Чудодей

Выстрела не последовало. Смерть была в хорошем настроении. И она, видимо, слушала игру бога на органе, улыбалась и пренебрегла возможностью такой легкой добычи.

Бом, бом! Шаги как будто удаляются. Почудилось, что кто-то сказал «нет». Ясно, по-немецки сказанное «нет». Станислаус высунул голову из зарослей, он хотел по крайней мере взглянуть, кто угрожал ему на краю его жизни, кто оторвал его от мысли о смерти.

Если его не обманывали глаза, то это вышагивал доктор Шерф. Он нес свой карабин, как охотник за перепелами, вытянув левую руку по стволу винтовки. Рядом с ним плелся молодой лейтенант Цертлинг. Он тоже небрежно нес свою винтовку. Лейтенант щекотал нос врача желтым цветком вереска. Доктор Шерф поглаживал свою бородку, а потом вдруг бросился на молодого лейтенанта и обхватил его бедра. Врач и лейтенант посмотрели друг другу в глаза. Так, обнявшись, они прошли несколько шагов вперед. У березовой рощицы они остановились и поцеловались — у каждого была винтовка за плечами. Всякий раз, когда вояки сливались в поцелуе, дула их винтовок соприкасались. Станислаус кинулся бежать со всех ног. Ему казалось, он тащит тяжелый груз, груз отвращения.

18 Станислаус сомневается в своем призвании поэта и вступает в корпорацию неудачников.

Ротмистр Бетц, натягивая сапоги, уже с утра раскричался:

— Сидел ли мир что-нибудь подобное? Не война, а дерьмо!

Шум леса поглотил взрывы ярости сумасшедшего пивовара, и эхо возвратило лишь последнее слово — дерьмо.

Бетц запустил сапогом в своего денщика. Ночью полевые мыши, эти бесхвостые, похожие на хомяков желтые лемминги, пищали и возились под спальным мешком ротмистра. Ночью? Даже ночи здесь нет! В этом проклятом краю, неподалеку от полюса, не было и намека на настоящую баварскую ночь.

Бетц пошел в кузницу, прикрикнул там на людей:

— Давайте, давайте, начинайте работу! Мне нужна кровать, железная, с пружинами, чтобы на ней можно было спать!

Из кузницы Бетц отправился в сарай с вьючными лошадьми. Там перед входом сидел Роллинг и варил на костре щуку.

— Эй вы, лодыри! — закричал Бетц еще издалека.

Роллинг медленно приподнялся, дважды сплюнул в песок и, ничуть не испугавшись, принял позу мало-мальски приличную.

— Ополоумел, собачин сын! Развел огонь у самой конюшни!

Роллинг стоял молча и смотрел на щуку, которая по вине пивовара теперь разварится.

— Откуда ты родом, задира?

Роллинг подтянул правую ногу, но не так лихо, чтобы стукнуть каблуками, и устало сказал:

— С Рейна.

— Так я и думал, ленивая шкура, что ты родом из этой французской местности, где говорят «карнавал», потому что «фашинг» [24] звучит для них слишком по-немецки. Шапку долой, ты, мазурик!

Роллинг снял шапку. Его голый череп заблестел на утреннем солнце.

24

Масленица (нем.).

Унтер-офицер Ледер, начальник отряда вьючных лошадей, высунул голову из конюшни. Бетц поманил его своими увесистыми кулаками пивовара.

— А ну-ка, живо, заставь этого рейнского лентяя работать!

Унтер-офицер Ледер тотчас же принялся за дело. Он погнал Роллинга к ручью. Ловец щук должен был набрать там воды в спою шапку и принести ее к костру. Роллинг неторопливо бегал взад-вперед, выливал в огонь остаток воды, задержавшийся в шапке, и снова бежал к ручью. Вода из шапки Роллинга шипела на огне, но не погасила его.

Ротмистр зашел в конюшню, опрокинул снарядный ящик, полный лошадиного навоза, и закричал: «Прусские свиньи!» Потом Бетц остановился у стойла своей верховой лошади, которую из Германии через Париж приволокли сюда. Он снял с крюка хлыст, постучал им по голенищу своих кавалерийских сапог и крикнул:

— Когда попадем на войну, я вам покажу, где раки зимуют!

