Давай поспорим?
Шрифт:
— Мам, все хорошо. Со мной все в порядке. Я у ….Ромы.
— У Ромы? Настя… это… как это понимать?
— Так и понимать, — нервы потихоньку начинают сдавать, потому что по голосу уже понимаю — маме не нравится все это. Не нравится Рома, не нравится, что я ночевала тут, не нравится моя отстраненность.
— Это не правильно, Настя. Ты понимаешь, что о тебе подумает твой Рома, когда ты вот так просто согласилась у него провести ночь? — надо признать, что у мамы удачно получается надавить на больное. Я знаю, мама, знаю.
— Ты считаешь, что лучше провести ночь на старой раскладушке в квартире, которая нам не принадлежит?
— Ты вчера себя повела очень невоспитанно. Мне было стыдно, Настя. А потом, оказывается, ты поехала к парню, которого я даже в глаза не видела. И сколько ты его знаешь? Неделя?
— Так, все. Мне не пятнадцать лет и я сама в состоянии решить, где мне ночевать и с кем. Я вообще не поэтому вопросу звоню.
— Ну спасибо, что хоть вообще позвонила и сообщила, что с тобой все в порядке…
— Извини, я была не в том состоянии, чтобы подумать об этом, — и это правда, — ты можешь подсказать мне кое в чем?
В ответ мне тишина. Что ж, мама тоже умеет общаться. И в чем-то ее обиду я понимаю. Потому что повела вчера себе безответственно.
— Мам?
— Да?
— … как готовить борщ?
— Что? — еще одна.
— Борщ, мама, борщ!
— Зачем тебе борщ? Приезжай домой, я сварю.
— Я… не только себе…
Долгий рецепт, казалось бы не очень-то и сложного блюда был расписан мной аж на пятнадцать пунктов, со всеми тонкостями и особенностями. Ну, держись, Джулия Чайлд, я буду готовить борщ.
В 13:25 раздался звонок. Я на цыпочках подхожу к двери, что настойчивый звонок во второй раз заставил меня испугаться и вздрогнуть.
— Я уже думал, что ты сбежала, — сказал Рома, как только перешагнул порог.
— Я просто не сразу расслышала, — нагло вру я.
— Ага, конечно, заливай. Я слышал твое дыхание, когда ты подошла к двери и заглядывали в глазок, — усмехается Рома.
Каюсь, было.
— Ну что? — радостно смотрит на меня, — я приехал, Настя! Где обещанный борщ?
— Там, пойдем, — у меня даже вспотели ладони, пока мы шли до кухни, пока ждала, когда Рома помоет руки и усядется за стол. Не говорить же ему, что это мой первый борщ в жизни.
Борщ был готов час назад. Я накрыла его крышкой и полотенцем, чтобы он настоялся, как объяснила мне мама. А сейчас с деловым видом беру половник и накладываю борщ в тарелку. Аккуратно нарезаю кусок хлеба, так же кладу на тарелку и все это преподношу (да, именно преподношу) Роме, который уже разговаривает с кем-то по телефону на повышенных тонах и по всей видимости не замечает мою нервозность и страх.
— А себе? — пристально смотрит на меня.
— Конечно, — ласково улыбнулась я.
По второму заходу я беру половник и наливаю себе борщ, потом ставлю свою тарелку на стол на место напротив Ромы и сажусь.
— Ложки! — вскрикиваю я.
— Хотелось бы, — ухмыльнулся Рома.
— Приятного аппетита, — пожелала я, как только села на свое место.
И с Богом! подумала я, но умолчала, ибо сказать вслух не решилась.
Если история про пирожки моей бабушки правда, то я теперь знаю, что может испытывать женщина, когда ее стряпню (по-другому никак не назвать) с таким аппетитом ест ее мужчина. Моя тарелка так и осталась целой, потому что это время я зависла над тем, как ел Рома. Можно ли испытать оргазм от этой визуального экстаза? О, да! Даже раздражающий звон от соприкосновения ложки и посуды не действует
мне на нервы, как это обычно бывает. Это музыка как звук органа в католическом храме: пробирает до мурашек.— Ты не ешь, — заметил Рома, когда последняя капля съедена и тарелка отодвинута.
— Я… любуюсь… — опять это слово. Непозволительно открыто для меня. Это не голой быть, это быть открытой перед ним.
Рома серьезно посмотрел на меня. Будто пытается прочитать что-то у меня в глазах. То, что я могу от него скрыть. Или мои мысли, которые не озвучиваю. А я ведь вот она — открытая книга. Бери, читай, наслаждайся. Только, пожалуйста, будь аккуратным, не заляпай, не рви переплет, не вырывай страницы. Мне будет больно.
Рома подошел ко мне довольно близко, чтобы я смогла рассмотреть мелкие морщинки у его глаз, когда он слегка их щурит, смотря на меня. Большим пальцем гладит скулу, иногда спускаясь к губам, оттягивая нижнюю. Такой нежный, но безумно эротичный жест.
— Но ты же ела?
— Конечно, — не понимаю, к чему он.
— Тогда чесночный поцелуй тебя не смутит, — улыбнулся во все тридцать два.
А потом накрыл мои губы в поцелуе. Нежный, чувственный, аккуратный. Я бы сказала благодарный. Будто говорил спасибо. Рукой очерчивал контуры моего тела: бедро, талия, грудь, уже ноющие соски, которые жаждали, чтобы их захватили в сладкий плен теплого рта. Но Рома ждал, он вынуждал меня прильнуть к нему, прижаться всем телом, просить о большем. А потом начал опускать руку, едва касаясь. Сначала грудь, талия, бедра, переходя на внутреннюю и более чувствительную часть. Он мучил меня, безмолвно просил меня о большем, не давая себе разрешения переступить черту.
— Рома, — простонала я его имя.
— Настя, — улыбнулся он в мои губы.
— Рома, — подхватила я его игру.
— Настя, — с нажимом произнес мое имя.
Слегка прикусывая шею, его любимое действие, как я заметила, он двинулся ниже, уже прикусывая косточки ключицы, целуя впадинку и опускаясь еще ниже к груди, где обхватил их руками и сжал до легкой боли и покалывающего желания, зарождающегося внизу живота. Движения становятся более резкими и отрывистыми. А сжимать начал интенсивнее. Страшен ли его напор? Уже нет. Нравится? Безумно!
Я набираюсь смелости и начинаю гладить его плечи, лопатки, всю спину, до куда могу дотянуться. А когда его поцелуи становятся настойчивее и глубже, перебираю его волосы на затылке, слегка оттягивая, возможно причиняя легкий дискомфорт. Но Рому это никак не смущает, он только еще больше заводится.
Я прикусываю его нижнюю губу. Не специально, так вышло случайно.
— Бл*ть.
Но Рома воспринял это по-своему. Резко развернул меня к себе спиной и нагнул, что грудь коснулась холодной столешницы, контрастируя с разгоряченной кожей.
Он проник в меня до упора, одним резким толчком, выбивая из моих легких воздух и стон. По телу пробежала волна удовольствия, которая исходила из центра живота.
Я перестала замечать пошлый звуки, которые раздавались на всю кухню, наши стоны и частое дыхание — все это будто отошло на второй план. Стали важны лишь его прикосновения — горячие и требовательные, которые ласкали и сжимали. Его легкие укусы на моей шее и влажные следы от его языка. Даже звонкий шлепок не смог вывести меня из того состояния. Я будто находилась между мирами. И, клянусь, если сейчас меня кто-то вернет на землю, я его придушу.