Дар памяти

Привороты на крови? Вы имеете в виду драконью кровь?

Нет, что вы, - Гжегож встал. – Обыкновенную кровь волшебника. О них говорится в книге «Неснимаемые приворотные чары». Мне ее подарил в свое время Давид. Хотите почитать?

На следующее утро Эухения, расположившись в кресле напротив кровати, листала засаленные страницы старенького тома, вчитываясь в короткую главку, посвященную неопределимым приворотным зельям. «Мой драгоценный соавтор Отомар Ксавье предпочел отнести эти привороты к неснимаемым на основании того, что для изготовления отворота нужна кровь приворожившего, отданная не по принуждению, а добровольно. Это исключает всяческое давление или шантаж, угрозу тюремного заключения и даже уговоры». Перевернув очередную страницу, Эухения увидела, что на ней, под окончанием этой, последней главы, кто-то сделал приписку мелким, чрезвычайно запутанным почерком. Ей пришлось призвать с полки лупу для того, чтобы через полчаса усердных стараний кое-как разобрать презрительные слова: «Дорогой мой Альбус, я бы уважал авторов сего опуса, господ Делона и Ксавье, если бы они дали себе труда хотя бы проверить то, что предлагают своим читателям, а не коллекционировать бесполезные слухи. Любому магу, имеющему мало-мальский опыт в зельеварении, известно, что привороты, в которых используется кровь, срабатывают только в том случае, если приворот происходит между родственниками. На твоем месте я бы выбросил сей шедевр и забыл бы его, как страшный сон. Твой Николас».

========== Глава 63 Минерва ==========

POV Северуса, ночь с 23 на 24 февраля 1994 года

В половине четвертого в моей гостиной - такая стужа, что, наверное, и наколдованная вода мгновенно превратится в лед. А согревающие чары накладывать нельзя - воздействие магии напрямую в таком состоянии исключено. Да и зелья, мягко говоря, нежелательны.

Развожу огонь в камине и обессиленно падаю в кресло. Так отвратительно не чувствуешь себя и после Круциатуса. Там, по крайней мере, к физическому страданию не примешивается ощущение полной моральной раздавленности.

Как я дошел до подземелий, непонятно… Палочка лежит на столе, и надо бы не забыть стереть с нее следы последнего заклинания.

Но вместо того, чтобы действовать, я десять минут просто дрожу от холода, уставившись в книжный шкаф, внимательно изучая перевитый серебряной нитью черный корешок подарочного издания «Самых влиятельных чистокровных семейств магической Британии». Здесь, конечно, подсуетился Люциус, в свое время поставивший задачей образовать меня, разъяснить, кто есть кто. Последние десять страниц в книге отведены Принцам, которые, однако, утратили все свое величие еще в начале 19-го века. Дома у нас тоже такая водилась – мать, в отличие от меня, даже изгнанная из рода, никогда не забывала, что она – Принц. Книжка, как и другие магические (некоторые из них мать прикупила у старьевщика), лежала в ящике на чердаке. Один ее угол основательно погрызли крысы, оставив после себя омерзительный запах, и, может, от этого она к моменту поступления в Хогвартс и оказалась единственной не изученной мною. А, может, я инстинктивно берег себя от разочарований, стараясь не усугублять своего детства осознанием огромной разницы между мной и чистокровными магами, превосходившими меня уже по праву рождения.

Тем и привлек меня в свое время Люциус, что относился ко мне хорошо независимо от крови. Увы, и Лорд тоже…

И все-таки встряхиваюсь, отрываю взгляд от корешка и выныриваю из ступора – соберись, Сопливус, тряпка, считай, что тебе выдали индульгенцию, и завтра – никаких последствий, ну, в крайнем случае - небольшие слабость и дрожь. Закутавшись в зимнюю мантию, навскидку призываю из шкафа какую-то маггловскую дрянь. Дрянь оказывается бренди, подаренным Ричардом в напоминание об одной провернутой нами сделке, и, вспомнив, что алкоголь тоже нельзя, я долго рассматриваю следы паутины на темном стекле бутылки и затем с отупелым равнодушием отсылаю ее обратно.

Мда… После окончания учебы в Хогвартсе самое большое унижение я испытал, пожалуй, только когда Лорд решил поднять себе настроение, наложив на меня Империус. Вроде бы он заставил меня даже трансфигурировать одежду в розовое платье и танцевать в нем, но я так напился потом, что большая часть случившегося просто вылетела из головы. А, может, он подчистил мне память, как и другим свидетелям. Повезло - их было немного. Ныне покойный Джеффри Уилкс, например, столь легко не отделался… И кто знает, не насмешки ли «коллег» сыграли свою роль в том, что он так рано убрался… Слишком уж рьяно начал кидаться после этого в бой – похоже, доказывал свою состоятельность.

