Дар полночного святого

– Ну, тогда на такси. Я у Центрального рынка живу.

– Знаю. Мы почти соседи. Суворовский бульвар заметила?

– Смеешься? Я ж - невылазная москвичка. Во всех песочницах на бульварном кольце копалась. Разок была в Питере, разок в Таллине. Еще на школьные каникулы.

– Давненько... Слушай, а ведь мы с тобой знакомы уже семь лет. Половину из них я тебя безнадежно кадрил...

– Ты все делаешь как-то понарошку. Уж если ты меня кадрил, то целенаправленно безнадежно. Понимаешь? Заведомо обреченно, - как строительство коммунизма.

– Не заметил. Я старался... Но, может, правда, метался в неразрешимых противоречиях. Грешно соблазнять девочку.

– И сейчас все те же проблемы?
– Аня напряглась.
– Ты играешь со мной, как мячиком. Раньше такие самоделки продавали на рынках инвалиды - тонкая резиночка и на ней блестящий шарик, - то притянется в ладонь, то отскочит... Бывает больно.

– Гад!
– Ларсик сжал зубы.
– Веду себя как настоящий подонок.

– А я уже не девочка... И давно не кукла...

– Если мы остановимся, ты меня поцелуешь?

– Возможно, буду сопротивляться и звать милицию. Рискни.
– Аня изумленно покачала головой - уж никак не ожидала от этого женолюба и соблазнителя такой неуместной деликатности.
– Может, все же попробуешь, Карлос?

Резко затормозив, "порше" врезался носом в сугроб. Преодолевая сопротивление ремней, они потянулись друг к другу.

– Поедем ко мне.
– Переведя дух после затянувшегося поцелуя решил Карлос. Не предложил, а констатировал неизбежный факт.

15

Оставив машину во дворе восьмиэтажного старого дома, Карлос вернулся в арку и распахнул небольшую обшарпанную дверь.
– Извольте, синьорита.

Войдя в пахнущую кошками и гнилью полутьму, Аня задрала голову высоко вверх уходила каменная винтовая лестница, образуя посередине колодец. Кое-где на площадках горели мутные лампочки, не давая сомкнуться наступавшему со всех сторон мраку.

– Это черный ход. Раньше прислуга выносила по этой лестнице помои. Иди вперед.
– Карлос пропустил Аню.

– А дамы из общества выталкивали сюда застигнутых врасплох любовников. Вероятно, офицеров.

– И артистов. Светские красавицы обожали богему. Напрягись, козочка, наша остановка последняя - чердак.

За восьмым этажом каменная лестница кончалась - вверх к узенькой площадке вели металлические ступени. Карлос достал зажигалку и загремел ключами. В низкой, обитой драным дерматином двери оказалось множество запоров. Наконец, он махнул Ане: - Заходи!
– И щелкнул выключателем.

Запах масляной краски, узкая, с лампочкой на голом шнуре, комната без окон. Немыслимо грязная газовая плита, какие-то полки с кастрюлями и посудой, штабеля пустых бутылок на полу.

– Не задерживайся на кухне. Для ужина слишком поздно. Прошу... Карлос распахнул дверь.

– Что это?!
– Аня застыла на пороге.

– Никогда не была в мастерских? Ну, ты даешь! Весь столичный андерграунд прорастал в подвалах и на чердаках.

– Похоже на корабль!

– На королевскую яхту. Прежний владелец апартаментов - он давно уже в Америке - сделал все эти балки, перекрытия, деревянную обшивку и даже печку - притащил изразцы из старого дома, предназначенного на снос. В заброшенных домах подобрана так же меблировка, детали интерьера и вон тот витраж.

– От двери старой парикмахерской! Какие чудесные головки! Особенно привлекателен господин с бакенбардами.

– Здесь, конечно, здорово работать. Смотри - спящие дома внизу, эти дворы, крыши... Можно часами разглядывать.
– Обняв Аню за плечи, Карлос подвел её к большому - от пола до потолка - окну.

– Хочется рисовать все это... Ага! Я права, - оглядевшись, Аня заметила среди стоящих вдоль стены картин на подрамниках синее полотно. Квадратный дворик, вымощенный булыжником, виден сверху, замкнутый в кольцо безглазых, темнооконных домов. Лишь в одном из них горит свет, притягивая взгляд. Но ничего, кроме света в окне нет - пустой желтый квадрат.

– Ерунда!
– Карлос повернул раму к стене.
– Я иногда балуюсь красками, но никогда не сделаю ничего стоящего. Как в музыке или танце. Человек с множеством мелкокалиберных дарований.

– Но ведь это просто здорово!
– Обойдя мольберт, Аня остановилась перед большим, почти завершенным полотном.

– Похоже на портрет Иды Рубинштейн, сделанный Серовым.

– Просто потому что сидящий мужчина изображен с голой спиной и явно танцовщик. Хоть и без перстней на ногах.
– Усмехнулся Карлос, легонько отталкивая Аню от картины.

– Автопортрет?

– Что?
– Карлос засмеялся.
– Вилли рисовал Нижинского в роли Фавна. Я только позировал. Вилли - хороший художник. У него много заказчиков, особенно в Европе. Этот Нижинский - для частной галереи в Париже. Вилли Гордон - не слышала?

– Англичанин?

– Российский еврей с прибалтийскими кровями.

– Мастерская его?

– Не совсем... Садись-ка вот сюда. Я сейчас вернусь...

Аня послушно опустилась в очень низкое, покрытое цветным полосатым ковриком кресло.

Чужая комната, высокий, скошенный потолок с темными деревянными балками, на балках - обломки скульптур, старая медная посуда, велосипедные колеса, обвешанные радужно переливающейся металлической стружкой, граммофон с раструбом, чудесная печка в потрескавшихся изразцах, изображавших наивно-лубочные пейзажи. Горка колотых чурок на жестяном фартуке перед распахнутой дверцей и огромный, толстый, когда-то очень шикарный, а ныне нещадно вытоптанный и вылинявший ковер. Зазвучала музыка - что-то электронно-космическое.

– Это "техно". Вил пишет под неё фантазии на темы Босха... Послышался голос Карлоса.
– А нам, пожалуй, лучше послушать это, правда? Медленно зазвучал барабанчик равелевского "Болеро".

Он появился с подносом и поставил его на столик за спиной Ани.

– Погоди, не смотри, следи только за моими руками. Раз!
– Чиркнула спичка, в печке вспыхнул огонь.
– Не буду закрывать дверцу, люблю смотреть, как танцует пламя... Два!
– погас ряд ярких лампочек, освещавших центр мастерской.
– Три!