Цветик-2 . Обычные судьбы

– А чё, бугор, девка-то таскается по этим узкоглазым, небось, всем дает. А тут завыделывалась, можно подумать, я бы ей и денег предложил, если бы понравилось..
– глумливо начал Зубов и, не закончив фразы, вместе со стулом улетел к противоположной стене:

– Мразь! Лизуня, иди в мою комнату. Мы тут пообщаемся...

– Олег, ну-ка тащи все барахло этого подлюги сюда.

Олег резво рванул за вещами, через пять минут вернулся ошарашенный:

– Никитич. Там это... много чего нашего нашлось, часики потерянные Вовкины, деньги, которые я найти не мог, в конверте, думал - завалились куда, тоже.

– Вытряхивай на хрен все из мешка!

– И нашлось много чего из имущества мужиков. Все привыкли ничего не прятать, у них никогда не было воровства, и ошарашенные мужики, матерясь, забирали свои вещи.

Ввалились верные сопровождающие Лизы мужики-ханты, задержавшиеся на денек у своих родственников:

– О, обезьянки явились, что ж вы подстилку свою оставили одну?
– опять начал лить грязь Зубов, но долго ему говорить не пришлось.

Никитич взял ружье и сказал:

– На выход! Вместе со стулом!

Поняв, что его сейчас просто пристрелят, как собаку, Зубов струхнул:

– Э-э, ты чего, сидеть ведь будешь за убийство!

– Убийство ещё доказать надо! Найдут ли тебя, козла, в болотах наших, это ещё бабка надвое сказала. А такую погань терпеть на земле... похоже, ой как много людей перекрестятся и вздохнут с облегчением, узнав, что такая мразь больше не отравляет воздух. Шагай!!

– Э-э-э, да ты не шути!! Я же человек...

– Тварь ты мерзкая, а не человек!!

– Никитич, давай я его до болота доведу, зачем уважаемому человеку руки марать об...
– манси Петр, вежливый и немногословный, выдал матерную тираду, - а с меня взятки гладки: моя ничё не видал!!

И тут Зубов взвыл и упал на колени:

– Мужики!! Вы чего, не губите. Я жить хочу!! Пощадите!!

Видя, что на него никто не смотрит и не жалеет, он завыл как зверь

– Сууки, если выберусь, я вас всех на куски порежу, жечь живьем буду!!
– он бился головой об пол, выл и орал, на губах запузырилась пена.

– Ай, совсем бешеный зверь, пристрелить нада, - вступил молчавший и недобро смотревший на Зубова, второй Лизин сопровождающий, Иван.
– Никитич, нада, однако, пристрелить, заразу нельзя распространять, тундра болеть из-за бешеного будет.

Никитич подумал немного:

– Давайте его в дальнем пустующем ангаре закроем до утра, я сейчас срочное сообщение передам, пусть менты приезжают и разбираются. Наверняка сидел, слова-то оттуда - "бугор, шестерки". Пока пусть без куртки, остынет, прекратит пену пускать, тогда и отдадим, ни хрена, не замерзнет, вон какой горячий.

Зубов услышав про ментов, мигом перестал орать и биться об пол:

– Мужики, отпустите, я уйду и никогда не появлюсь здесь, мужики?

– Похоже, наследил ты где-то сильно, вот отпустим тебя, раз не хочешь с ментами встречаться, а ты нас всех, как и обещал, на кусочки порвешь, такие гниды пока не напакостят, не угомонятся.

Под дулами двух ружей Зубов неохотно, но пошел в ангар, знал, похоже, не понаслышке, как стреляют северные охотники, а шансов перехитрить-убежать не было .

Никитич по срочной связи связался с центральной диспетчерской службой, там пообещали сразу передать его сообщение в милицию.

Лизу же все также трясло, и она никак не могла согреться. Никитич, посмотрев, как она двумя руками пытается удержать кружку с чаем, молча достал заветную фляжку и налил полстакана коньяка.

– Выпей, Лизуня.

– Никитич, да сроду столько не пила?

– Пей, дочка, пей, сколько сможешь, потом пойдем, с мужиками поговорим.

Кашляя, давясь, перхая, Лиза все-таки выпила все, сжевала не ощущая вкуса, краснобокое яблоко, посидела, чувствуя, как понемногу разжимается у неё внутри сжатая пружина...

– Никитич, а что у Миши за фотография, где они возле столбика с номером и звездочкой стоят, к кому-то погибшему ездили?

– А вот сейчас и спросим, пошли-ка.

В столовке уже ничего не напоминал о разыгравшейся драме - все было как всегда, на своих местах. Мужики сидели за общим столом, негромко о чём-то переговариваясь.

Лиза, войдя, сразу с порога спросила:

– Миш, а что это у тебя за фотка, вы к кому-то ездили погибшему?

Никитич за её спиной кивал и жестикулировал.

– Да, это мой двоюродный дед по маме, мы почти шестьдесят лет ничего о нём не знали, только то, что погиб, не дожив до восемнадцати где-то под Варшавой, вот летом мы и съездили к нему. Я сейчас фотографии и рисунки младшего братика принесу.

Принес альбом и стал рассказывать про дядюшку совсем молоденького, точь в точь как на рисунке Филиппа. Мужики, не веря, вглядывались в юное, безусое лицо:

– Да ему тут лет тринадцать всего и дашь, - вздохнул Вовка, - эх, пацаны ,сколько вас тогда полегло!!

Помолчали, вспомнили своих фронтовиков, а потом Минька долго рассказывал про своего безумно любимого деда Панаса, про то как он случайно встретил в их городе фронтового друга, которого вытащил едва живого, и почти сорок лет считал его погибшим, про остальных, оставшихся в живых дедовых однополчан, они же наоборот, думали что дед уже давно умер. Он копировал дедову речь, рассказывал про 'усякую полезную вешчь', про его кирзачи, про его любопытство, золотые руки... Все слушали внимательно, где-то смеялись, где-то умолкали, потом разговорились - у каждого был свой дед или два и хорошие воспоминания, связанные с ними.