Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
— Хотел бы я тоже так уметь… — вздохнул Юньфэн.
— Но и в таком умении мало утешения, — возразил Ди-тай. — Я могу видеться и говорить с моим ненаглядным Чуньюем, но мне всегда хотелось бы большего. Ведь для любящих недостаточно соединения душ, так в этом мало утешительного для тех, кто нуждается и в телесном присутствии друг друга[2].
Они долго еще говорили каждый о своей печали и понимали друг друга как себя. Господин Цуйчжу только головой качал:
— Ладно уж, господин Ао, он человек, но ты, Ди-тай-гэгэ! Ты-то с чего так убиваешься?
— Чем дольше живу на земле, тем больше
— Бренное, чувственное, человеческое… — вздохнул Цуйчжу-иньши и вышел, взмахнув рукавом. Из-за дверей послышался его строгий голос: — Ложись спать, Юньфэн. У тебя сегодня был долгий день: надо отдохнуть. Завтра еще поговорите.
И господину Ао — важному чиновнику, удостоенному лицезреть государя — ничего не осталось, как послушаться этого старичка.
Юньфэн был взволнован встречей с Ди-таем, беседой с ним. Перед ним снова встали воспоминания о поездке в Хэнань с Чжайдао. И слова Ди-тая не казались ему просто утешительными словами: за ними стояло нечто непостижимое. Возможно, Ди-тай на самом деле видел Чжайдао там, в далекой стране за морем Бэймин, за горами Куньлунь… Юньфэн думал, что не уснет, однако сон коснулся его, едва он, помолившись, закрыл глаза.
Сновидение, пришедшее этой ночью, было необычайно реальным. Сначала Юньфэн с высоты птичьего полета увидел белый город: белые стены, белые церкви — их Юньфэн узнал, они уже прежде снились ему — белый снег, укрывший маленькие черные дома и широкую реку, растворивший в своей белизне россыпь пестрых человечков, суетящихся внизу.
Затем он оказался в тесной комнатушке. Пахло деревом, дымом, сухой травой. Вверху, в углу, мерцал медовый огонек.
— Юньфэн-сюн, ты здесь! Так удивительно, — окликнул его Нежата.
Юньфэн обернулся и увидел его — своего Чжай-эра. В полумраке он сразу узнал его сердцем, потом лишь заметив, как тот изменился, отпустив бороду.
— Узнал меня? — улыбнулся Нежата.
Юньфэн лишь кивнул, не найдя слов.
— Я скучал, — продолжал Нежата. — Как ты живешь? Как красавица Шаньхуа? Не вышла замуж? Как малыш Вэньцунь? Мальчик или девочка?
— Столько вопросов, — усмехнулся Юньфэн, не сводя глаз с друга. — Шаньхуа и правда выросла красавицей и уже просватана. Выбрали счастливый день. Жених, кажется, хороший. Сюэлянь выбирала. Наш мальчик Вэньцунь умный и талантливый. Ему десять лет, но, думаю, через пару лет сможет сдать государственный экзамен. Впрочем, все это не важно, Чжай-эр! Скажи, как ты живешь? Здоров ли? Сыт ли? Всем ли доволен?
— Я всем доволен, Юньфэн-сюн. Здоров и сыт. Господь послал мне духовника! Отец Прокопий, друг моего отца Авраамия, взял меня под свое крылышко. Так что у меня есть наставник. Правда, он очень старенький, наверное, скоро отойдет ко Господу: сильно хворает в последнее время.
— Но ты-то? У тебя все в порядке?
— Конечно. Вот, книги переписываю.
— Целыми днями?
— В храм хожу. Еще ученика взял. Мальчика-сиротку. Убежал сейчас на салазках кататься с ребятами из Завеличья.
Юньфэн вздохнул:
— Словом, ты не
тоскуешь, не сожалеешь о прошлом.— Я очень скучаю по тебе, Юньфэн-сюн, по нашим разговорам, по книгам, по прогулкам, по прекрасным пейзажам. Часто вспоминаю. Каждый день.
— Каждый день? — переспросил Юньфэн. Он-то вспоминал, кажется, каждый миг. — Не хочешь вернуться?
— Уже не смогу, даже если и захотел бы.
— И то верно, — согласился Юньфэн. — У нас сейчас неспокойно.
Они замолчали, думая о бедствиях, сотрясающих мир.
— Ты ведь по-прежнему сочиняешь стихи? Не порвал струны на цине, подобно Бо Я[4]? — спросил вдруг Нежата. — Прочти мне что-нибудь.
Юньфэн, усмехнувшись, сжал его ладонь:
— Что ж, слушай:
Холод моря Бэймин,
Одиночество гор Куньлунь,
Сновидение, миф,
Целый мир, обращенный в золу:
Я ее достаю
Из остывшей жаровни в углу,
Где находит приют
Заблудившийся солнечный луч,
Прорастая сквозь ил —
Белый лотос — он хрупок и чист.
Не испачкает пыль
Заходящего солнца лучи —
Твой привет для меня
Из-за пиков пустынных Куньлунь —
Эти отблески дня,
Что, не грея, горят на полу.
А с течением дней
Каждый вздох, каждый стон, каждый миг
Превращаются в снег
И ложатся за морем Бэймин.
Нежата похлопал Юньфэна по руке. Помолчал немного и сказал:
— Я приготовлю травяной чай. А то, что за гостеприимство без угощения?
— Разве это возможно?
— Раз уж ты оказался здесь, можно попробовать.
Он налил душистый настой в глиняную канопку и подвинул Юньфэну берестяной туесок с медом. Юньфэн подцепив мед деревянной ложкой, задумчиво смотрел, как стекает тягучая струйка, слабо поблескивая в тусклом свете лампады.
А проснувшись, Юньфэн долго еще ощущал аромат мяты и смородины, вкус северного цветочного меда.
[1] Пс. 72:28
[2] Здесь отсылка к Иоанну Златоусту, Письма Олимпиаде, письмо 2
[3] Иоанн Златоуст, там же.
[4] Бо Я прекрасно играл на цине, и у него был друг, Чжун Цзы, тонко чувствовавший музыку. Когда Бо Я, играя, представлял горы, тот видел горы, когда представлял реку, друг слышал реку. Когда Чжун Цзы умер, Бо Я порвал струны на цине, сказав, что ему больше незачем играть, ведь нет больше человека, способного его понять.
Глава 18. Ди-тай и Тайфэн. Знакомство.
В этот день он уже и не помнил точно, в который раз отмечал годовщину своего изгнания — три тысячи лет? Четыре? Владыка не считал это наказанием. Это было поручение, это была служба, долг. Теперь он сидел на холодном валуне и, катая в ладонях осколки известняка, делал и них пестрые камушки, похожие на перепелиные яйца. Никогда прежде не знавший скорби, не умевший тосковать. Имевший множество прозвищ и только одно тайное имя. Уже много тысяч лет его звали Ди-тай — маленький небесный правитель.