Дар памяти

Похоже, я попадаю в самую точку. Слагхорн вздевает кверху руки, как будто пытаясь защититься от удара. На него жалко смотреть. Круглые щечки посерели, губы трясутся. Сколько лет я мечтал об этом моменте! А теперь не чувствую особого торжества, скорее отвращение.

Наконец Слагхорн берет себя в руки. Довольно быстро, надо сказать.

Северус, мой дорогой, - оживленно говорит он, делая хорошую мину при плохой игре, - так что же вы хотите?

Тут я делаю большую паузу, лениво потягивая медовуху. Моя – черная эбеновая – палочка лежит на краю стола, и Гораций на нее косится, видимо, ожидая, что я в любую секунду готов ее применить. Маленькая месть, и не сказать, чтобы удовлетворительная. И – да, безумно жаль, что он обо всем забудет. Потому что я намерен зайти далеко. Куда дальше того, что я озвучиваю сейчас.

Северус, вы же понимаете, что мне, старику, нечего вам предложить. Может быть, связи, ингредиенты? У меня есть собственный поставщик драконьей крови, - вступает Гораций, пытаясь отследить выражение моего лица. Куда там! Хотя, безусловно, приятно наблюдать, как жалко он мечется. Деньги в открытую он не предлагает, но драконья кровь безумно дорога, и это та взятка, которую я с удовольствием принял бы, не будь мне нужно что-то другое.

Мемория Абдиката**, - тихо говорю я, чуть-чуть наклоняясь к нему через стол. Это производит должный эффект: Гораций подскакивает, челюсть у него слегка отваливается.

Но, Северус, помилуйте!..

Я жестко перебиваю его:

– Я хочу знать это и другие заклинания памяти, которые вы освоили для своих грязных дел. Я хочу знать, как, где вы их выучили, что за книги вы использовали, и если я не найду подтверждения вашим словам, пеняйте на себя.

Да, да, конечно, Северус, - быстро говорит он, сглатывая слюну. – Что еще?

Я улыбаюсь:

Драконья кровь тоже не будет лишней.

Пока он идет в свою кладовую – семенит на маленьких кривых ножках и достает бутыль с драконьей кровью, я следую за ним на случай, если ему вздумается оставить записку самому себе. Он умный человек и наверняка подозревает, что за тем, что происходит сейчас, последует как минимум Обливиэйт. Потом он приносит мне книги, и свои записи.

Какое-то время мы сидим голова к голове, разбирая их. Заклинаний всего два: модифицированная версия Мемория Верса*** и собственно Мемория Абдиката. Пока я тренирую последнее, он ставит мне кисть, прикасаясь к моему запястью своими пухлыми пальцами. Все это создает иллюзию рабочей обстановки, и в какой-то момент он увлекается, расслабляется, похоже, забывает, зачем я здесь, и начинает делиться воспоминаниями, как применял их. Как будто все еще пытается произвести впечатление.

– Они считают, что лучше Обливиэйта ничего нет! Но если вы хотите стереть память кому-то, кто не согласен, поверьте старику, - говорит он довольным тоном, потирая ручки с видом пожилого еврея, только что заключившего выгодную сделку, - лучше Мемория Верса для качественной замены воспоминаний вы ничего не найдете. Жалко, что свои воспоминания не так легко менять – все время остаются следы. И настоящее воспоминание под ними можно найти, - с досадой говорит он.

Я хохочу. Он осекается, вспоминая, кому он это все рассказывает. Его обиженное выражение лица невероятно комично. Не исключено, конечно, что всю эту сцену Гораций мастерски разыграл и вовсе не настолько напуган, как показывает.

А потом, освоив заклинание, я вынимаю вторую палочку. Петрификус Тоталус, Инкарцеро, и еще четыре вида чар, привязывающие его к стулу и к полу.

Будешь сопротивляться, будет хуже, - говорю я спокойно, перед тем, как начать препарировать его мозг.

Всегда гордился тем, как быстро осваиваю заклинания. Еще нет шести, и у меня вагон времени для того, чтобы рассмотреть все, что нужно рассмотреть. Попытается он снять хоть что-нибудь из моих заклинаний и чар – будучи в его мозгах, я это замечу.

На всякий случай пью бодрящее и раз, два, три – Легиллименс!

Когда вторгаются в твой разум, хочется провалиться под землю, но и шарить наугад в чужих мозгах – мало приятного, начиная от всех картинок физиологических подробностей и кончая фантазиями. Кроме того, постоянно бросаются в глаза и мешают выбирать нужное самые болезненные воспоминания. Вот где помогают самоконтроль и умение быть жестким.

Надо отдать Слагхорну должное – он сопротивляется довольно долго, минут пятнадцать, и сдается только под угрозой Круциатуса. Я бы и Круциатус применил – это самый лучший способ ослабить защиту, но боли Гораций боится больше всего и это играет в мою пользу. За пятнадцать минут я уже успеваю рассмотреть все его ментальные щиты и довольно легко взламываю то, что он пытается оставить недоступным. Можно было бы еще раз пригрозить, но, признаюсь, факт, что я могу пробить их и сам, доставляет мне удовольствие. Легко нахожу оба воспоминания, связанных с Поттером, и уничтожаю их с первой попытки. Работает!