Сегодня свидетель был только один. Но для того, чтобы почувствовать себя так, как будто меня, догола раздетого, разглядывает целая толпа, вполне хватило и одной гриффиндорской дуры... Пожалуй, даже Поттер не заходил в своих стараниях поиздеваться надо мной так далеко…

…Напоив меня веритассерумом, Минерва отходит на безопасное расстояние, как будто я, сидя на полу в идиотском коконе из белых лент, да еще под действием расслабляющего зелья, мог бы противостоять ей. Но она продолжает сжимать в руке палочку так, как будто я готов освободиться и напасть на нее в любой момент. Флакон в ее другой руке, кажется, вот-вот хрустнет. Комната вокруг Минервы тонет в молочном тумане – веритассерум неумолимо сужает обзор, направляя фокус исключительно на говорящего.

Зачем ты напоил меня Сонной одурью пятого февраля? – на первом вопросе, не смотря на то, что тело ощутимо тяжелеет, я еще мыслю достаточно ясно.

Ричард рассказывал мне про маггловские полицейские детекторы лжи. Чтобы их обойти, надо просто сильно верить в ту историю, которую рассказываешь. Или не волноваться. То есть практически применить один из простейших приемов окклюменции. Но с веритассерумом – иначе. Он заставляет человека хотеть рассказать всю правду. Как я прочел в одном маггловском опусе по криминологии, каждый преступник подсознательно стремится к тому, чтобы быть разоблаченным. Создатели веритассерума тоже опирались на эту теорию и, кажется, не прогадали. Веритассерум лишь усиливает это желание, и я ни разу за свою карьеру зельевара не слышал, чтобы с ним можно было как-то бороться. Например, особым образом строить фразы, когда отвечаешь на вопросы. Или говорить однозначные «да» и «нет». Создавая антидоты, я, естественно, проводил соответствующие испытания, не спрашивайте меня, на ком…

Я не поил тебя Сонной одурью…

Это был ты! Ты был в моих комнатах в тот вечер! Ты вскрыл мою защиту. Мне сказал портрет…

Если б на этом можно было остановиться… Но веритассерум уже подчиняет меня, и я, к своему к моему полнейшему позору, оказываюсь к нему еще менее стойким, чем остальные.

Я нашел тебя спящей в классе на парте. Тебе снился Грегори. Я гладил твой лоб. Мне хотелось трогать тебя, – у Минервы расширяются глаза, возможно, меня это обрадовало бы, если бы моей главной эмоцией не было сейчас безразличие обреченного на казнь. Эмоции нахлынут потом.
– Еще хотелось посмотреть, какие ты носишь чулки. Семнадцать лет назад мы с Мальсибером, Уилксом, Трэверсом и Пьюси испытали на тебе Чары мухоловки, и Мальсибер задрал тебе подол и щупал тебя. А ты так смешно дрыгала ногами. У тебя были чулки в зеленую сеточку на подвязках. Хотелось узнать, носишь ли ты до сих пор подвязки. Хотелось посмотреть, гладкая у тебя кожа на ногах или дряблая. И с кружевами ли у тебя белье. И у тебя действительно такая красивая грудь или ты подкладываешь в лифчик…

Прекрати! – восклицает совершенно белая Минерва. – Прекрати!

Поздновато спохватилась.

А меня пробивает на смех. Да что там – я просто наслаждаюсь ее видом, когда описываю в красках, что сделаю с ней после того, как повторю подвиг Мальсибера. А она слушает, застыв посреди гостиной, как будто ее шарахнули Петрификусом, а потом удержали чарами подпорки. Хорошо, что еще палочку опустила, а то с нее станется и меня шарахнуть… Но запал кончается, зелье вновь наступает, соображать трудно, перед глазами все расплывается, и лишь следующий вопрос заставляет меня продолжить.

Ты знаешь, кто напоил меня Сонной одурью?

Конечно. Любовник Альбуса.

Минерва снова теряет всю вернувшуюся было к ней собранность.

К-какой любовник?

Тот мерзавец и подонок, на которого он меня заменил. Тот, которого трахает Альбус. Или который трахает Альбуса. Понятия не имею, кто из них сверху.

Северус Снейп, что ты несешь?! У Альбуса не может быть любовника!

Есть, и еще какой! Только бы узнать его стихию. Только бы прервать контракт. Тогда я заставлю его ползать у моих ног, чтобы Альбус наконец понял… понял, что лучше меня никого нет. Чтобы он не смел меня заменять никогда. Чтобы он был только мой… мой… Чтобы только я мог трахать его. Чтобы он потом обнимал меня и говорил, что я его мальчик, сильный, умный и храбрый мальчик. Чтобы он снова сделал меня своим, а не как сегодня. Чтобы я мог принадлежать ему до конца, как в первый раз… как на озере… Чтобы он любил меня… Сказал, что любит.

Проклятая сыворотка! Забыв про все правила поведения, пытаюсь бороться с ней, но в итоге только оказываюсь раздавлен жутчайшей головной болью, и все равно плачу от отчаяния, от того, что Альбус может никогда больше не стать моим. От боли осознания того, что сегодняшнее утро – последнее, что у меня было. И, конечно, говорю об этом ей. И о том, что когда действие веритассерума закончится, я собираюсь стереть ей память, тоже.

Но нашей верившей в Альбуса-бога дурочке не до мыслей о том, что я ей устрою.