в ваши храмы, под нависшие своды, И покорный падал я ниц. Но теперь я беспечен, я волен, Дорог сердцу случайный приют. Ни трубы заводов, ни кресты колоколен С пути не вернут. Далеко — пережитая ложь, Шумит золотистая рожь, Струится шумом. И звенит, и поёт Ветерок-перелёт: «Что вернулся таким угрюмым?» А кругом без конца многоцветный узор, И встречает меня неоглядный простор Влажной лаской родимого поля. И забытую быль Навевает ковыль. О, прими меня, вольная воля!

ДРОВОСЕК

Нет ни печи, ни избы, Не кричит поутру кочет. Только ветер гнёт дубы Заливается-хохочет. Гость незваный, человек, Не по нраву, видно, бору. Эх, товарищ дровосек, Мы с тобой попали в пору. Забивайтесь во дворы Все, кому дремать охота. Наши жадны топоры, Опьянительна работа. Не беда, что мы с тобой Городские были франты. Пусть застонут под пилой Темноверхие гиганты. Сладко есть и сладко пить Это — доля барских мосек. Нам привольней уводить В чащу леса тонкий просек. Скучен тихий тёплый дом, Скучны пьяные вертепы. Под весёлым топором Полетят, как птицы, щепы. Ходят руки. Дышит грудь. Всё в безудержном размахе. Сладко ворот распахнуть, Отдохнуть на свежей плахе. Нежный сок течёт, бежит По коре из белых ранок. Будет время, завизжит По доскам стальной рубанок. И пойдут по гладям рек Баржи к синему простору. Эх, товарищ дровосек, Мы с тобой попали в пору!

БРАТЬЯ

Иди за мной! Из мглы долин Туда, где пурпур огневеет! Священным холодом вершин Тебя, усталого, овеет. Там в небо шпиль, блестящий рог, Вонзает мой орлиный замок, Сияет золотом чертог И огнеструйной тканью камок. «О, нет! Напрасно, не зови. Не быть мне гостем в светлом пире. Смотри, — рука моя в крови, И кровь бежит по смолкшей лире [96] . Давно покинут отчий дом, Одежды порваны и смяты. Дышу в дыму пороховом, Не мне кадильниц ароматы!» Иди за мной! Из сердца вынь Земной отравы злой осколок. Тебе ль, избраннику пустынь, Влачить кровавый жизни волок? [97] Иди за мной! В моих горах Журчит родник, певуч и звонок, Ты в нём омоешь дольний прах И выйдешь ясным, как ребёнок [98] . «О, нет! Иной мне светит клич Сквозь вопли суетного гама: Взнеси пылающий свой бич Изгнать торгующих из храма. Прощай, мой брат! Не быть с тобой Мне в узах ласковой дремоты. Мой путь — туда, где дышит бой! Твой путь — на горные высоты».

96

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И кровь бежит по гневной лире…» (прим. сост.).

97

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Влачить кровавой жизни волок…» (прим. сост.).

98

B сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И выйдешь чистым, как ребёнок…» (прим. сост.).

К БРАТЬЯМ НА ЗВЁЗДАХ

О, вы, мои звёздные братья! К вам путь ещё не угадан. Меж нами висят заклятья, Не видно конца преградам. И только одни поэты, Земным неподвластны шумам, Зовут ваши тихие светы, Как знак своим тайным думам. И мнится, на дальних звёздах, В мирах, на наш не похожих, В томленьях, как наши, острых, Мечта вам поёт всё то же. Быть может, вам так же снится, Как взрежет тёмные дали Рулю покорная птица, Гигант из меди и стали. И в волнах призывных кликов, Твердя о свершённом чуде, К подножью планетных пиков Сойдут грядущие люди. О, славьте тот миг свершений! Он ждёт, никем не изведан, Чтоб смелым открыть ступени, Ступени к новым победам. О, братья! Пускай мы сгинем! Мечта не умрёт на свете. Пройдёт по звёздным пустыням [99] Путь к последней победе.

99

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И пройдёт по звёздным пустыням…» (прим. сост.).

СЕЯТЕЛЬ

Последний свет далёких звёзд Давно погас. Бреду меж взрыхленных борозд В рассветный час. Седой беглец, как бы во сне, Иду во мгле. Зерно, неведомое мне, Отдать земле. Пластов разъятых дышит грудь, И тёмный зев Спешит зерно в себе замкнуть. Взойдёт ли сев? И зашумит ли здесь стеной Могучий бор, И будет песни петь весной Лесной простор? Иль будет биться на ветру Сухой бурьян Да плакать в росах поутру Про злой обман? Что знаю я? Но, как во сне, Спешу во мгле Зерно, неведомое мне, Отдать земле.

АЛКОГОЛЬ

Е. Янтарёву [100]

Когда толпа надежд растерянно рыдает И дьявол прошлого на раны сыплет соль, Когда спасенья нет… лишь он не отступает, Лишь он, целитель мук, священный Алкоголь. В нём невозможное так сладостно возможно, Единым манием мечты воплощены, В нём дивно истинно, что было только ложно, И сны — как будто явь, и явь — как будто сны. Хохочет он в глаза железному закону, В снегах творит цветы и всех зовёт: сорви! Бедняге-нищему дарит, смеясь, корону И нелюбимому — венец его любви. О Царь отверженных! О радость позабытых! О претворяющий в восторг земную боль! Ты в зареве веков — как сфинкс на чёрных плитах, Владыка гордых снов, священный Алкоголь!

100

В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение приводится без посвящения, но с эпиграфом: «Счастлив опьянённый вином, ибо ему поют белые птицы забвения. Из скандинавских саг» (прим. сост.).