Теперь посмотрю и другие, из тех, что он прячет в самом нижнем слое. Как я и предполагал, пойманных не в меру ретивыми гриффиндорцами слизеринцев, к которым Горация вовремя приводил Кровавый Барон, было несколько. Почему-то меня радует, что с Поттером больше подобных ситуаций не было. Как ни странно, кроме восьми школьных сценок, в которых имели несчастье участвовать те, кто учился парой курсов старше, все остальные запрятанные воспоминания относятся к беседам Слагхорна с юным Темным Лордом. Некоторые из них вполне невинны, а вот некоторые – это очевидно – подправлены. Как искать настоящие воспоминания, Слагхорн мне рассказал, но для этого надо освоить контрзаклятие к модифицированной Мемория Верса. Это требует времени. И, пожалуй, надо будет на всякий случай сказать Альбусу. Подумав так, вспоминаю, что как раз Альбусу лучше ничего не говорить. На всякий случай перебираю другие картинки с Темным Лордом. Клуб Слизней, отдельные встречи, «случайные» беседы в коридорах. Опять клуб Слизней. Вот на ухо юному Тому Риддлу что-то шепчет парень из Гриффиндора - настоящий красавчик, ухоженные волосы роскошными темными волнами рассыпаны по плечам. Том довольно, я бы сказал, сыто улыбается. Я не сдерживаю дрожи, слишком дорого мне обошлось наблюдать эту улыбку вблизи.

Выметаюсь из памяти Слагхорна, чтобы вновь глотнуть бодрящего. Стрелка на часах подходит к девяти. Всего-то? Гораций, давно освободившийся от Петрификуса, жалуется, что ноги затекли и хочется в туалет. Смешно!

Еще немного. Петрификус. Обновить чары. Легиллименс! Вот теперь – самое главное – Альбус. Много Альбуса. Перелистываю картинки. Альбус пьет и играет в шахматы с Горацием, Альбус на педсоветах, беседы о зельеварении. Снова пьют. Рождество 40-го года в школе. «Как холостяк холостяку…», «Мои одинокие ночи тоже скрасить некому…».

Бодрящее. Стаскать связанного Слагхорна в туалет, следить за каждым движением. Унизительно? А мне каково было, когда Альбус снял Обливиэйты?! Ты тоже потерпишь! Все равно все забудешь, к салазаровой бабушке...

Война, Гораций, ты этого еще не понял? Ничего, скоро поймешь! Скоро она и до тебя доберется...

Петрификус. Чары. Легиллименс! Что ж, просмотрим все рождественские ужины. 40-е, 50-е, 60-е. 69-й год. Есть! «Некогда», «Уже пригласили», «Боюсь, что я буду занят». «Ах ты, старый лис, завел себе подружку», - говорит Гораций с некоторой обидой на дамблдоровские отказы, Альбус лукаво улыбается в ответ.

С Рождественских ужинов он теперь уходит гораздо быстрее. Я знаю, что это – оно. Но ни одного следа, ни одного намека, кто. Что ж, я и не ожидал скорого результата. Это всего лишь первый, пробный шаг. А теперь – уничтожить все следы моего пребывания. В гостиной, в доме, в голове – модифицированная Мемория Верса плюс сонные чары до завтрашнего утра. Сжечь письмо. Отдыхай, Гораций! Вот теперь – заслужил.

На кладбище в Годриковой впадине я появляюсь около полуночи, разумеется, под оборотным, молча опускаю на светящееся мраморное надгробие букет тигровых лилий. Разговаривать нельзя. Хоменум Ревелло в открытом пространстве не работает, так что обнаружить человека под мантией-невидимкой или заклинанием невидимости я не смогу. Поэтому просто смотрю на надпись «Последний же враг истребится – смерть». Давлю подступающие слезы и, услышав вдалеке хлопок аппарации, быстро ухожу вглубь кладбища. И кого нелегкая в такое время принесла?! Мельком смотрю на фигуру волшебника, приближающегося к могиле – главное, что это кто-то незнакомый, не Дамблдор или, не дай Мерлин, Люпин. Альбуса мне теперь нужно видеть как можно реже, а у Люпина, как у всех оборотней, обостренный нюх, и знать, что я прихожу к Лили, ему вовсе ни к чему.

Ждать приходится минут десять: луна за облаками, и на кладбище дьявольски темно, выбираться ощупью – не лучший вариант, а обнаруживать себя не хочется. Наконец, огонек Люмоса тает вдалеке, и я зажигаю свой. Взгляд невольно скользит по надгробию, перед которым я остановился, и я удерживаю возглас изумления. Передо мной – могила Кендры и Арианы Дамблдор. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» выбито на темном надгробии. От Дожа я знаю, что мать Альбуса умерла в год, когда он окончил Хогвартс, а сестра - годом позже. Я помню, как Альбус морщился, когда его друг заговаривал о молодых годах, и это останавливало Дожа, но как-то, когда мы остались вдвоем, он не удержался, и стал рассказывать, как тяжело пришлось Альбусу из-за того, что он вынужден был сидеть с больной сестрой.