Читая Тэффи

– Не нужно, поеду одна.

– Слушаю, – пятится он к выходу.

Она идет через двор в костюме для верховой езды: узкая кофточка, длинная суконная юбка, перчатки, легкая шляпка с вуалеткой, сапожки с отворотами, хлыст в руке, хороша неописуемо! Отвечает легким поклоном на приветствия, входит через распахнутые ворота в полумрак конюшни.

Привычный запах прелого сена и навоза, фырканье из-за перегородок. Тихон выводит из стойла оседланного пузатенького Орлика, тот ее узнал, косит глазом под светлыми ресницами. Ногу в стремя, оп-ля! – она в седле, легкое движение поводьями.

– С богом, – Тихон вслед, – не гоните шибко.

Узкая накатанная колея среди зреющей пшеницы, Орлик споро взбирается на косогор, она оборачивается. Внизу залитая солнцем усадьба со службами, парком, зеркалом пруда под ветлами. Мельница, сукновальня, корчма на опушке березовой рощи. Ее дом, семейное гнездо ее детей (разумеется, будут еще дети), место, где они с мужем когда-то состарятся, увидят взрослых внуков…

«Бог мой, что за мысли?»

Привстав в седле она дает легонько шенкеля, пускает Орлика в намет. Свежий ветер в лицо, ошметки грязи из-под копыт, радость от бездумной бешенной скачки.

Спешилась в заветном местечке на берегу Сожа у мшистого валуна. Стреноженный Орлик щиплет неподалеку траву, она прилегла на теплом песочке. Ослабила пояс, потянула повыше юбку, раскинула по сторонам ноги.

Бездонное небо над головой, рощи, перелески на той стороне. Дымя отчаянно трубой тянет вверх по течению груженую баржу катер. У трапа рослый мужчина в белом кителе и фуражке, смотрит в ее сторону. Отдал неожиданно честь – она машинально потянула вниз юбку: неужели увидел?

Пикантное приключение, будет, что рассказать Владу. Покачивается в седле, фантазирует по обыкновению, улыбается. Видит себя художницей, еще не замужней. Едет на этюды в имение родственников, работает на пленере, катается верхом. Жаркий день, решила искупаться в речке. Разделась в укромном месте, пошла к воде. Откуда ни возьмись белоснежная яхта из-за поворота, на нее смотрит в бинокль красавец-капитан. Неожиданный его визит в имение, их разговор в садовой беседке, зародившееся чувство.

Едва вернулась, успела подняться на крыльцо, бонна в дверях с озабоченным лицом. Валерочка с утра какая-то вялая, кажется, температурит, уроки лучше отложить.

Пашку немедленно за доктором! Томительное ожидание…

«Гланды, гланды… не застужать горло… не кутать без надобности… с возрастом пройдет… вот рецепт для полоскания… подержите пару дней в постели… теплая жидкая пища… в случае чего дайте знать».

Ей двадцать первый год, Валерочке четвертый. Они не вполне сходятся характерами. В отличие от эмоциональной порывистой мамы полненькая большеголовая дочура человек уравновешенный, спокойный, с коммерческой жилкой: с утра до вечера выторговывает у нее шоколадки. Утром не желает вставать пока не получит любимое лакомство. Не желает без подношения идти гулять, возвращаться с прогулки, завтракать, обедать, пить молоко, идти в ванну, вылезать из ванны, спать, причесываться. Не дай бог отказать, на тебя глядят как на изверга и детоубийцу, раздается немыслимый, не вяжущийся с понятием малое дитя оглушительный рев на всю округу.

Снисходительно смотрит на мамину бестолочь, слегка даже жалеет, ласкает теплой, всегда липкой от конфет ладошкой. «Ты моя миленькая, – говорит, – у тебя как у слоника носик». Комплимент для нее нешуточный: красоту своего резинового слоника ставит выше Венеры Милосской.

Кроме конфет Валерочку мало что интересует. Раз только пририсовала усы старым теткам в альбоме, проронила вскользь: «А где сейчас Иисус Христос?» И не дожидаясь ответа попросила шоколадку. Строга насчет приличий, требует, чтобы с ней первой здоровались. Следит за порядком в имении. Прибежала как-то, и с порога:

– Кухаркина Мотька вышла на балкон в одной юбке, а там гуси ходят!

