Чудеса за третьей дверью

Вокруг троих защитников башни вертелась бешеная карусель. В обличье псов теурсты в целом вели себя как настоящие собаки: они выгадывали момент, бросались, норовя вцепиться в любую неосторожно подставленную конечность, а лучше того — сразу в горло. Они даже рычали, подобно обычным псам, только рычание это было каким-то странно сиплым, с присвистом.

Чайные ложечки прекрасно делали своё дело, и бока многих духов с шипением исходили дымом от оставленных серебром ожогов. Дуфф, изловчившись, сумел приложить одного пса кнутом вдоль всего туловища, от носа до кончика хвоста, а когда тот, взвыв, покатился по земле, гоблин прыгнул на него сверху и, не дав опомниться, обернул кнут вокруг шеи. Раздался такой же электрический треск, как недавно при разгоне первой волны нападавших, и голова пса, а следом и тело, распались на мелкие клочки тумана, мгновенно растаявшие в воздухе.

Стая, потерявшая соплеменника, взвыла, но Степан тут же понял, что это вовсе не плачь по потере, а ярость от того, что им посмели сопротивляться. Ему подумалось, как же тяжко пришлось, должно быть, бедняге фавну, который в одиночку столкнулся с призрачными гончими в лесу. И, возможно, другим лесным жителям, про которых они никогда не узнают. Человек попытался повторить манёвр гоблина, но духи были уже начеку: пес, на которого он нацелил удар, увернулся, и полоснул Степана когтями по ноге.

Когти были короткими, собачьими, но от их прикосновения все мышцы пронзил ледяной холод. На мгновение или два нога вообще отказалась слушаться, однако Степан со второго замаха подсёк-таки ноги пса кнутом, а когда тот рухнул на землю, несколькими ударами серебра по голове добил теурста.

Руй прикончил третьего, для чего лютену пришлось позволить духу насесть на себя. Кнут домового обжёг призрачную гончую вдоль брюха, а затем оказался у неё в пасти, пока другой рукой Руй яростно тыкал оскаленную морду кинжалом. Степан видел краем глаза, как лютен поднимается среди тающих в воздухе клочков тумана, но движения домового были какие-то заторможенные — похоже, его тоже успели достать или когти, или зубы.

Впрочем, особого толку от их успехов не было: место уничтоженных теурстов просто заняли новые, и стая продолжала наступать, постепенно оттесняя троих защитников к двери башни. В какой-то миг Степан увидел, что Ника, присоединившись к ним внизу, яростно хлещет кнутом одного из псов. Увидел как Дуфф прикрывает девушку от укуса, и зубы призрачной гончей глубоко впиваются в левую руку гоблина, заставляя того выронить кинжал.

Вожак сшиб с ног Руя, отшвырнув его к самому порогу, и оскалился в усмешке, видя, как человек упрямо перехватил поудобнее рукоять кнута. Краем глаза Степан заметил, что Ника уже тащит за собой ослабевшего гоблина, пытаясь скрыться в башне, а Дуфф на ходу отмахивается от наседающих на них духов.

Вожак прыгнул, пользуясь моментом, и мужчина едва успел увернуться, наотмашь полоснув кинжалом. Сталь рассекла оскаленную морду, но не оставила видимого следа — пёс только рассвирепел от прикосновения холодного железа, и полоснул в ответ когтистой лапой, распоров на Степане куртку. Вскрик Ники предупредил его. Мужчина, собиравшийся было завертеть кнутом над головой, вместо этого резко повернулся, и хлестнул даже не целясь, сверху вниз по широкой дуге.

Ошпаренный серебром пёс, взвыв, отскочил в сторону, а в спину Степана ударили лапы вожака. Человек ещё успел, падая, перевернуться, и оказался лицом к лицу с призрачной гончей, прижавшей его к земле. Два теурста подскочили слева и справа, вцепившись в руки, и Степан в отчаянии выругался, ощущая, как сами собой разжимаются ослабевшие пальцы, выпуская спасительное серебро.

Ника бросилась на помощь, но ещё до того, как девушка успела добраться до вожака, её саму сшибли с ног. Кнут отлетел в сторону. Опрокинувший девушку пёс, встав ей на спину, поднял к небу голову и торжествующе завыл, ожидая, пока вожак первым прикончит добычу. В дверях башни, отбиваясь от пятерых наседающих на них духов, плечом к плечу сражались Руй и Дуфф.

