Чикита

Симпатичный рыжий молодой человек, ростом повыше Румальдо, устремил на Чикиту полуумоляющий, полунасмешливый взгляд. Согласится ли она ответить на его вопросы? От ее решения зависит, уволят ли ирландца с хорошо оплачиваемой должности в «Уорлд», или он останется на работе и сможет по-прежнему оплачивать аренду квартиры.

Чикита озорно и звонко рассмеялась в ответ на шутку и тут же, обретая прежний серьезный вид, ответила, что даст интервью, дабы не мучиться в будущем угрызениями совести. Рустика, которая как раз протирала фортепиано и подслушивала, поджала губы и фыркнула. Ей померещилось, или Чикита вправду кокетничает? Она искоса глянула на Сехисмундо и убедилась, что и он того же мнения.

— Если хотите, можете задавать вопросы прямо сейчас! — с улыбкой воскликнула сеньорита Сенда.

— Сейчас? — протянул репортер и неуверенно огляделся. — У меня были другие мысли на этот счет.

Румальдо решил вмешаться и двойной властью менеджера и брата потребовал от Кринигана изложить планы подробнее. Что тот и не замедлил сделать: ему пришло в голову провести интервью в двадцатишестиэтажном здании пулитцеровской редакции, чтобы подогреть читательский интерес и способствовать популярности Чикиты. От такого шансы на успех точно поднимутся, словно пена в бокале пива. Он уже и название придумал: «Самая маленькая женщина в мире в самом высоком здании в мире» [51] .

51

На самом деле небоскреб Пулитцера еще в 1894 году обогнало другое здание: Манхэттен-Лайф-Иншуранс-билдинг.

На следующее утро брат и сестра Сенда отправились в редакцию «Уорлд». Пока Чикита отвечала на вопросы Кринигана, поражая его остроумием и находчивостью, художник Уолт Мак-Дугал набросал ее портрет углем. Чикита вновь рассказала историю о расстреле большинства ее родственников и побеге с Кубы, но добавила подробностей: солдаты якобы вынудили ее смотреть на казнь, а потом приставили к виску револьвер и велели кричать: «Да здравствует Испания!» Она же наотрез отказалась, рискуя жизнью. Румальдо, восхищенный умелым враньем сестры, время от времени веско поддакивал.

Десятки служащих редакции сновали мимо дверей кабинета, тайком заглядывая внутрь и дивясь необыкновенной сеньорите, а когда Сенда собрались уходить, секретарша сообщила, что мистер Пулитцер хотел бы познакомиться с Чикитой. Криниган провел их в купол здания, где размещался полукруглый кабинет Большого Босса со стенами, обитыми тисненой кожей, и потолочными фресками в веницианском духе.

Пулитцер прервал беседу с сотрудником, обозрел Чикиту с высоты своих шести с лишним футов, всем своим видом выражая мысль: «Силы благие, никогда бы не подумал, что бывают такие мелкие люди!» — и приветствовал кубинцев в своей империи. Гостья выразила восхищение монументальностью здания и не смутилась, когда магнат предложил ей полюбоваться видами на Бруклин, Лонг-Айленд и Губернаторский остров сквозь огромные окна, для чего Румальдо пришлось взять ее на руки.

Пристально разглядывая Чикиту, Пулитцер поинтересовался, в каком театре она будет выступать. «Мы еще не решили, — похвастался Румальдо. — Получили несколько предложений. Я пока над этим думаю».

Владелец «Уорлд» крайне учтиво обращался с Криниганом и не жалел похвал в его адрес, и Чикита с Румальдо решили, что он и впрямь один из лучших журналистов издания.

— Ну, это вряд ли, — скромно отвечал рыжий ирландец, когда Чикита поведала ему о своем впечатлении. — Просто несколько месяцев назад, когда Херст, конкурент Пулитцера, переманил кучу репортеров и художников в «Джорнал», я, среди немногих, остался.

— Верность есть великая добродетель, — промолвил Румальдо высоконравственным тоном.

— Верность? — усмехнулся Криниган. — Просто Херст не предлагал мне работу. В конечном итоге оно и к лучшему: Пулитцер из благодарности, что я его не «предал», продвинул меня по службе и повысил жалованье. Надеюсь, от вас он не узнает правды! — Он хохотнул и добавил, что Херст ему не по душе. — Он ведь не то что наш Большой Босс, который сам себя сделал. У Херста всегда были миллионы и богатенькая мамаша, которая не поскупится подкинуть деньжат на любой его каприз. Так любой дурак сможет управлять газетой, — презрительно заключил он.

