Что мне делать без тебя?

Глеб встал, собираясь уходить.

– Подожди, папа!
– крикнула Олеся.
– Не уезжай! Посиди со мной еще немного!

– Что с тобой, моя девочка?
– удивился поэт, снова садясь и пристально, с тревогой вглядываясь в ее лицо.
– Чего ты боишься?

Олеся прикусила язык. Не могла же она в самом деле сказать отцу, что боится остаться наедине с собственной дочерью! Пока она мялась, придумывая подходящее объяснение, Глеб позвал Полину.

– Эй, мартышка! Почему ты не приходишь чмокнуть своего старого деда?

Полина сразу возникла на пороге, будто давно ждала приглашения. Она подошла к Глебу, ткнулась светлой головенкой ему в плечо и затихла. Олеся больно прикусила губу. Единственная дочка готова любить всех, даже Валерия, но только не мать. Чужой родной человечек...

– А что, мартышка, может быть, ты поживешь несколько дней у нас?
– спросил Глеб.
– Мэри спрашивает о тебе постоянно. Ей очень нравится играть роль твоей молодой бабушки.

У Олеси вырвался вздох облегчения. Отец словно догадался о том, как проще и легче решить, хотя бы на время, проблему дочери, хотя, скорее всего, он пытался решить свою собственную. Полина могла оживить дом, где все сейчас замерло, застыло в ожидании близкой грозы. Девочка оторвалась от деда и посмотрела на него бесхитростными светлыми глазами.

– Я лучше останусь сегодня с мамой, дед. Она очень устала, редко бывает дома, а я так скучаю без нее! Потом нам иногда мешает Валерий. Я приеду к тебе через несколько дней, ладно? Ты передай от меня привет Мэри и скажи, что я пока занята, но всегда ее помню. Ты не обиделся, Глебушка?

И Полина заглянула деду в лицо. Тот довольно улыбался.

– Я рад, что вы такие дружные, мои девочки. Очень рад.

Олеся сидела онемевшая и оглушенная. Этот ребенок сведет ее когда-нибудь с ума...

После ухода отца Олеся тихо вошла в комнату Полины и остановилась, прислонившись к косяку. Склонившись над столом, девочка рисовала и пела свою неизменную песню.

– Не торопись никогда, Полька, - Олеся пыталась говорить спокойно.
– Зачем тебе это? Ты все равно успеешь туда, куда тебе нужно... И как раз тогда, когда тебе предназначено.

– Ладно, - равнодушно отозвалась та, дорисовывая очередной лошадиный хвост.
– Я не будут торопиться. Только это будет неправда...

И подняла на мать безмятежные светло-серые очи.

3

Родители Карена Джангирова недолюбливали всех девочек на свете и подзывать сына к телефону на девичьи голоса особого желания не выражали. Позвонит одноклассница, попросит скромненько, тоненько Карена - и тотчас в трубке воцаряется недовольное молчание его матери или раздается неодобрительное хмыканье отца, известного всей России журналиста и издателя. Девочки робели. Карен к телефону почти не подходил. Он занимался.

Ашот Джангиров не подозревал, что появление на свет первого сына резко и неожиданно изменит его самого и всю его превосходно отлаженную жизнь. Целеустремленный и жесткий мальчик из бедной многодетной армянской семьи, где он был третьим ребенком, Ашот уже лет в десять четко осознал, что в жизни все зависит только от него. Помощи ждать неоткуда. Но поскольку жизнь течет и развивается по определенным законам, необходимо просто наладить это ровное и мощное течение, запустить сильные механизмы движения - а дальше все пойдет само собой. Ашот не ошибся в расчетах. Лучший везде и всюду, первый в школе и подрабатывающий ночами на жизнь в Москве, куда семья бежала из Карабаха, он шел к своей цели спокойно и твердо, сметая на пути и предполагаемые, и непредвиденные преграды.

Журналистом он решил стать не случайно. И не только потому, что рано почувствовал тягу к перу и бумаге. Он учитывал совсем другие свои способности: Ашот обладал великолепным "нюхом" на сенсацию и умел наладить контакт с любым человеком. Огромное количество знакомых в разных уголках большого города, а потом и страны - он начал их заводить со стремительной быстротой еще в школе - давало ему серьезные преимущества перед другими. С безграничным обаянием Ашот дарил серии непосредственных улыбок, щедро раздавал комплименты, искренне восхищался чужими успехами, свободно и раскованно, с легким чарующим акцентом, рассказывал о себе... Он льстил, особенно мужчинам, которые покупаются лестью быстрее женщин, потому что плохо владеют этим оружием.

