Что это за мать...

— Сильно сомневаюсь.

— Это как любая другая мышца. Ее нужно тренировать. Если бы люди хоть изредка ее напрягали, они бы сами в этом убедились.

— Представляю, — говорит он.

— Никогда не поздно, — предлагаю я. — Попробуй.

— Ты меня научишь?

— В этот раз придется заплатить.

Генри откидывается назад. — Оставлю это профессионалам.

— Если передумаешь, просто скажи.

— Оставлю это на усмотрение моего третьего глаза. — Он не боится шутить над собой. Идеальный защитный механизм.

Защита от чего?

— Как насчет еще одного раунда? — Генри протягивает мне еще одну устрицу.

— Продолжай в том же духе, бармен.

Я приоткрываю губы, поднося раковину, и в последний момент замечаю, как она…

Дергается.

Блестящая устрица живая, она выскакивает из раковины прямо мне в рот.

Что за—

Она проскальзывает между губ и ползет по языку. Я чувствую ноги—

Клешни.

Я давится и выплевываешь ее обратно в раковину.

— Ты в порядке?

Альбинос— краб, размером не больше монетки, шустро бежит по раковине. Два черных шарика— глаза торчат над головой. Краб выбирается из раковины и перебирается на мой указательный палец, его тонкие ножки впиваются в кожу при каждом шаге. Он поднимает крошечные клешни вверх, будто салютует.

Чествует меня.

В ужасе я роняю раковину.

— Минус один, — объявляет Генри. — Ты закончила. Больше ни одной устрицы для вас, мэм.

— Заслужила. Я пытаюсь отшутиться, но, боже, мне жутко. Этот краб смотрел прямо на меня. Он вторгся в дом устрицы, затаился внутри.

— Ты в порядке?

— Все нормально. Я смотрю вниз: пустая раковина на полу. Краб исчез, потерялся где— то в ворсе ковра. — Ты не против, если я отлучусь?

Пол качается под ногами, когда я прохожу через бисерную занавеску, и длинные хрустальные нити касаются шеи, как щупальца. Был ли там вообще краб? Может, я слишком много выпила.

Мне нужно прийти в себя. Я смотрю на свое отражение в зеркале ванной.

Возьми себя в руки, Мади.

— Ты как там? — Его голос прорезается сквозь дверь.

— Секунду.

Генри стоит за бисерной занавеской, когда я выхожу, будто запертый за барьером. — Уже поздно, — говорит он. — Наверное, мне пора.

— А куда идти? — Хрустальные нити мягко колышутся между нами.

— Ты хочешь, чтобы я остался?

Я прохожу сквозь занавеску. — Как насчет гадания?

— Прямо сейчас?

Я киваю. Это мой способ удержать его здесь?

Он смотрит на меня. В меня. Я хочу знать, что он видит. Насколько глубоко он видит.

— Что ты видишь? — спрашивает он, его мысли зеркалят мои.

— Я вижу… — Я делаю шаг к нему. Прежде чем передумать, я прижимаю губы к его. Я чувствую вкус соли на его коже.

Его мышцы напрягаются. Я быстро отстраняюсь. — Прости.

— Не извиняйся.

— Я не знаю, что на меня нашло—

Теперь Генри целует меня. Он закрывает глаза, отпуская себя. Я оставляю свои открытыми. Просто хочу впитать его. Сейчас он так уязвим. Я чувствую, как он отдается мне.

Я медленно закрываю глаза и погружаюсь в поцелуй. Теперь мы оба слепы, защиты нет, наши тела прижаты друг к другу. Его пальцы вплетаются в мои волосы.

Я пытаюсь вести нас к кровати, пятясь назад, но спина резко упирается в карточный стол, и наши рты сталкиваются.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Я смеюсь, прежде чем снова найти его губы. Я закрываю глаза и целую его еще сильнее. Его руки скользят по моей талии, пальцы движутся вдоль рук и плеч, пока не достигают шеи. Он обхватывает мою челюсть.

Мы не добираемся до кровати. Мы падаем на пол в гостиной, наши тела переплетаются. Ощущение его поглощает все мои чувства; все, что я знаю, — это шероховатость его шрамов, щетину на его подбородке, касающуюся моей кожи, тепло его тела. Я принимаю это. Все его. Я отпускаю себя, теряясь в его руках, его губах — и вдруг пол становится мокрым, вода поднимается сквозь ковер, поглощая наши тела так быстро, что даже вдохнуть не успеваешь, прежде чем—

вода в легких…

смесь соленой и пресной воды там, где река встречается с заливом…

ил оседает в мясистых резервуарах серой ткани…

песок и осадок скапливаются в разорванных мешочках под ребрами…

затонувший сундук с сокровищами…

покоящийся на дне реки…

тростниковые ребра остаются погруженными в холодную грязь…

среди упавших ветвей, которые тянутся из трясины…

пока уже невозможно отличить их узловатые сучья от моих собственных костей…

ветви, покрытые ржаво— красными водорослями…

— Я резко сажусь в кровати, задыхаясь, будто только что вынырнула из реки.

Где я?

В мотеле. В своей комнате. В кровати. Я никогда раньше не теряла столько времени. Мне нужно несколько секунд, чтобы отдышаться. Я была уверена, что находилась под водой. Я вся в поту. Нет, в чем— то более густом, чем пот. Пленчатом, почти как масло. Живом, почти. Воздух густой и влажный, душит кожу, обволакивает горло. Теперь я чувствую его вкус. Водоросли в воздухе. Я чувствую запах залива на себе, но он какой— то неправильный. Сернистый. Дохлая рыба и гнилые листья.

Генри спит рядом со мной в кровати.

Что, черт возьми, только что произошло? Сосредоточься, думаю я. Сосредоточься на том, что видела. Где я была?

В реке.

Чьи это были глаза?

Не Грейс. Эти глаза чувствовались иначе. Холодными.

Единственный свет исходит от неоновой руки, отбрасывающей розово— фиолетовые блики на мою кожу. Мотыльки бессмысленно бьются о стекло, отчаянно стремясь к свету. Я слышу, как их крылья стучат по другую сторону окна.

Почему знак вообще включен? Это уже второй раз. Должно быть, что— то не так с проводкой—

Тинь— тинь— тинь… Бисерная занавеска начинает колыхаться, будто кто— то только что прошел сквозь нее. Тинь— тинь— тинь…

Волосы на затылке встают дыбом от электрического тока. Я слышу неоновый знак. Оглядываю комнату, вглядываясь в каждую тень.

Мы не одни. Кто— то еще здесь, с нами.

Мальчик смотрит на меня со стены. Он не моргает, не двигается. Он стоит в дальнем углу. Я едва различаю его лицо. Черные провалы глаз.