Степан чувствовал, как одна из тяжёлых лап теурста («интересно, почему духи в этом облике имеют вес?») вдавила ему в грудь спрятанную во внутреннем кармане фигурку волка. Сами собой всплыли в памяти слова гоблина: «Когда придёт последний час…» Человек попытался подобрать какие-то слова, но ничего не шло в голову — и неожиданно для самого себя, Степан просто плюнул в оскаленную морду.

Казалось, вожак изумился не меньше своей добычи. Затем, подняв голову, теурст взвыл, заявляя своё право и готовность нанести последний удар.

И на этот вой пришёл ответ.

Тяжкий, стонущий звук, наполненный безмерной печалью одиночества, накатил с востока, из-за шато. Что-то задвигалось в неверном свете догорающих костров, и из-за угла башни появилось существо, которое Степан поначалу принял за ещё одного теурста. Но почти тут же хозяин Буа-Кебир понял, что ошибся: косматый зверь, медленно вышагивавший по плитам дорожки, был вдвое выше и шире даже вожака призрачных гончих, и больше всего напоминал видом настоящего волка, с торчащими ушами и блестящими, словно звёзды в ночном небе, глазами.

Пёс, прижимавший к земле Нику, как-то смущённо пискнул и даже чуть подался назад. Вожак оскалился, но и его лапы уже не так уверенно удерживали Степана. А неведомый зверь продолжал спокойно наступать. Он не рычал и не скалил клыки, он даже больше не выл, но во всей его фигуре, в самой походке, в каждом движении сквозила угроза.

Теурст завыл сильнее, и Степан краем глаза увидел, как клочки тумана, до сих пор метавшиеся вдоль ограды, стали обретать очертания. Человек судорожно сглотнул: они дрались с двумя десятками духов, но теперь из тьмы выдвигались всё новые и новые — казалось, что шато атаковало не меньше сотни призрачных гончих. Однако огромного волка это, похоже, ничуть не беспокоило.

Он понюхал воздух, поднял морду к небу — и снова плачущий вой, выражение отчаянной тоски и неприкаянности, разлился над имением и окружавшим его лесом. Но теперь в этом вое был ещё и зов, и на зов немедленно откликнулись.

Небосклон пересекла падающая звезда, и вдруг откуда-то с крыши шато на землю рядом с волком то ли спрыгнул, то ли спланировал огромный кот, весь будто сотканный из серебристого лунного света. Степан с изумлением понимал, что кот должен быть — или, может, при жизни был — полосатым, с белыми носочками на лапах и одним белым ухом, но теперь рисунок его шкурки угадывался лишь в тёмных и светлых пятнах, словно этого пришельца нарисовали единственной краской: серебряной.

Рядом с первым тут же появился второй кот, затем ещё один, и ещё, и ещё. Ника слабо вскрикнула, и Степан, отвлёкшись на её крик, мельком увидел, что небосвод теперь прочерчивает настоящий звездопад. Вокруг волка возникали новые и новые коты. Серебряные хвосты хлестали по бокам, дыбилась шерсть на загривках. Сотканные из лунного света когти нетерпеливо скребли камень дорожки и землю парка.

Теурсты — за исключением тех, что сторожили Нику, Руя и Дуффа — выстроились полумесяцем. В закрытых бельмами глазах вожака Степану почудилось презрение к кошачьим защитникам. Пасти призрачных гончих оскалились, они потихоньку начали двигаться вперёд, словно решив сначала устранить эту неожиданную помеху, а уже затем, без лишних хлопот, закончить с обитателями шато.

Волк, склонив набок голову, спокойно смотрел на приближающуюся стаю. И вдруг у Степана перехватило дыхание: позади духов тут и там в воздухе заколыхались зыбкие силуэты, сами похожие на клочки лунного света или тумана. В отблесках уже почти погасших костров можно было смутно различить кольчуги, шлемы, мундиры, мечи, винтовки, каски и копья, шинели и кивера, тяжёлые дубинки и мохнатые шкуры.

Шеренги призраков, тех, кто когда-либо сражались и погибали на этой земле, кто отдал ей свою кровь и свою жизнь за все минувшие столетия, забыв прежнюю принадлежность к армиям и тронам, поднимались плечом к плечу, пробуждённые от векового сна. Степан запрокинул голову, пытаясь получше рассмотреть волка — и увидел, что позади него и котов тоже плотной стеной встала призрачная рать.