Рождество в тот год выдалось нерадостным. Разлаживались отношения с мужем. Она старалась быть веселой, смеялась, очень хотелось жить счастливо на Божьем свете. Плакала, потому что жить счастливо не удавалось…

Дочь со слоненком подмышкой целые дни говорила про елку, надо было готовиться к празднику. Разбирала ночью выписанные тайно от Мюра и Мерелиза чудесные картонажи: попугаи в золотых клеточках, домики, фонарики, маленький восковой ангел с радужными слюдяными крылышками, весь в золотых блестках – чудо! Висел на резинке, крылышки шевелились.

«Лучше его на елку не вешать, – решила. – Валя все равно не поймет его прелести, может сломать. Оставлю себе»…

Утром дочка чихнула: боже, насморк! Ходила из угла в угол, корила себя за черствость. «Ничего, что она на вид толстушка, все равно хрупкая. А я плохо о ней забочусь, не развиваю любовь к прекрасному, я плохая мать».

Накануне сочельника убирая елку достала ангела, долго любовалась – мил необыкновенно! Веселый, румяный, роза в коротенькой толстой ручке. Такого ангела спрятать в коробочку, а в пасмурные дни, когда почтальон приносит печальные письма и лампы горят тускло, и ветер стучит железом по крыше, тогда только позволить себе вынуть его, подергать за резиночку, полюбоваться. Повесила ангела высоко («В случае чего не достанет»). Вечером зажгли елку, пригласили кухаркиного Мотьку и прачкиного Лешеньку – праздник начался.

Валерочка вела себя мило, была со всеми ласкова, сердце ее оттаяло. Подняла на руки чудную свою лапушку лицом к ангелу.

– Ангел? – осведомилась та деловито. – Дай, пожалуйста.

Она дала.

Валерочка долго его разглядывала, гладила крылышки. Нагнула голову, поцеловала в щечку – милая ты моя!

В это время явилась соседка Нюшенька с граммофоном, начались танцы. Она носилась с детьми вокруг елки, водила хороводы и все время думала, что надо было все же упрятать ангела, чтобы случайно не сломали…

Потеряла ненадолго из виду дочуру, искала взглядом, увидела: Валерочка стоит со смущенным видом за книжным шкафом, рот и щеки вымазаны чем-то ярко-малиновым.

– Валя, что с тобой? – кинулась к ней. – Что у тебя в руке?

Та раскрыла улыбаясь ладошку с прилипшими слюдяными крылышками, сломанными и смятыми.

– Он был немножко сладкий, – сообщила.

Боже, краска ведь могла быть ядовитой! Вытереть скорей язык, дать теплое питье, пусть вырвет!..

Все, слава богу, обошлось, дочь веселилась с детьми у елки, а она плакала у камина бросая в огонь сломанные слюдяные крылышки. Подошла Валерочка, погладила снисходительно по щеке, утешила:

– Не плачь, глупенькая. Я тебе денег куплю…

Бежало время, зимы сменялись веснами, приходило лето, долгое-предолгое, наступала осень. Осыпался ближний лес, журавлиные стаи в небе, первый снег, катания на санях, праздники, именины, крестины. Выдался неурожайный год – пустые закрома в амбарах, толпы нищих за оградой просящих милостыню. Она мать троих детей, родила близняшек, мальчика и девочку. Леночка (имя в честь любимой младшей сестренки) веселая и озорная, Янек, напротив, тихоня и затворник: сидит часами в детской, что-то мастерит, клеит высунув язык.

Она скучает по Петербургу, по матушке, сестрам. Письма оттуда приходят редко, пишет по большей части любимая Леночка. Прислала фотографии: выросла, похорошела, того и гляди замуж выйдет.

От Маши ни слова. Портреты в газетах и журналах, новые сборники стихов, премьеры театральных драм. Ходят слухи о ее романе с Константином Бальмонтом, самим Бальмонтом! – такое невозможно представить. Зачитывалась им как и вся Россия с гимназической скамьи, многие стихи знала наизусть. «Открой мне счастье, закрой глаза». «В моем саду сверкают розы белые, сверкают розы белые и красные, в моей душе дрожат мечты несмелые, стыдливые, но страстные». Волшебные строки, перезвон хрустальных созвучий вливающихся в сердце с первым весенним счастьем, первой влюбленностью. Увидела его впервые въявь на квартире Маши. Забежала на минуту, забыла зачем. В гостиной рядом с сестрой сидел на софе картинно закинув нога за ногу знакомый по бесчисленным фотографиям Бальмонт в строгой визитке.