Дар памяти
Шрифт:
Наконецон отрывается от своего занятия:
Тебе очень идет, знаешь? Пойдем в постель.
Следую за ним не сразу, минут через пять. К этому моменту он уже спит, как и прежде, лицом немного к проходу и в подушку, спиной к стене. Губами трогаю затылок, распутываю мокрые от пота пряди. Прослеживаю глазами изгиб спины, ложбинку между ягодицами, которые вновь прикрыты одеялом, и вот теперь чувствую возбуждение. Да уж, быть подлецом - так до конца. Вчера я накладывал лечебные чары, но я, в конце концов, не целитель и прекрасно понимаю, что у него еще ничего не успело зажить. Сегодня хотел обойтись без проникновения, но когда
Он почти просыпается, когда я нахожу простату, почти – потому что просит «еще» так сонно, что сразу понятно, что не отличает сна от яви. Я замираю до того момента, когда его дыхание вновь станет ровным, и продолжаю разминать, добавляя второй палец. Там туго, очень туго, все рефлекторно сжимается в попытке защитить самую уязвимую точку своего обладателя, но мне же плевать на все, я, не церемонясь, не добавляя третьего пальца, встаю на колени, пристраиваюсь, слегка отвожу его ногу и вхожу.
Он просыпается со второго толчка, но чего-то большего, чем хриплые выдохи, я дожидаюсь, наверное, только на десятом. Я знаю, что ему больно, но я бы вошел сразу, если бы мог, если бы меня так не сжимало, если бы не было так узко и больно мне самому. Я бы вошел сразу… Но ему все равно. Я трахаю его так сильно, что, кажется, сейчас не то что разорву его - разнесу всего на ошметки, что, кажется, сейчас разнесет на ошметки меня самого. Он не протестует. Он стонет, кричит «еще», «о Господи», а я ничего не понимаю от ярости, которая затмила все. Я ненавижу его. Я ненавижу его в этот момент так сильно, как кажется, ненавидел никого и никогда. Не понимаю и ненавижу.
Меня останавливает мое имя.
Северус! – испуганно кричит он.
И это оглушает, словно меня, зарвавшуюся лошадь, щелкнули бичом. Наконец-то. Ярость сменяется тревогой, и я оказываюсь в реальности. В реальности, в которой держу его в руках, сжимаю, перепуганный тем, что натворил, боюсь выходить из него, чтобы еще больше не навредить, и не могу разжать руки, потому что отпустить сейчас – страшнее всего.
Северус, Северус, - повторяет он в крике и вздрагивает всем телом, рефлекторно сжимаясь вокруг моего члена. И до меня доходит, что это был не испуг, а оргазм.
Разжимаю руки и отшатываюсь. Я не успел кончить, но возбуждение ушло. Ромулу, охнув, вытягивает из-под подушки палочку и зажигает ночник. Потом, застонав, садится на постели. Я отвожу глаза.
Это было… мощно, - смеется он. – Северус, что с тобой?
Что со мной? Придурок, когда же ты наконец увидишь?! Я ведь изнасиловал тебя. Я бы не остановился ни перед чем, а ты продолжаешь вести себя будто ни в чем не бывало. Я не знаю, что мне еще сделать, что еще сказать…
Тебя что-то мучает, - говорит он.
Я наконец поднимаю взгляд. Он тянет руку к моей щеке. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не наорать. Потом смотрю на руку – на ней кровь. Кровь на простынях. Совсем немного, но она есть. Я не знаю, что сказать.
Тебя что-то очень сильно мучает, - повторяет он. Потом сам замечает кровь, но вместо того чтобы испугаться, просто ложится, расставив
ноги, направляет палочку на задницу и говорит: - Эпискеи.Ты ошибся, - говорю я. – Ошибся, связавшись со мной.
Он фыркает.
Знаешь, один хороший человек из Ирана сказал мне как-то, что у нас, европейцев, есть большая проблема – мы слишком много думаем.
Я порвал тебя, - напоминаю ему.
Но ты же меня сейчас залечишь, - пожимает плечами он. – И ты сварил мне заживляющее, хотя я тебя не просил. Северус… - он сгребает меня в объятия и начинает гладить по спине.
Мне хочется отодвинуться, но я… привыкаю.
Я не могу этого понять, это непостижимо. Он или идиот, или святой, чтобы прощать мне все. Нет, скорее все-таки идиот.
Ты же знаешь, кто я. Знаешь, что от связи со мной не будет ничего хорошего, - шепчу я.
Помолчи, - говорит он, сжимая меня. – Просто помолчи.
Ты не понимаешь, во мне ничего не изменилось, я остался прежним. Я предал Лили, и тебя, и любого точно так же предам. И тебя.
Я закрываю глаза, чувствуя, как его ладонь, движущаяся по моей спине, стирает и ярость, и боль, и ненависть, возвращает любовь.
Помолчи.
Утром мы завтракаем на кухне. Ромулу в переднике подбрасывает на сковородке блинчики с мясом, варит кофе. Ни дать ни взять – завтрак семейной пары. Ночная лихорадка прошла, кажется, что на некоторое время жизнь выдала мне помилование, и все хорошо.
Возможно, действует отсутствие необходимости торопиться. Вчера Филиус перед моим уходом проверял те самые чары, и я сам лично обновил чары, наложенные на ход в Одноглазой ведьме, так что теперь чувствую себя спокойным. Даже мысли о том, что Поттер в любом случае может найти приключение на свою голову, что где-то вокруг замка бродит Блэк, не задерживаются надолго.
У Ромулу горят глаза. Проснувшись, мы опять занимались любовью. Я отлично выспался, и все это можно было бы назвать лучшим утром, какое только может быть. Можно бы.
Он ставит сковородку на стол. Потом снимает фартук, наклоняется ко мне и целует в лоб.
Все-таки ты слишком много думаешь, Северус. Перестань. Не знаю, что ты себе там надумал и в чем себя винишь, но для меня все просто отлично. И то, что ты ночью сделал… это вообще было... – И вдруг отстраняется: - Ты же не бросишь меня?
В глазах страх. Страх и боль, которые я совершенно не могу переносить. Только не у него.
Притягиваю к себе, подавляю вздох:
Нет, не брошу.
Обещай мне, - требует он. – Поклянись.
Клянусь.
Еще бы знать, как это обещание сдержать. А лучше всего – как бы его не сдержать.
У входа в замок меня ждет Альбус. На секунду сердце обрушивается куда-то вниз, но потом возвращается на место – лицо у Альбуса благодушное и расслабленное. Впрочем, возможно, сейчас могло бы случиться все, что угодно, а он бы продолжал ходить с таким лицом. Поэтому выбегающие из дверей и чуть не сбивающие с ног маленькие идиоты впервые радуют – замок живет своей жизнью, значит, ничего действительно не произошло. Кроме того, они не дают возможности Альбусу спросить, где я был. По официальной версии я оставался на процедуры, но я не верю, что Альбус продолжает обманываться этой сказкой.