Дар памяти

Неожиданно при мысли об этом моменте, при слове «доступность», возникающем в моей голове, при воспоминании о том, как я почувствовал прикосновение его живота, его робких мускулистых рук, его запахе, я вдруг ощущаю такой мощный прилив желания, что готов проклясть длину собственной ночной рубашки, пока моя рука добирается до болезненно-напряженного члена. Мне хватает нескольких движений, чтобы кончить. Кончить так ошеломляюще и ярко, что остается только порадоваться, что заклинания беззвучия на моих комнатах постоянны.

От эмоций меня трясет, я падаю лицом в подушку, исторгая самые настоящие животные стоны, и впервые за много лет перед моими глазами лицо не Альбуса - другого человека. В моей голове так оглушающе пусто, а телу так хорошо, что когда мне удается сфокусировать глаза на защитных рунах, нарисованных на потолке, мое состояние можно передать как ощущение невыносимого восторга. Когда же, наконец, я более-менее прихожу в себя и пытаюсь сложить что-то внятное из обрывков, которые носятся в голове, вылавливаю оттуда одну единственную мысль, хватаюсь за нее и вытаскиваю на свет – и ее, и себя вместе с нею. Я оторвался от него, я смог, я смог!

Фелиппе… Я не могу этого объяснить, но в нем есть что-то очень похожее на Ромулу. Какая-то чистота. Невинность. Без той доверчивости, наивности или пылкости, которые мне так не нравятся в мальчишке. Он знает жизнь, знает, чего от нее ждать, он имеет дело с темными артефактами и сексуальной магией. И все же – как будто всего этого нет, как будто это обычный человек, какой-нибудь электрик, маггл, который ходит каждый день на работу с девяти до шести, по вечерам, не задерживаясь в баре, сразу возвращается домой к детям, а по воскресеньям выводит свое семейство в церковь или зоопарк.

Я вдруг вспоминаю о своем намерении завести любовника, высказанном несколько дней назад. Смеюсь почти до истерики. Неужели я и вправду считал себя никому не нужным?!!

В первый раз за много лет в ночь на день рождения Лили я высыпаюсь, и более того, проснувшись, чувствую себя почти здоровым (последствия проклятий еще то тут, то там дают о себе знать) и очень бодрым. В прошлые годы я неизменно напивался к вечеру, и год назад Альбус часов около десяти отпаивал меня отрезвляющим, в то время как я безуспешно пытался его прогнать. В этом году я презрительно усмехаюсь, вспоминая об этом. Дело, которое предстоит мне сегодня, легким не назовешь, и для того, чтобы осуществить его с наименьшими потерями, мне потребуются вся моя собранность и ясная голова.

Закончив с зельями для Поппи и для Формана, я спускаюсь в секретные комнаты подземелий. О ходе, который ведет туда, знаем только мы вдвоем с Альбусом. Сойдя по широкой мраморной лестнице, я оказываюсь в маленьком темном зале среди колонн, обвитых серебристыми змеями. Таких залов несколько, когда-то они соединялись ходом с Тайной комнатой, однако позже его перегородило обвалом. Скорее всего, Слизерин проводил здесь какие-то ритуалы, возможно, даже совместные с другими Основателями, поэтому для василиска сюда дороги не было. В Хогвартсе гораздо больше потайных помещений, чем можно подумать. У Альбуса есть и свои собственные, в прошлом году он прятался там, когда Попечительский совет отстранил его от исполнения обязанностей директора.

Помещения Салазара находятся на уровне Хогвартского озера, и пол в зале, где я стою, залит лужами. Пахнет, конечно, сыростью, но воздух довольно свежий, чуть ли не лучше, чем в классе, на который налагаются специальные чары проветриваемости. Зажигаю факелы вдоль стен и лампы, свисающие с потолка. Скорее для того, чтобы полюбоваться отражением огней, чем с практической точки зрения – для того, чтобы осветить нужное мне пространство, хватило бы и Люмоса.

