Четыре туберозы

КИЕВ

О, стольный город на горе! Не здесь ли Божии скрижали На тихо плещущем Днепре Народам русским воссияли? С тех пор века слились во мгле, И княжий род варягов вымер, И опочил в сырой земле Давно Князь-Солнце Володимер. И Русь познала много бед, Уделов спор и смерч Батыев, Но сердца русского завет, — Всё краше возвышался Киев. Ты долго жил в чужих руках, Но души верных не ослабли, Когда на древних площадях Звенели лязги польской сабли. Ты слышал пенье разных вер, Но сквозь застав враждебных кольца Брели к мощам твоих пещер В сермягах русских богомольцы. И ныне, чрез века, опять Листы судеб тебе судили Венец терновый восприять, Быть смятым в яростном точиле. Беда сменилася бедой, Ты видел иглы разных касок, И дикие теперь тобой Владеют орды красных масок. Терпи и верь! В твоих стенах Взгремит оружье русских ратей, И стяг трёхцветный на волнах Вспарит всё выше, всё крылатей. И процветёшь ты, возвращён Под сень Российский державы, Двояким блеском озарён: Сиянием Креста и Славы.

РОДНАЯ СТРАНА

Суровые поля, великие, пустые, Ваш тихий, древний зов я знаю наизусть. Я непокорный сын, я не люблю, Россия, Твоих просторов вековую грусть. Что в том, что каждый куст и в поле цветик алый И узкий край межи, поросший васильком, — Всё говорит в тебе понятным мне сызмала, Давно знакомым сердцу языком. Не так же ли, среди священных камней Рима, Прохладный тибрский ветр впиваю, как живой, И всё мне кажется так близко и любимо, Там всё своё, и там всему я свой. Иль в час, когда иду вдоль желтых дюн Бретани, Где вереск без конца и море без границ, Мне всё там кажется известным так заране, — И эти паруса, и крики белых птиц. О, выси снежных Альп! О, тополя над Арно! Твои огни, Париж! Твои пески, Эль-Мим! Вам всем моя душа ответит благодарно, Откликнется, как близким, как своим. Но для моей тоски дана одна стихия, Кто всем равно родной, тот всем равно чужой. Лишь над тобой одной могу рыдать, Россия. Я не люблю тебя, но я навеки твой.

ПЕПЕЛ

Не гуди, о ветр ночной, Над пожарищем пустынным. Говорит твой тёмный вой О забытом, о старинном. Знаю, ветер, как и ты, Что лесная глубь пропала, Всюду пепел да кресты Без конца и без начала. Но сегодня видел я То, что ветер не приметил, И горит душа моя, И опять я сердцем светел. Колдовской ли минул срок, Завершился тайный круг ли, Только выглянул росток На холодном сером угле. Будет чудо! Там, где спит Чернозём под головнями, Жизнь, ликуя, прошумит Белоснежными крылами.

ДНЕПР (Из дорожных воспоминаний)

О, Днепр! Ты всё ещё могуч, Ещё живут твои преданья, Но скорбно прибережных круч Твоих застыли очертанья. Неумолим полёт веков. Угрюмо в небо смотрит Божье Сквозь дым немецких хуторов Поруганное Запорожье. Ещё клокочут горы вод В твоих порогах, и клубится Опененный водоворот В хрипящем горле Ненасытца. Но будет время, динамит Проложит между скал дороги И сталью шлюзов усмирит Твои бессильные пороги. Всё тот же ветер веял вам, Тарасы, Гонты, Наливайки, Когда к Царьградским берегам Казацкие летели чайки. Но не ответит больше он Напевам вольного народа И злобно стонет, заглушён Гудком кощунным парохода. Не с той ли злобою и я Тяну ладьи моей причала? О, если бы твоя струя Меня в прошедшее умчала. Но нет! Тебе — влачить суда, Мне — в современности томиться. Прощай! Запомню навсегда Последний грохот Ненасытца.

