Дар кариатид

Оставался последний дом. Маленький, унылый, таким самой судьбой предназначено стоять на окраине.

Нина постучала в него без надежды.

Заспанная пожилая хозяйка испуганно смотрела на ночную гостью.

— Видишь, раненых полный дом. Куда я тебя пущу?

Нина еще раз оглянулась на деревню. Наверное, тёте и её сыновьям снились васильковые поля и Барский Сад, когда в нем наливались солнцем яблоки.

Неожиданно, когда закрылась дверь последнего дома, Нина почувствовала странное облегчение вперемешку с обреченностью. Впереди простиралось огромное поле. Увязая в снегу, Нина пошла дальше.

Черный снег замело белым. Но Нина знала: белый снег — это ненадолго. До следующей бомбежки. Но это был совсем не тот белый снег, что прошлой зимой, когда хотелось играть в снежки и кататься с оледеневшей горки.

Белое поле казалось бесконечным. Девочка тревожно осмотрелась вокруг. Не лучше ли было бы остаться в негостеприимной деревне до утра?

Но метель уже стерла, замела следы обратно. Нигде ни избы, ни огонька… Только снег, снег, снег… На земле, в воздухе и белом-белом небе.

Нина пошла наугад. Главное- не останавливаться. Тогда когда-нибудь обязательно куда-нибудь выйдешь.

Слезы смешивались со снегом, слепили глаза. Девочка спотыкнулась обо что-то в кромешной белой тьме, растянулась на снегу. Это что-то оказалось рукой, торчавшей из-под снега, как рука утопающего над соленым безбрежным простором, когда он пытается еще зацепиться за что-то над поверхностью моря.

Часы на запястье продолжали отсчитывать мгновения. Длинная тонкая стрелка, как ножка циркуля, продолжала очерчивать круг за кругом. Короткая толстая стрелка курсировала от «2» к «3». Большая, минутная, подходила к шестерке. Половина третьего. Ночь на исходе. Но до утра еще целая вечность.

На закопченном небе сияли звезды, так бесстыдно ярко, будто не было войны. Луна, огромная, кровавая — к морозу — пятном растеклась по небу.

Нина приросла взглядом к этому тревожному пятну, и ей показалось, что луна дрогнула, как будто качнулось небо. Это поблизости взорвалась граната.

Девочка припала к земле, тяжело поднялась с коленок, как ни хотелось бы вьюге, чтобы она навсегда осталась в белом поле. Сон уже прошел. От холода девочка не чувствовала даже страха. Только нестерпимым стало чувство одиночества. Нине вдруг показалось, что в бесконечном этом поле она уже не встретит никого. Никогда.

Но вдали вдруг показалась фигура.

Девочка едва не вскрикнула от радости, но в последний момент взметнулась тревога: «А вдруг фашист?».

Осторожно, стараясь, чтобы снег не скрипел под ногами, Нина стала приближаться к человеку, встреченному случайно в белом бездорожье.

И радость снова, как огонь, взметнулась в ее душе. «Русский!» На шапке-ушанке надо лбом у мужчины горела красная звезда. Лица невозможно было разобрать в темноте, но ясно было, что это мужчина: на белый маскировочный костюм спускалась черная борода.

Нина пошла быстрее, почти побежала.

«Дяденька!» — хотела было крикнуть она, но слово комом застряло в горле и вырвалось наружу криком ужаса.

То, что издали казалось бородой, оказалось кровавой массой, бывшей когда-то лицом.

Сзади бойца подпирало ружье.

Ужас сменился смешанным чувством жалости и разочарования, но разочарование было сильнее. «Ему уже не холодно», — шевельнулось в душе что-то нехорошее, и девочка бросилась прочь от пугающей мысли.

Нина шла и шла, не разбирая дороги.

Главное, идти. Не важно — куда. Тогда куда-нибудь придешь. И кто-нибудь покормит. И даст погреться у печки.

Только не останавливаться. Остановиться — значит навсегда остаться в этом снегу.

Иногда снаряды пролетали слишком близко, и Нина в ужасе шептала одни и те же слова:

— Милый Бог, пожалуйста, сделай так, чтобы меня не перерезало снарядом.

Невидимым грузом навалилась на плечи усталость. От полыхавших вокруг костров было светло, уколы мороза заставляли отчаянно мечтать о тепле.

Поле кончилось очертаньями домов вдали, и это придало сил.

У окраины деревни Нина наткнулась на истерзанную тушу убитого коня, которую люди и волки не успели растащить по частям. Отдельно от коня лежали голова, ноги и одно ухо.

Там, высоко, услышали молитвы.

По небу тяжело расползался спёкшийся рассвет.

Нина взяла ухо и, крепко сжав находку окоченевшими пальцами, чтобы не упала в сугроб, ринулась к первому вставшему на пути дому и отчаянно заколотила в дверь. Над крышей занимался дымок.

Открывали нестерпимо долго. За ночь замело — не отворить. Скрипела дверь, изнутри покрякивала хозяйка.

Нина отгребла ногой снег от порога и почувствовала, как обожгло холодом пальцы. Порвался ботинок.

В отчаянье девочка посмотрела на небо.

Скорей бы кончилась зима!

Скорей бы кончилась война!

Дверь, наконец, поддалась, лениво, нехотя.

— Что ж ты так стучишь-то, — покачала головой открывшая и тут же сочувственно вздохнула. — Бедняжка, совсем озябла.

Всё было понятно без слов. Не дожидаясь приглашения, Нина метнулась внутрь, как бездомный котенок, учуявший миску парного молока на полу.

Хозяйка растапливала печь.

— Тетенька, посади ухо на палочку, — попросила Нина.

В доме никого не было.

— Ой, деточка! — всплеснула руками хозяйка, насадила ухо на ухват и поднесла к огню. — Накормила бы тебя, да нечем, сама голодная.

Мясной дух расползся по дому. Ухо аппетитно опалилось. Нашлась у хозяйки и соль.

Женщина посыпала ухо драгоценными белыми крупинками и протянула Нине. Девочка проглотила его, почти не разжёвывая.

— Можно я у вас у порожка посижу немножко, погреюсь, — жалобно посмотрела на хозяйку.

— Грейся, сколько хочешь, — разрешила женщина и стянула с лавки рогожку, кинула её гостье на пол.

Сама легла на солому, оказавшуюся под вещью, служившей ей матрасом.

В рогоже копошились вши. «Как же их много», — удивилась Нина уже во сне.

Коварные насекомые поспешили облепить неподвижную добычу и расползлись в нахлынувших звуках и красках.

Проснулась Нина от света такого яркого, что даже забыла: за окнами война, и может в любую секунду ворваться в дом, перевернуть в нём всё вверх дном или уничтожить вместе со стенами и зыбкой соломенной крышей.