Дама в черном

Я нашел его вполне спокойным, казалось, он вновь обрел власть над своими мыслями, а также глазами, которых он больше не закрывал. То, как он осматривает окружающую обстановку, всегда было зрелищем, достойным внимания. Ничто не ускользало от него. Квадратная башня, служившая жилищем Дамы в черном, была предметом его постоянных треволнений.

Тут, за несколько часов до того, как произошло таинственное нападение, я считаю уместным привести план жилого этажа этой башни, расположенного на одном уровне с двором Карла Смелого.

Войдя в Квадратную башню через единственную дверь К, вы попадаете в широкий коридор, составлявший когда-то часть караульного зала. Этот зал занимал прежде все пространство О, О1, О2, О3 и был окружен каменными стенами, сохранившимися до сих пор. Эдит поставила в этом зале деревянные перегородки, отделив довольно большую комнату с намерением превратить ее в ванную. Дверь в эту комнату, служившую помещением для Бернье, находилась в S. Чтобы попасть в R, где была единственная дверь в комнаты Дарзаков, необходимо было пройти мимо Бернье. Муж или жена Бернье всегда должны были сидеть в своей комнате, из которой через небольшое окошко Y можно было наблюдать также за дверью V, служившей входом в комнаты старого Боба. Во время отсутствия Дарзаков единственный ключ от двери К находился у Бернье; это был специальный ключ, сделанный накануне в мастерской, известной одному Рультабию. Молодой репортер сам поставил замок.

Рультабию очень хотелось, чтобы все те же предосторожности применялись и по отношению к старому Бобу, но последний воспротивился этому так энергично, что пришлось ему уступить. Старый Боб не хотел, чтобы с ним обращались как с преступником, и отстаивал свое право входить и выходить, когда ему вздумается, не прося всякий раз ключ у швейцара. Его дверь останется открытой, и он, таким образом, будет иметь возможность проходить из своей спальни или гостиной в рабочий кабинет в башне Карла Смелого, не стесняя ни себя, ни других. Из-за этого приходилось также оставить открытой и дверь К. Старый Боб потребовал этого, и Эдит поддержала его с некоторой иронией в голосе — иронией, относившейся к намерению Рультабия окружить старого Боба теми же предосторожностями, что и дочь профессора Станжерсона. «Но, господин Рультабий, мой дядя не боится, что его похитят», — сказала ему Эдит. И Рультабий понял, что ему остается лишь посмеяться вместе со старым Бобом над нелепой мыслью о похищении человека, единственное достоинство которого — обладание древним черепом! И он рассмеялся и согласился со старым Бобом, но на том условии, чтобы дверь К запиралась на ключ после десяти часов вечера и ключ этот оставался у супругов Бернье, которые откроют ему в случае надобности дверь. Это также стесняло старого Боба, который иногда очень поздно засиживался за работой в башне Карла Смелого. Но он, со своей стороны, не хотел во всем перечить этому славному Рультабию, который, как он говорил, боялся воров! Впрочем, в оправдание старого Боба я должен прибавить, что если он так неохотно шел навстречу моему юному другу, то лишь потому, что его не стали посвящать в восстание Ларсана из мертвых. Конечно, старику приходилось слышать немало рассказов о необыкновенных несчастьях, свалившихся на голову бедной мадемуазель Станжерсон, но он и не подозревал, что она не освободилась от этих несчастий, став госпожой Дарзак. Кроме того, старый Боб был эгоистом, как почти все ученые.

Рультабий, любезно осведомившись о здоровье тетушки Бернье, которая чистила картофель, доставая его из стоявшего на полу огромного мешка, попросил старика Бернье открыть нам дверь в комнаты Дарзаков.

Я в первый раз увидел спальню Дарзака. Она показалась мне холодной и темной. Эта большая комната была обставлена очень просто: туалетный столик был вдвинут в одно из заделанных теперь окон J; стена была так толста, что все это окно образовывало довольно большую нишу, из которой Дарзак и сделал себе туалетную комнату. Второе окно JI было меньше. Оба окна закрывали железные решетки с толстыми прутьями, между которыми с трудом можно было просунуть руку. Высокая дубовая кровать стояла в углу, образованном наружной стеной и каменной перегородкой, отделявшей спальню Дарзака от комнаты его жены. Прямо в углу башни находился вделанный в стену шкаф. Посередине комнаты стоял письменный стол, на котором лежали несколько научных книг и письменные принадлежности. Завершали меблировку кресло и три стула. Спрятаться в этой комнате иначе как в шкафу было немыслимо. Супругам Бернье был отдан строгий приказ осматривать этот шкаф, где висело платье Дарзака, всякий раз, как они убирали комнату, и сам Рультабий, который в отсутствии Дарзаков время от времени заходил в комнаты Квадратной башни, никогда не забывал порыться в нем.

