Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)
Шрифт:
Смирнов точным глотком споловинил. Матильда смотрела на него.
— Вроде и лет вам уже много, а живете, как мальчишка.
— Твоему Генриху сколько? — с аппетитом жуя корочку, поинтересовался Смирнов.
— Францу, — поправила она. — Тридцать четыре.
— Сильный, прилежный, хозяйственный, — рисовал портрет ее мужа Смирнов. — Дом — полная чаша. Кем он у тебя работает?
— Заведующий гаражом райкома.
— Что ж он тебя в буфет-то отпустил?
— Я сама захотела. Скучно с ним одним все время дома.
— А здесь весело.
— Нескучно-то наверняка! —
— Не любишь ты Франца, — почему-то огорчился Смирнов и допил остатки.
— Привыкла, — не на тот вопрос ответив, Матильда вдруг поняла: — Вам бы поесть надо, Александр Иванович. Хотите яичницу с салом?
— Хочу! — Смирнов от словосочетания «яичница с салом» ощутил противоестественный у пьющего несколько дней подряд человека аппетит.
— Пять минут! — заверила она и скрылась за перегородкой.
Смирнов сидел и слушал треск разбиваемых яиц, шипенье сала на сковородке, вздохи и чихи поджариваемой яичницы… Потом пошел запах.
Дверь подергали, и нервный голос спросил через нее:
— Долго еще санитарный час продолжаться будет?
— Час, — начальнически уверенно ответил Смирнов. Привыкший ко всяческим запретам индивидуум за дверью затих.
Матильда принесла яичницу в сковороде. Замечательную яичницу принесла Матильда. Смирнов глянул на нее, яичницу, сверху и сообщил Матильде по секрету:
— Такую яичницу просто так есть недопустимо.
— Сколько? — спросила догадливая русская немка. — Сто пятьдесят?
— Это я сегодня уже за пол-литра вылезу, — про себя подсчитал Смирнов, но — слаб человек! — махнул рукой, распорядился: — Давай сто пятьдесят!
Матильда вновь присела напротив: с удовольствием смотрела, как он выпивал и ел. Спросила после первого приема:
— Надолго к нам?
— Хотел на две недели. Приятель, мерзавец, зазвал, — Смирнов передразнил Казаряна: — Рыбку половишь, без Лидкиного пригляда водки попьешь…
— Роман Суренович! Похоже! — и опять ямочки на щеках. — Вы — хороший милиционер, Александр Иванович?
Не ответил на вопрос Смирнов. Он сам спросил:
— Кого мне здесь бояться, Тилли?
— Бояться, наверное, некого. А остерегайтесь — всех. Все они одной веревочкой повязаны.
— Начальнички?
— Кто власть имеет.
— У начальников и власть.
— Не только.
Смирнов быстро глянул на Матильду, ничего не увидел на ее лице и прикончил яичницу. Поднялся, поблагодарил.
— Спасибо тебе, красавица моя, — пошарил по карманам, достал десятку. — Хватит?
— Еще рубль сорок сдачи, — улыбнулась Матильда и направилась к стойке. Пока она отсчитывала мелочь, он поинтересовался:
— Где работал этот Власов?
— Нигде.
— На что же жил?
— А на что местная пьянь живет? Весной и осенью шишкует и кору дерет в тайге, а зимой и летом пьянствует.
— Сейчас, значит, пьянствовал. Он у тебя давно был?
— Он ко мне не ходил. Он у бабок самогон покупал. Дешевле. — Матильда подошла к нему, протянула сдачу. Оставлять ей эти деньги на чай он не стал, понимал — обидит. Взял деньги, выбрал двугривенный, подкинув, крутанул. Поймал на
ладонь, прикрыв другой ладонью сверху.— Орел или решка?
— Орел, — твердо решила Матильда.
Он открыл монету. Она показывала пышный советский герб.
— Еще раз спасибо тебе, Тилли. Пойду.
— Убийцу ловить?
— В гостиницу. Спать, — разочаровал ее Смирнов и открыл дверь.
Кружком, присев на корточки по-тюремному, ждали открытия пятеро нетерпеливых. Не тех, которых он спугнул. Других.
Он очнулся от тяжелого дневного сна, потому что на него грустно-грустно смотрел кинорежиссер Роман Казарян, который, заметив, что он уже выглядывает сквозь щели меж сильно запухших век, еще грустнее, грустнее, чем смотрел, искренне признался в неблаговидном поступке:
— Устроил я тебе, Саня.
— Устроил, — согласился Смирнов и попытался как следует раскрыть глаза. С третьей попытки удалось. Он глянул на наручные свои часы, присвистнул невесело и подсчитал: — Пять часов спал. Во что ночь спать буду?
— Думаешь, ночью спать будешь? — засомневался Казарян. Он сидел, удобно устроившись в неудобном гостиничном кресле, и некультурно курил в присутствии спящего. — В коридоре уже местный мент копытами топочет.
— Что хочет?
— Мне не говорит.
Смирнов резко сел, кинув из-под одеяла ноги на пол, дважды жестко развел руки в стороны, покрутил головой сначала в одну сторону, потом — в другую и убежденно осознал вслух:
— Алкоголь — страшное зло.
— Безусловно, — согласился Роман. — Закончишь с делами — поправимся.
— Зови мента! — приказал Смирнов.
— Я теперь у тебя за дворецкого или ординарца? — издевательски спросил Казарян, но приказ исполнять отбыл.
Капитану Поземкину представилась картина весьма неприглядная — полуголый Смирнов во взъерошенной кровати, но на челе исполнительного милиционера не отразилось ничего, кроме великой озабоченности.
— Товарищ подполковник, нас с вами Георгий Федотович требуют!
— Тебя он еще требовать может, но я-то на партийном учете в Октябрьском районе города Москвы состою, — сказал Смирнов и для убедительности аргументации почесал через майку пузо. — Вот если попросит, тогда я, может быть, и пойду.
— Это он меня, меня требует! — чуть ли не рыдал Поземкин. — А вас, конечно же, просит! Ошибся я в выражении!
— Всегда помни, Поземкин, — продолжая чесать пузо, назидательно заметил Смирнов: — Любая ошибка милиционера может быть роковой. Подожди в вестибюле, я пока портки надену.
— Хорошо бы в форме… — робко намекнул Поземкин.
— Гриша, забываешься… — с угрозой произнес Смирнов, и капитан Гриша Поземкин моментально вымелся из номера. Тут же номер посетил режиссер-постановщик. Осведомился:
— К высокому начальству?
— Подслушивал?
— Слышал, — уточнил Казарян. Смирнов в задумчивости смотрел на него.
— Ромка, одень-ка меня как-нибудь позаковырестее. Таким киношным космополитом, а?
— Как был московской шпаной, так и остался! — не то осудил, не то восхитился Казарян. — Не боись, соорудим!