КОЛЕЧКО (Военная песенка)

Как с Корниловым мы уходили В ледяной тот Кубанский поход, В этот час всё с тобой мы решили, Ты стояла тогда у ворот. И бледна, и тонка, словно свечка, И струилися слёзы на грудь. Ты дала на прощанье колечко И шепнула: «Носи, не забудь». Через красных шрапнели и пули То колечко хранило меня, И мечтал я в бою, доживу ли До прекрасного, светлого дня. Враг разбит… Но когда проезжали Мы опять у знакомых ворот, Мне родные рукой показали: Вот тропинка к погосту ведёт. И узнал я — за русые косы Волокли тебя тёмной порой На забаву хмельные матросы И убили поутру с зарёй. Я могилы покой не нарушу, Почивай там под сенью дубов! За твою неповинную душу Много красных ответит голов.

НЕ ШУМИТЕ, СТЕПИ (Военная песенка)

Не шумите, степи, Про тоску мою. Завтра, может, лягу Я в честном бою. Красные убили И отца, и мать, Милую забрали Насильно гулять. Где мы с ней встречались, Выжжен этот сад, Яблони без листьев Голые стоят. Я один на свете, Некому жалеть. За тебя, Россия, Сладко умереть. Ты теперь одна мне И отец, и мать. За тебя не жалко Душу мне отдать. Не шумите, степи, Про тоску мою. Завтра, завтра лягу Я в честном бою.

III. ЛИРИКА ПЛЕНА

ВЕСНА В ПЛЕНУ

Лидии

Майский день, томительный и нежный, Тают в небе облачные горы. Впереди высокий вал прибрежный, А за валом водные просторы. Режет парус синие кочевья, Ветви клёнов шепчут надо мною. Всё равно вам, где шуметь, деревья, Всё равно вам, где цвести весною. Часовой шагами площадь мерит. Я не помню, здесь живу давно ли. Только сердце, сердце всё не верит, Всё тоскует об ушедшей воле. Где-то там пылает жизнь огнями, Алый вихрь надежды и проклятий. Нам осталось только грезить днями, Да смотреть на море на закате. Там, на море, шкун недвижных снасти, Там, над морем, Штральзундские башни. А про нас давно забыло счастье, Новый день опять, как день вчерашний. Блещут на волнах солнечные нити [106] , Тянут журавли двумя цепями. На Восток вы, птицы, отнесите Мой привет моей Прекрасной Даме. Опишите остров тот безвестный, Где живет её пленённый рыцарь, Расскажите, что я бился честно, Попросите верить и молиться. Тает день, томительный и нежный, Тают в небе облачные горы. Впереди песчаный вал прибрежный, А за валом синие просторы.

106

Скорее всего, опечатка, поскольку не укладывается в размер — один слог остаётся лишним. Вероятно, верно: «Блещут в волнах…» (прим. сост.).

ЦАРИЦЕ-РОДИНЕ

I

О эти ночи уныний, Долгие ночи в плену! Ты — позабытый в пустыне, Ты — погружённый ко дну. Плачь, иль стони, или бейся, Ты без конца одинок, Ты ни на что не надейся, Век не закончится срок. Жизнь! Да была ли она-то? Может, приснилась она. Тучка плыла по закату, Скрылась, и даль холодна. Может, я умер, Царица, Умер, и венчик на лбу. Разве ты знаешь, что снится Спящему в тёмном гробу? Разве ты знаешь, как бьётся Тот, кто живым схоронён? Но и сквозь щели ворвётся Новый чудовищный сон. Тихо в подводной пустыне, Тени проходят по дну. О, эти ночи уныний, Долгие ночи в плену!

