Чужое небо

Роковая женщина оттого и звалась роковой, что умела не только заполнять бумажки, варить отменный кофе и мило улыбаться разукрашенными губами. Однажды, в качестве праздной игры она это Баки уже доказала. На тот момент не слишком убедительно, но теперь, когда накаченный здоровяк истинно-славянских кровей раз за разом был уложен на лопатки отдыхать, Барнс даже испытал некую внутреннюю радость.

Ровно до тех пор, пока явно выжатый здоровяк не ушел побежденным с ринга, а она не посмотрела цепким взглядом сквозь улюлюкающую толпу наблюдателей прямо на него. Недобро так, с намеком посмотрела, моментально сверзив Баки с небес на землю под обращенные к нему удивленно-выжидающие взгляды.

В одну секунду он перестал быть пустым местом, которое в упор не замечали. Более того, среди бойцов, как шелест листьев от внезапного порыва ветра, покатился рокот смеха. И вот тут уже Баки не понял: смеялись то ли над ним, которого, по их явно проверенному мнению, она должна была в два счета уложить, то ли над ней, что вряд ли, судя по тому, как дюжина взмыленных боем мужчин роптала в присутствии одной лишь женщины.

Пока его прожигали взглядами, пока он выстраивал в голове все догадки, она поманила его рукой и совсем чуть-чуть, так, чтобы лишь он заметил, улыбнулась ему уголками губ.

У Баки не осталось выбора. Выждав в сомнении еще пару секунд, он вскинул руки и потянул со спины свитер, несколько боязливо обнажая чужим любопытно пожирающим его глазам то, что прежде видела лишь она одна. Рокот смеха сменило резко обрезавшее Баки слух мгновение гробовой тишины и всеобщего остолбенения, после чего рокот возобновился, в совокупности похожий на коллективное: «Нихрена себе!»

Усилием воли Барнс заставил себя вспомнить напутственное «Доверься мне» и перестать обращать внимание на сторонних наблюдателей, ограничив мир вокруг себя до самого себя, ее и квадратом замыкающегося вокруг них ринга.

Баки очень хотелось спросить, знает ли она, что делает, но он не был уверен, входил ли этот вопрос в категорию безопасных, поэтому просто посмотрел на нее умоляюще, глазами прося объяснить.

— Я могу за себя постоять, — прочел он по ее губам. — Помни.

— Они смотрят, — также губами произнес Баки.

— Так пусть увидят, — снова ответ лишь губами, а затем она нанесла свой первый удар, и что-то в Баки щелкнуло, не до конца, лишь встало в другой режим, позволяя ему увидеть в ней достойного партнера по спаррингу, биться с которым почему-то было нестрашно. Она знала его, она знала, на что он способен, как он знал черту дозволенного, ощущал ее с ней намного острее, чем с кем бы то ни было.

Она была хороша. Достойный, сильный, тренированный противник, но даже с ней Барнс чувствовал, что не мог драться в полную силу, потому что…

Просто потому, что с ней не мог! Просто потому, что чувствовал, что победит. Он наперед знал, как она движется, предсказывал выпады, блокировал удары, избегал подсечек, и этот смертельный танец мог бы продолжаться бесконечно долго, если бы вдруг не изменились правила.

Баки знал ее трюк с захватом шеи, но акробатического выпада, с которым она, используя за опору его же собственную руку, запрыгнула ему на плечи и обвила тонкими ногами его шею, стремясь повалить, лишить равновесия, он не предвидел. Инстинкт в нем сработал раньше разума, диктуя одним лишь движением левой руки стащить ее с себя, в неосторожном, грубом захвате вцепиться в ее оголенное плечо и следующим же движением со звериным рыком бросить спиной на маты.

Едва-едва в его голове утих набат, позволяя снова увидеть мир в нормальном цвете, Баки хотел закончить, Баки мечтал поскорее прекратить это безумие, но, воспользовавшись его замешательством, она вдруг снова нанесла удар, который Барнс никак не мог предвидеть — прямо в уязвимое место, то, о котором лишь она знала, то, о котором сам Баки имел неосторожность забыть. Дикая боль моментально пронзила все тело от шеи вниз по позвоночнику до поясницы, через ребра и все, что было в них заключено. Вместо болезненного вскрика из глубин его груди вырвался дикий безумный вопль ярости, сей миг окрасивший мир во все красное. Одно мгновение, секунда — и побежденный, уязвленный, обездвиженный отголосками боли, он полетел лицом в маты, чувствуя, как она наседает сверху. Уже не заламывая металлическую руку, не надавливая пальцами на стык плоти с металлом, но это и не было нужно: урок длиною в жалких полсекунды, в одно движение век был усвоен Баки на всю оставшуюся жизнь.

Планировала ли она этот удар, надеялась ли изначально на подобный эффект, или все вышло случайно, Барнс знать не мог. В нем все еще клокотала ярость, эхо боли все еще пульсировало в шрамах, делая любое, даже самое незначительное сокращение мышц по левой стороне тела особо неприятным. Стиснув зубы, он, не встречая сопротивления, медленно перекатился на спину, чтобы посмотреть на нее. Заглянув снизу вверх в ее глаза, он увидел граничащий с ужасом страх и застывшее на приоткрытых губах немое:

«Прости…»

В конце концов, из них двоих именно Баки первым вспомнил, что они на долбанном ринге, и все происходящее — долбанное представление с толпой безнадежно залипших на кульминации зрителей. И если Баки все еще хоть немного смыслил в происходящем безумии, то им обоим терять лицо было никоим образом нельзя, тем более, сейчас, тем более, из-за такой глупости.

Сам виноват, что зазевался. Да и потом, все сложилось даже лучше, чем Баки мог рассчитывать — она победила, с блеском его уложила, уделав одновременно и его, и еще дюжину свидетелей, которые теперь уж точно двести раз подумают, прежде чем согласиться на спарринг с «агентом в юбке».

Нет, все определенно сложилось хорошо, и извиняться тут решительно не за что.

— Рад, что не затмил ваш авторитет, агент Хартманн, — довольно громко, на достойном русском высказался Баки и, перекатившись еще раз, сгруппировался, чтобы в следующую же секунду с кувырка подняться на ноги.

Оказавшись с ней лицом, спиной к нежелательным свидетелям, Баки показательно чуть потер плечо на стыке, и улыбнулся ей мимолетной улыбкой.

— Постоять сможешь, — прошептал он одними губами. — Теперь верю.

Она вдруг посмотрела на него открыто и выразительно, словно отчаянно желая предупредить о том, что не позволено было произнести вслух. Обойдя его справа, чтобы триумфальной походкой уйти с ринга, она вскользь задела его живую руку, выражая всю поддержку и близкое присутствие, какие только можно было, учитывая обстановку.

И пусть Барнс остался далек от понимания деталей, он без слов смог понять, что сейчас должно было произойти что-то важное — та незначительная часть ее плана, которая зависела целиком и полностью от него.

— Мальчики, — обращаясь одновременно ко всем присутствующим, она в приглашающем жесте отвела в сторону руку. — Кто следующий? Прошу не стесняться и выложиться по полной.

Такой поворот Баки ожидал, но очень надеялся, что до него не дойдет. Биться с женщиной, к которой привязан, которой сознательно не хотел навредить сильнее, чем должно, и биться с теми, кого даже не знал — не одно и то же, и провалиться Барнсу на месте, если все это не очередное представление.

Подставляться ему под удары или бить в ответ? Если бить, то насколько сильно? И почему в нем так остро предчувствие, что без крови не обойдется?