Цветы зла. Продолжение Крайней мазы

– Удовлетворение?

– Да.

Марья Ивановна задумалась.

– Мне все-таки не вериться, что Дикий не догадывался, кто убил его жену...
– проговорила она, после того как Смирнов, потерся щекой об ее голову.
– Он же жил среди всего этого.

– Ничего он не догадывался... Потому что ничего не замечал. Вероника Анатольевна, царствие ей небесное, всю душевность из него вытравила...

– Не вытравила, а не вставила...
– Марья Ивановна потерлась щекой о плечо Евгения Ильича.

– Леночка пыталась вставить...
– вздохнул тот.
– И, похоже, еще пытается. Может, у нее что-нибудь получится.

– Получится...

– Не факт, - скривился лицом Смирнов.
– Детям трудно воспитывать родителей... Они такие глупые и самоуверенные.

– Родители?
– улыбнулась Марья Ивановна.

– Да.

– А ты сразу догадался, что Леночка причастна к убийству матери, да?

– Сразу. А если бы я знал, что у Леночки есть преданный друг, то сразу выложил бы правду.

– А как ты догадался?

– У меня есть дочь, ты же знаешь. После моего развода с ее матерью, она рассказывала мне страшные сказки, в которых погибают все, кто стоял между одной маленькой девочкой и одним очень хорошим человеком.

– Папой?

– Да. Дочь и отец - это почти единый организм. Психологически единый. А если добавить к этому то, что я хорошо знаю, что дети по натуре жестоки... И из цветов жизни легко становятся цветами зла, нашего зла.

– А Регина?
– переменила тему Марья.
– Пусть сидит?

– Нет. Когда ты прощалась с Леной, Дикий просил поговорить с Центнером насчет ее освобождения. Он сказал, что так Пете будет легче выкарабкаться.

– Несчастный мальчик...

– Он убийца, - Смирнов спорил сам с собой.

– Он ребенок.

– Он отравил Кристину.

– Освободил.

– Может, ты и права. Она жила в выдуманном мире. Придумывала абстрактную красоту. Хотела, чтобы абстрактным людям было хорошо. Чужим людям. А дочери ничего, кроме горя, не принесла.

– Лена для нее была не дочерью, а цветком ее трагедии, которую ей навязали. Над нами с тобой стоит Паша Центнер, стоит, напоминая о том, о чем не нам не хочется помнить, о том, что он хозяин всего. А Кристина видела глаза дочери, которая физиологически не могла винить отца и потому во всем винила ее. Ты же сам мне рассказывал об Эдиповом комплексе...

– Эдипов комплекс - это когда сын ненавидит отца... А когда дочь ненавидит мать - это комплекс Электры.

– Какая разница...

– Знаешь, если подумать, то получается, что Петя ни в чем не виноват.

– Да, не виноват...
– Марья Ивановна боролась со сном.

– И знаешь почему? Дети, вообще люди, как индивиды, ни в чем не виноваты. Во всем виноваты их родители. Или воспитатели. И я думаю, что в Аду люди мучаются не за свои грехи, а за грехи своих детей.

– Ты хочешь сказать, что отец Пети ответит перед Богом не за любовь к доступным женщинам и праздности, а за убийство?
– поцеловав Смирнова в губы, спросила Марья Ивановна.
– За убийство Кристины?

– Да... За хладнокровное предумышленное убийство.

– Что ж, тогда мы с тобой можем умыть руки. К чему лезть поперед Бога?

– С таким миропониманием можно всю жизнь умывать руки, - хмыкнул Евгений Ильич.

– Ты же сам знаешь: кто умеет умывать руки, тот умывает...

– А тот, кто не умеет, ходит грязным.

– Ты хочешь сказать, что мы грязные?

– А разве нет? В таком дерьме вымазались, а могли бы сидеть у телевизора и вместе с Затевахиным смотреть, как ловят ряпушку.

– Ты хочешь сказать, что мы ничего доброго не сделали?

– Не знаю, - покачал головой Евгений Ильич.
– Хотя, если подумать, мы, мы вместе с Петей вскрыли гнойник. А это всегда полезно. По крайней мере, для здоровых людей.

– В мире все равно ничего не изменится... Большинство родителей продолжит калечить своих детей...

– В Библии сказано: подмети у своего порога.

– Ты на что намекаешь?

– На то и намекаю... Или не нагулялась еще?

– Нагулялась, нагулялась, - Марья Ивановна, выгнувшись, поцеловала Смирнова в губы.
– А кого ты хочешь?

– Девочку, конечно... Они такие славные. А потом, если потянешь, можно и мальчика завести...

P.S.

К Паше Центнеру поехал Смирнов. За рюмкой коньяка и сигарами он рассказал о первом деле детективного агентства "Дважды два".

– Ты знаешь, я тоже думаю, что за все мои грехи ответят на том свете папаня с маманей, - проговорил Паша Центнер, выслушав Евгения Ильича.
– И потому творю зло, ха-ха, с особым удовольствием. С мазохистским, я бы сказал, удовольствием.

Сказав последнюю фразу, Центнер посмеялся.

"Нет, все-таки, он - штучка", - подумал Смирнов и, закурив предложенную ему огромную гаванскую сигару, изложил просьбу Дикого.

– Сделаем, не волнуйся, - махнул рукой Паша Центнер.
– За два миллиона баксов ее под именем Любовь и под фамилией Орлова в Сочи доставят в хрустящем целлофане с вертлявыми ленточками.

– Два миллиона - это все, что у него есть...

– Потому и прошу два миллиона. Если бы у него было два рубля - взял бы два рубля...

– За эти деньги можно целую зону освободить...

– Попробуй...
– усмехнулся Центнер.

– В таком случае, я отдам им те семь тысяч, которые он нам заплатил...

– Сунешься - в бетон закатаю... Вместе с Машей. Ферштейн?

Они помолчали, с разными чувствами вспоминая события полугодовой давности, затем выпили по рюмочке за здоровье тех, кто на зоне (тост предложил хозяин дома), и вновь помолчали.

– Ты чего скуксился?
– прервал паузу Центнер.
– На тебя не похоже. О всемирном потеплении не говоришь и о вреде социального обеспечения тоже.

– А откуда ты знаешь о вреде социального обеспечения?
– спросил Смирнов, вспомнив, с какими погребальными речами хоронил собеседника на берегу Пономарки.

– Стылый рассказывал. Мы сейчас с ним большие кореша. Кстати, ты знаешь, что он женился законным браком?

– На Юлии?
– импульсивно вскинул глаза Смирнов.

– На ней...
– иронично глядя, хмыкнул Центнер.
– Ревнуешь?

– Да нет...
– опустил глаза Смирнов.
– Он ведь у нее первым был.

– Ревнуешь, - удовлетворенно протянул король бандитов.
– Баб бывших не бывает. Я Машу тоже ревную...