Он проделал это в моем присутствии. Когда мы перешли затем в комнату госпожи Дарзак, мы были уверены, что никого не оставили в комнате Робера. Как только мы вышли из последней, сопровождавший нас Бернье запер, как и всегда, единственную дверь, соединявшую эту комнату с коридором. Комната госпожи Дарзак была меньше, но гораздо светлее и веселее комнаты ее мужа благодаря особому расположению окон. Как только мы переступили порог, Рультабий побледнел и, повернув ко мне свое доброе и погрустневшее лицо, спросил:

– Ну что, Сенклер, вы улавливаете аромат дамы в черном?

Черт возьми, нет! Я ничего не чувствовал. Окно, загороженное решеткой, как и все другие, выходившие на море, было широко открыто, и легкий ветерок колебал занавеску, висевшую на карнизе над вешалкой, которая была прибита к одной из стен. Другая стена была занята кроватью. Вешалка была прибита так высоко, что висевшие на ней платья и пеньюары, а также закрывавшая их занавеска не достигали пола, так что всякому пожелавшему там скрыться невозможно было бы спрятать ноги. Также невозможно было и повиснуть на вешалке, так как она была очень легкой и не выдержала бы тяжести человеческого тела. Это, однако, не помешало Рультабию тщательно осмотреть весь гардероб. В комнате не было стенного шкафа. Туалет, письменный стол, кресло, два стула, четыре стены — и в них никого, кроме нас.

Рультабий, заглянув под кровать, сделал знак, что пора уходить, и быстро вытолкал нас из помещения Дарзаков. Сам он вышел последним. Бернье сейчас же запер дверь маленьким ключом, который и спрятал в верхний карман жилета, застегнувшись затем на все пуговицы. Мы обошли все коридоры, а также помещение старого Боба, состоявшее из гостиной и спальни, столь же доступных для осмотра, как и комнаты Дарзаков. В комнатах никого не было, обстановка казалась очень скромной: стенной шкаф, книжный шкаф, наполовину пустые, с открытыми дверцами. Когда мы выходили из помещения, тетушка Бернье расположилась на пороге своей двери, по-прежнему занятая чисткой картофеля.

Мы зашли в комнату Бернье и осмотрели ее так же, как и все прочие. Остальные этажи были необитаемы и сообщались с нижним посредством узкой внутренней лестницы, начинавшейся в О3 и кончавшейся на вершине башни. Люк в потолке комнаты Бернье закрывал лестницу. Рультабий потребовал молоток и гвозди и заколотил люк. Таким образом, пользоваться лестницей стало невозможно.

Можно смело утверждать, что ничто не ускользало от Рультабия и он, совершив обход Квадратной башни, не оставил там никого, кроме супругов Бернье. Можно равным образом сказать, что ни одного человека не было в помещении Дарзаков до тех пор, как Бернье несколько минут спустя не открыл его сам Дарзаку, о чем я сейчас расскажу.

Было приблизительно без пяти минут пять, когда мы, оставив Бернье в коридоре перед дверью в комнату Дарзака, вышли с Рультабием во двор Карла Смелого, дойдя до площадки старой башни ВII. Усевшись на парапете, мы смотрели на берег, привлеченные кровавой окраской Красных Скал, как вдруг заметили на краю Большой Бармы, разинувшей свою таинственную пасть среди пылающих скал, пляшущий силуэт старого Боба. Он был единственным черным пятном на фоне Красных Скал. Силой какого волшебного анахронизма этот факельщик из похоронного бюро, в своем черном сюртуке и высоком цилиндре, перенесся ко входу в эту трехсоттысячелетнюю пещеру, образовавшуюся в кипящей лаве, чтобы служить первой кровлей первой семье в первые дни земли? Этот мрачный землекоп потрясал своим черепом и хохотал… хохотал… хохотал. Ах! Как этот смех теперь был неприятен нам! Он резал нам слух.

От старого Боба наше внимание переключилось на Робера Дарзака, который только что прошел под воротами башни Садовника и пересекал двор Карла Смелого. Он не заметил нас. Ему-то было не до смеха! Рультабий жалел его и понимал, что терпение Дарзака должно скоро истощиться. После завтрака Дарзак еще раз сказал моему другу, который потом передал мне этот разговор:

– Неделя — это много! Я не знаю, смогу ли я выносить эту муку еще целую неделю.

– Куда же вы поедете? — спросил его Рультабий.

– В Рим! — ответил тот.

Очевидно, дочь профессора Станжерсона последует за ним только туда, и, как полагал Рультабий, именно соображение, что папа может уладить их дела, навело несчастного Дарзака на мысль о путешествии! Бедный, бедный Дарзак! Нет, правда, его судьба была слишком печальна. Мы не сводили с него взгляда, пока он не вошел в Квадратную башню. Его стан еще больше согнулся. Он держал руки в карманах. У него был такой вид, точно ему все опротивело, все! Да, с руками в карманах у него действительно был такой вид! Но потерпите, он вынет свои руки из карманов и перестанет давать повод для улыбок! И я, который улыбнулся, могу признаться: Дарзак при гениальном содействии Рультабия заставил меня пережить ужас, который вряд ли когда-либо переживали люди!.. А сейчас! Кто бы поверил этому!..