Чудеса за третьей дверью

— Очень обнадёживающая речь, — усмехнулся Руй.

— Честная, — невозмутимо поправил его Дуфф.

— Спасибо вам обоим. За всё, — Степан взглянул на одного, затем на второго, и протянул им раскрытую ладонь. — Жаль, что наше знакомство было таким недолгим.

Фейри с серьёзным видом пожали руку человека.

* * *

Ещё днём они распределили между собой стороны. Степан остался у двери, Дуфф должен был охранять стену башни со стороны парка, а Руй — тыльную стену, к которой лепилась маленькая котельная.

Около четверти часа не происходило ровным счётом ничего. Мужчина нервно расхаживал взад-вперёд, вглядываясь в сгустившуюся позади костров темноту, но между деревьями за оградой имения никто не двигался. Не было ни тумана, ни ветерка — полнейшее безмолвие закладывало уши, будто вата. Степану начали чудиться то ли какие-то вздохи, то ли всхлипы. Он настороженно прислушался, но звуки немедленно пропали.

Наступившая тишина раздражала, и человек, продолжавший вышагивать туда-сюда перед башней, принялся тихонько напевать себе под нос по-русски:

— В путь, в путь… Кончен день забав…

Он уже добрался до третьего куплета, когда негромкий голос Дуффа сзади произнёс:

— О чём это?

Степан обернулся. Гоблин, поигрывая кнутом в правой руке и положив левую ладонь на рукоять кинжала у пояса, с любопытством смотрел на человека.

— Да так… Вспомнилось. Как там Руй?

— Всё спокойно. Впрочем, мы ведь и считали, что они, скорее всего, пойдут именно с твоей стороны.

— Не вздумайте геройствовать, — в который раз предостерёг гоблина Степан. — Если не зову на помощь, значит, справляюсь. Не подставляйтесь зазря.

— Ты тоже, — иронично отозвался Дуфф, и скрылся за углом башни.

Человек снова принялся прогуливаться перед зажжёнными кострами, тихонько напевая себе под нос все песенки, которые только приходили на ум. Но ощущение от них было совершенно другим, не таким, как вечерами, когда после ужина гномы устраивались у камина в ожидании своей ежедневной платы. Волшебство песни не складывалось, рвалось, распадалось, как разлезается на отдельные нити истлевшее полотно. Что-то надвигалось из тёмного леса, и холодное дыхание этого неведомого сдувало магию с напева.

Степану снова послышались то ли вздохи, то ли всхлипы. Он замер, прислушиваясь, и вдруг прямо над головой в окне башни загудел гонг. Мужчина поднял голову, с удивлением разглядывая Нику, которая, высунувшись из окна, изо всех сил колотила в большой латунный диск.

И ночь ожила.

Темнота вокруг пошла какой-то непонятной рябью, а мерещившиеся на периферии слуха всхлипывания вдруг взвились резким злобным визгом и растаяли. Что-то пронеслось мимо него, слева и справа, мелкое, шустрое, будто разорванные клочки самой тьмы. Но оно двигалось не к башне, а прочь, в лес, втягивалось в молчавшую до сих пор чащу, попискивало и верещало среди деревьев.

Ника продолжала колотить в гонг, и Степан на удачу взмахнул кнутом, очертив круг. Раздался треск, как от статического электричества, и несколько привязанных к тросу серебряных ложечек блеснули искрами, соприкоснувшись с чем-то невидимым. Давешний визг повторился, срываясь в писк нестерпимой боли, и тая — теперь, как понял человек, окончательно.

Клочки тьмы, злобная мелочь, посланная призрачными гончими вперёд, улепётывали к своим хозяевам. За углом башни яростно ругался Дуфф, и потрескивание с той стороны напоминало уже взрывы связок мелких петард. Где-то позади башни вторил гоблину Руй. Степан энергично закрутил кнутом, хлеща окружавшую его тьму, и с удовольствием наблюдая, как серебро раз за разом покрывается искрами от контакта с незримой нечистью.

Гонг не умолкал, но те, кто кинулся прочь при его звуках, уже отступили, а им на смену двигались новые. Приземистые сгустки тьмы, пахнущие сырой землёй и гнилью, переваливающиеся на ходу, неуклюжие — так выглядела бы земляная кочка, вздумай она попробовать ходить. Степан снова пустил в ход свой серебряный кнут, и «кочки» начали оседать одна за другой от соприкосновения со смертоносным для них металлом. Ни воя, ни визга в этот раз не было, но в ноздри ударил отвратительный смрад тухлятины, который, к удивлению Степана, немедленно исчез, едва Ника, сделавшая на несколько секунд передышку, начала снова бить в гонг.

— Это мороки! — прорычал Дуфф, на мгновение показываясь из-за угла башни. — Ничего этого нет, помни! Ты — хозяин!

— Я — хозяин. Прочь! — рявкнул Степан, и его голос вдруг поднялся, перекрывая и шум налетавшего теперь порывами ветра в кронах деревьев, и гонг, и выкрики сражавшихся фейри. Остававшиеся на безопасном расстоянии от кнута «кочки» заколебались, остановились.

— Прочь я сказал! — Степан сделал шаг в их направлении, и мороки, отпрянув, поползли обратно в лес, причем куда поспешнее, чем они двигались к шато.

Пока нападение не выглядело опасным, и даже хоть сколько-нибудь эффективным для самих нападающих. Призрачных гончих всё ещё не было видно, а время, если гоблин не ошибся, работало против теурстов. Степан вдруг подумал, что забыл спросить у Дуффа и Руя, что будет с духами, если они втроём сумеют удержать их до рассвета — и тут же усмехнулся, решив, что солнечный свет едва ли придётся по вкусу порождениям ночи.

«Интересно, а если бы их ультрафиолетовой лампой…»

Он не успел закончить мысль, потому что по лесу пронёсся настоящий шквал, где-то затрещали выдираемые с корнем деревья, глухо ухнуло, и по земле прошла мелкая дрожь, будто в чаще упал могучий дуб.

— Тише, мадемуазель! — окликнул Степан Нику. Гонг умолк, последние отзвуки его растеклись в темноте. Шквал налетел во второй раз, принеся с собой какие-то неясные голоса, шепотки, обрывки фраз. Человек, нахмурившись и склонив голову на бок, прислушивался, пытаясь понять, в чём состоит эта новая угроза.

Третий шквал обрушил на мужчину хор голосов, от которого он едва не выронил свой кнут. Степан узнал их, все до единого, узнал слова, которые они произносили, и мысли, в которые складывались эти слова. Он ещё успел подумать, что если бы на свете существовал антипод совести, именно так он должен был бы звучать — и тут сознание практически отключилось.

Упав на колени, мужчина зажимал руками уши, пытаясь прогнать накатывающие видения, но те впивались в него, как колючки репейника, и если удавалось оторвать одну — вместо нее прицеплялись десять новых. Всё, что он только успел совершить в жизни плохого, все нанесенные другим живым существам, вольно или невольно, обиды — всё это накатило волной мрака и безысходности, сжало горло, перехватывая дыхание.

— Я виноват, виноват, виноват… — заведённым автоматом твердил Степан, не замечая, что уже завалился на бок, и теперь пытается свернуться калачиком, не отводя рук от ушей. Каким-то чудом он всё ещё не бросил кнут, но силы к сопротивлению уходили, как испаряется вода под летним солнцем.