Наложив водоотталкивающее заклинание, иду к одной из колонн. Серебристая змейка с изумрудными глазами отзывается на поглаживание, оживает и, складывая кольца, сползает вниз, открывая доступ к колонне, мрамор которой на глазах теряет плотность, становится похожим на туман над озером ранним утром. Я протягиваю руку сквозь него и нащупываю две вещи – небольшую резную шкатулку и волшебную палочку. Возвращаюсь к ступенькам и сажусь на них. Холодно, но идти наверх не хочется. В шкатулке – несколько моих личных вещей, в том числе колдографии и фотографии Лили.

С днем рождения! – говорю я, вглядываясь в родное лицо на черно-белом снимке. Здесь нам по десять лет, и ее родители взяли нас обоих в зоопарк в Лондоне, да еще и оплатили мне поездку для того, чтобы сделать подарок ей. С годами я проводил с ее семьей все меньше времени: даже если Лили сама готова была противостоять ненависти, с которой встречала меня Петунья, я знал, что после каждого моего прихода к Эвансам следуют недели скандалов, которые ее старшая сестра устраивала самой Лили и родителям, и предпочитал встречаться на нейтральной территории.

Лили подмигивает мне с другого снимка: «Опять набычился, Сев? Ну не смотри таким букой!» Здесь Лили тринадцать, и мы тогда еще были друзьями. Разве я могу смотреть на тебя букой, Лили? Ты – все, что у меня есть самого светлого, самого искреннего, которое когда-либо было в моей жизни. А я тебя оттолкнул. Как и Ричарда, думаю вдруг я. Ведь то, что я предложил ему принести обязывающую к послушанию вассальную клятву – ничуть не лучше того, вылетевшего у меня в сердцах, «грязнокровка». Захлопываю коробку. Что ж, у меня перед тобой долг, Лили. Что с того, что выполняя его, я обрастаю новыми?

Коробку я возвращаю в тайник. А палочку – 14,5 дюймов, превышающие на полдюйма самый длинный из всех стандартных размеров - крепко сжимаю в руке и начинаю выкрикивать все известные мне заклинания подряд, ощущая, как ее сила сливается с моей. Исходя из того, что я читал про волшебные палочки в целом, палочка из боярышника* – всегда риск. Однако они из тех, что хуже всего поддаются Экспеллиармусу и, поскольку подчинить их непросто, с легкостью возвращаются обратно к признанному ими владельцу.

В нелегальной мастерской, куда привел меня Ричард, и о которой, будьте уверены, не знал даже Темный Лорд, эта палочка будто сама попросилась ко мне. Как когда-то в мастерской у Олливандера стоившая невероятно дорого черная эбеновая. Сердцевина у черной эбеновой, как ни странно было бы это предполагать с моим прошлым, да и с настоящим и будущим тоже, – волос единорога, которая неохотнее всего склоняется к темной магии. А вот у боярышниковой – ее антипод, высушенная сердечная жила дракона, добавляющая палочкам мощности. Это хорошо, поскольку даже не берусь предсказывать количество непростительных заклятий, которые мне придется произвести ей в ближайшее время. И даже если и не непростительных, то очень темных.

К Слагхорну я добираюсь к четырем часам. Утром я получил сову с подтверждением того, что он готов принять меня. Я и не сомневался в положительном ответе, когда обратился к нему с просьбой о совете по поводу одного зелья. Вряд ли моя просьба его обманула, однако Слагхорн из тех, кто ухватывает выгоду везде. Что он увидит в моем обращении к нему – его дело.

Слагхорн – один из самых сильных волшебников, которых я знаю. Всегда думал, что Темный Лорд особо благоволит к нему, потому что вряд ли он его недооценивал. А позволить столь сильному магу, открыто не высказавшему своей позиции, да еще и декану Слизерина, не быть на его стороне – как минимум досадное упущение, как максимум - серьезная ошибка. Я бы поставил Слагхорна где-то между мной и Флитвиком. И, пожалуй, рискнул бы еще сразиться со Слагхорном наедине, что, собственно и собираюсь в каком-то смысле сделать, а вот если бы пришлось биться со Слагхорном и еще кем-то, попытался бы избежать схватки всеми возможными способами. И дело не в его силе – дуэлянт из Слагхорна был никудышный уже тогда, когда я сменил его на посту зельевара, да и был ли он когда-нибудь вообще приличным дуэлянтом, не знаю. Но Слагхорн гораздо больше сведущ в темной магии, чем даже я. А я, без преувеличения, знаю о ней много.