Он протер пенсне и узнал Станислауса, чистившего скребницей свою маленькую рыжую лошадку.

— Уж не тот ли это бродяга, предсказатель?

— Кавалерист Бюднер чистит лошадей!

— Что ты говоришь, оракул, вшивый ублюдок? Продолжаешь бездельничать, черт! Здесь, у эскимосов?

Станислаус усмехнулся, промолчал. Пивовар Бетц наклонился вперед, чтобы получше разглядеть эту лошадиную вошь, Станислауса, в темном проходе конюшни.

— Значит, оракул молчит? В таком случае он годен для службы в штабе полка.

Верховую лошадь вывели из конюшни. Уходя, ротмистр взял из кормушки пригоршню овса и начал рассматривать его, как дома рассматривал ячмень для пива.

Кобыла фыркала. Дым от раздутого Роллингом огня проник ей в ноздри. Когда ротмистр-пивовар сидел уже в седле, прибежал со своей промокшей шапкой Роллинг. Тлеющие угли зашипели, кобыла испугалась и понесла седока вниз по лагерной дороге, прежде чем Бетц успел схватить поводья. Унтер-офицер Ледер раскрыл было рот, но тут же помчался вдогонку, потому что лошадь и пивовар доскакали до поворота.

— Каждый делает, что может, — сказал Роллинг и пробурчал:

— Я не останусь тут! — Затем он помочился в огонь и окончательно затушил его.

Кобыла сбросила ротмистра. Через полчаса он орал в канцелярии эскадрона:

— Необходимо устроить учебный плац. Люди отбились от рук.

Ротный вахмистр Цаудерер съежился, как воробей перед кружащей совой. Пивовару Бетцу требовался учебный плац такой величины, как аэродром там, на родине в Фюрстенфельдбруке.

Вот он край, где солнце не заходит. До обеда оно всходило, а после обеда спускалось поближе к земле, но едва достигнув кромки леса, сотканной из макушек деревьев, оно останавливалось и скатывалось в сторону по зубчатой линии леса до того места, где завтра оно снова начнет карабкаться в высокое бледно-голубое небо.

В такие ночи Станислаус снова и снова пытался описать историю девушки Элен. Но ведь он не был поэтом. Ему не хватало сил проникнуть в душу другого человека. Эх, ты, тоскливое отчаяние!

Ленивцу Станислаусу на руку поднявшиеся в лагере шум и тревога. У него нет времени для сочинительства, что поделаешь! Ему мешают.

— Все на работу!

И люди валили деревья, корчевали пни, утрамбовывали землю, лезли из кожи вон. Они рассчитывали, промеряли, рубили и сыпали проклятиями. Они боролись с комаром, этим шестиногим кровожадным насекомым. Миллиарды комаров облепляли их, гудели над ухом. Солдаты надевали зеленые защитные сетки, но там, где эти сетки слегка прилипали к потной коже человека, вырастала гроздь в тысячу кровососов. Белыми ночами над окопами стоял непрерывный комариный звон. Солдаты смазывали руки, плечи и лицо смолой. Острый смолистый запах заполнял и без того душный воздух блиндажей. Люди почти задыхались. И хоть комары держались подальше от натертых смолой рук, плеч и лиц солдат, но зато находили их ноздри, ушные раковины, вволю насасывались крови и улетали как ни в чем не бывало. Над стальными касками караульных, сидевших в яме, вился рой, высились башни, целые колонны из комаров тянулись до самых макушек деревьев.

Когда лесосеку начисто вырубили, выкорчевали все пни и расчистили поляну среди лесов, превратив ее в Ютеборгскую пустошь, жизнь пивовара Бетца снова обрела смысл, стала содержательнее. Теперь он каждое утро мог скакать верхом и наслаждаться своим испитым голосом, изрыгавшим баварскую брань. На новеньком, как с иголочки, учебном плацу стреляли холостыми снарядами, строили окопы, раздавались свист и окрики муштры, в ближнем бою уничтожались целые армии «предполагаемого противника». Так проходило время в дремучих лесах у полюса.