Решение стать политическим журналистом было обдумано Ашотом тоже во всех деталях давным-давно, но начал он с простого репортера. Обладая феноменальной памятью, Ашот не нуждался даже в помощи техники: он ловил, подмечал, коллекционировал образы и детали непроизвольно, подсознательно и "забрасывал" их в свой умственный банк данных навсегда, доставая оттуда при первой необходимости. Едва обратившись к проблеме, Джангиров, почти не задумываясь, без труда, четко представлял себе не план статьи, а видел ее уже на полосе. Беженец, он не боялся ни Москвы с ее порой слишком темными обитателями, ни притонов и игорных заведений, где его встречали с улыбкой еще на пороге. Иногда казалось, что во всех без исключения городских уголках знали и любили Ашота Джангирова. Но на достигнутом он не остановился. Этого было для него слишком мало. Ашот рвался вверх, к тем недоступным пока вершинам, которых достигали только избранные судьбой. Он рассчитывал стать таковым.

Ашот родился завоевателем. Он был хитер и силен, наделен отчаянной волей, огромным честолюбием и умением не сгибаться ни при каких обстоятельствах. Только в жестокой борьбе он видел смысл и цель своего бытия на Земле. И мир, во всяком случае, газетный, он завоевал легко и быстро, буквально за несколько месяцев. Далее предстояло завоевание мира политиков, что было значительно сложнее. Ашот хладнокровно, терпеливо и настойчиво готовился к этому. Вырабатывал свой собственный, запоминающийся раз и навсегда стиль в одежде, своеобразную манеру говорить и двигаться, обдумывал жесты и с титаническим трудолюбием, ночи напролет, изучал иностранные языки. Через год он сносно говорил по-французски и по-английски, понимал немецкий и итальянский и мог кое-что прочитать на арабском. Последнее было уже из области экзотики, но Ашот допускал и ее небольшую долю в своем четко продуманном образе. Он лепил себя, формировал, организовывал по тому конкретному, ясному идеалу, который давно сложился у Ашота-юноши. Теперь пришло время реализовать юношеские мечты и замыслы.

Начал Ашот дерзко - с любовных историй видных политических мужей. Многие журналисты пробовали с ними дебютировать и сделать на этом карьеру, но обжигались и останавливались. Ашот не затормозился. Отлично зная всех самых популярных кинодив, порнозвезд, манекенщиц и проституток, он пообщался с каждой из них отдельно, потратив немало вечеров и денег. Обожавшие Ашота девушки, хотя ни одной из них не перепало даже малой толики чувств и ласк смуглого журналиста (в этом вопросе он, как ни странно, оставался девственно чистым) верещали напропалую, выбалтывая свои и чужие секреты. Щебечущие красотки сделали свое дело: ввели Ашота в курс всех любовных интриг политической Москвы. Остальное было делом журналистской техники. Пять-шесть репортажей, лишенных всякой этики, сделанных чуть ли не из постелей депутатов и министров, написанных с такими подробностями, что сомнений в их подлинности не оставалось, - и о Джангирове заговорила вся страна.

Но купаться в грязи дальше ему не хотелось. Понимая, что чистыми руками ни политику, ни журналистику не делают, Ашот точно так же прекрасно сознавал: долгое пребывание в роли секс-репортера не украсит его и, в итоге, не позволит подняться туда, куда он замыслил. И Ашот предложил одному из приближенных к президенту лиц выкупить у него очередной сомнительный и сугубо интимный репортаж из жизни этого приближенного. Деньги Ашота не интересовали. Ему нужен был непосредственный и прямой выход на сильных мира сего. И он его получил легко и быстро, как добивался всего и всегда на Земле.

На редкость обаятельная наглость черноглазого красавца журналиста, говорящего с напевным армянским акцентом, пленила высокопоставленное лицо, хотя виду он не подал. Небрежно бросил на столик перед уверенным в себе визитером внушительную пачку долларов.

– Я полагаю, этого достаточно? Но вы пришли ко мне не за деньгами, ваш очередной материал - всего лишь удобный повод для визита.

Ашот усмехнулся.

– Вы правы. Я действительно очень хотел бы побеседовать с вами на иную тему.