Месье Дюран счел, что беседа с глазу на глаз с самим Пулитцером у него в кабинете — большое достижение, но Сенда все равно волновались. Капиталы их быстро таяли, а хороший контракт все не подворачивался. Управляющий подбодрил их и повторил: предложения поступят в ближайшем времени, раньше, чем они предполагают.

Однако вместо контрактов стали поступать приглашения от дам, желающих поближе познакомиться с Чикитой. Первой позвала ее на чай Лилли Леман-Калиш. Румальдо остался недоволен: он считал, что появления сестры в общественных местах не идут на пользу делу, и старался держать ее в отеле, отпуская на прогулки только в экипаже. Доводы его были не лишены смысла: если Чикита станет попадаться людям на каждом углу, кто же согласиться платить за то, чтобы посмотреть на нее? Чикита возразила, мол, любимой сопрано Вагнера нельзя так запросто отказать, и в сопровождении Рустики отправилась в отель «Вальдорф», где остановилась Леман.

— Отведайте! — сказала немка и наполнила мутной жидкостью чашечку, благоразумно захваченную Чикитой. — Это настой трав на рейнской воде. Он оказывает поистине волшебное воздействие на голосовые связки.

А как иначе они с мужем, имея за плечами двадцать лет карьеры, до сих пор могут петь сегодня в «Зигфриде», а завтра в «Гибели богов» без всяких признаков утомления? Весь секрет в микстуре, которую она называет magisches Gelee der Gotter, то бишь «волшебное зелье богов». Многие певцы пытались вырвать у нее рецепт не мытьем, так катаньем: упрашивали, сулили деньги и драгоценности, шантажировали, даже угрожали побоями.

Однажды сопрано Ильма ди Мурска, Хорватский Соловей, проникла к ней в дом под видом нищенки и умоляла открыть тайну микстуры. Великолепный голос начал ей изменять, и она была на грани отчаяния. Но Лилли лишь угостила ее графином чудесного напитка. Тогда соловей обратился в фурию, обозвал немку эгоисткой и ведьмой и на прощание посоветовал засунуть графин себе в задницу.

Не то чтобы она жалела делиться рецептом, — сказала в свое оправдание фрау Леман, прикрывая глаза и понижая голос до шепота, — просто это не в ее власти. В самом начале карьеры ее заставили поклясться, положа одну руку на сердце, а другую — на партитуру «Золота Рейна», что она унесет рецепт напитка с собой в могилу. Она бы и рада проболтаться, но вынуждена хранить клятву.

— А теперь ваша очередь говорить, дорогая, — вдруг переключилась Леман, откусывая от печенья. — Расскажите мне все.

Умолчав, что настой показался ей отвратительным, Чикита завела речь о родном Матансасе, об уроках вокала с Урсулой Девилль и, не вдаваясь в подробности, о выступлениях в «крупных театрах Гаваны и других столиц». Но Леман вскоре вновь завладела словом и принялась разливаться о Лиллиан Нордике, мерзкой американке, беззастенчиво списавшей с Леман роль Брунгильды и выходившей на сцену в точно таких же кирасе и шлеме, с таким же щитом и копьем, что у нее, а также о Вальтере Дамроше, молодом дирижере немецких оперных сезонов в Нью-Йорке, который осмеливался учить ее — саму Леман-Калиш! — как петь «Mild und leise wie er lachelt» [52] в третьем акте «Тристана и Изольды», и прочих дрязгах мира бельканто. Чикиту совсем разморило от безостановочной болтовни, и под предлогом недомогания она поспешила вернуться к себе в отель, прихватив бутылочку «волшебного зелья». Вот ведь незадача! «Неужели великие актрисы способны слушать лишь самих себя?» — думала Чикита, вспоминая подобный недостаток за Сарой Бернар.

52

«Mild und leise wie er lachelt» — начало арии «Песня любви и смерти» из упомянутой оперы Р. Вагнера («Мягко и нежно он улыбается…»; нем.).

За визитом к Леман последовали приглашения от миссис Дикман и миссис Мак-Ким. Обе дамы, не заручившись согласием Чикиты, взяли на себя смелость позвать подруг. И хоть Чикита осталась под большим впечатлением от роскошных особняков на Пятой авеню и вернулась домой нагруженная конфетами, духами, музыкальными шкатулками, старинными кружевами и прочими подарками, ее не покидало ощущение, будто жены судей и миллионеров выстроились в очередь, чтобы выставлять ее напоказ приятельницам.

— Больше никаких чаепитий, — объявила она Румльдо, когда ландо Мак-Кимов доставило ее в «Хоффман-хаус». — Ты совершенно прав: если хотят меня видеть, пусть раскошеливаются.