II

Нет! Не сломлен я химерою, Пусть один, как зверь в лесу, Душу гордую и смелую Я на волю донесу. Мимо, злых ночей пророчества, Пени робкие судьбе! Я в провалах одиночества Целый мир замкнул в себе. Губят, слабое уродуя, Стены проволок стальных. Сберегу свою свободу я, Знамя сильных и живых. Весь усталый, весь израненный, Я храню, что был мне дан, Твой, Царица, дивно пламенный, Твой чудесный талисман. Мы от света замурованы, Но во мне Царица — Ты, Как бронёй, Тобой окованы Сокровенные мечты. Дни ли, месяцы ли, годы ли Протекут в святой борьбе, Проклят час, где б думы продали Сердце, верное Тебе. Окружён облавой целою, Словно зверь в глухом лесу, Душу — гордую и смелую Я на волю донесу.

ТАЛАТТА!

I. НА ВОЛЕ

В осенний день, в чужой стране Я ехал узкою тропою. Ещё не зная о войне, Горели клёны в вышине Багряно-жёлтою листвою. Был еле слышен стук копыт Сквозь серы мох, внизу лежащий. Порою дятел простучит И снова спит зеленый скит, Ни шелеста в дремучей чаще. Во глубине лесных хором Свершалось таинство, и плыли Перед вечерним алтарём, Теряясь в сумраке густом, Столбы рубиновые пыли. Открылось в зелени окно… — Вот дятел замолчал, простукав, — И рдело золотом оно, Как бы мечом просечено На кружеве старинных буков. Я шпорю моего коня Сквозь поредевший лес, и вскоре Оно глянуло на меня В венце из блеска и огня, Многосмеющееся море. И шум, и плеск, и свет, и синь, И кипень зыблемой эмали, Сады неведомых богинь Ковром лазоревых пустынь Уходят в золотые дали. Вперёд! Вперёд! У ног коня Бурлит серебряная пена. Я здесь! Я твой! Услышь меня! Я отблеск твоего огня, Твой луч в тисках земного тлена. И снова узкою тропой Я тихо ехал в сонной пуще И долго слышал за собой, Как там, вдали, взывал прибой, Всегда о Вечности поющий. В тот час война и гнев людей Казались так ненужно мелки, И было на душе светлей, И странен был среди ветвей Далекий рокот перестрелки.

II. В ПЛЕНУ

Ровен, скучен стук вагона, Тусклы шири небосклона, За стеклом заиндевелым стынет пасмурный февраль. Запахнув свой плащ потёртый, На соломе распростёртый Я слежу, как клубы дыма кроют облачную даль. Шум колёс поёт бессменный: Ты ненужный, жалкий, пленный… И бессильные, и злые в душу просятся слова. Долог счёт часам бессонным, Под бинтом окровавлённым, Как в кольце горит железном, опухая, голова. В сотый раз и с той же силой Вспоминаю всё, как было, — Эти залпы, эти трупы, эти талые поля. Коней смертное хрипенье, Пуль пронзительное пенье, От чудовищных ударов колыхается земля. Пули с веток сыплют хвою, Нас осталось только двое, Белый гром ударил с неба, камнем падаем с коней. Командир лежит убитый, Возле — мох, снарядом взрытый, Град железный по опушке хлещет звонче и сильней. Дальше… Плен… Уйди, сознанье, Прогони воспоминанье, Что стучится в мозг усталый сотней грубых голосов. Пусть сильней гудят колёса, Ни ответа, ни вопроса Не найду я в этом круге нескончаемых часов. Вдруг светлей в вагоне стало, Озарилось, заблистало, Я привстал, перемогая мыслей тёмный хоровод. Как червонцы из мониста Падал сверху ток лучистый, И под ним, смеясь, горели голубых громады вод. В серебре прибой, как риза, Нежным жемчугом унизан, И сверкала, и сияла голубая бирюза… И сквозь голос моря стройный Кто-то светлый и спокойный, Кто-то знающий и мудрый прямо глянул мне в глаза. Пена бьётся, пена бродит, Всё проходит, всё проходит… Тихо, тихо протянулась золотая в сердце нить, И впервые в эти дни мне, Как в далёком, светлом гимне, Так отчётливо и ясно прозвучало слово: Жить.