Давние встречи
Шрифт:
Собаки Свирненки, на которых он совершал дальние зимние путешествия, были необыкновенно привязаны к нему, любили его так же, как любили знавшие его люди.
Здесь, на далеком Севере, солнце уже не заходило, одинаково светило и ночью и днем. Вблизи от домика, в тундре, жили полярные белые куропатки; у самцов и самочек начинались брачные игры. Не раз наблюдал я, как в лучах полуночного солнца исчезает с песенкой белоснежный самец-петушок. Мы видели проходивших через замерзшее озеро оленей и преследовавших их волков. Вскоре стали появляться первые прилетные гуси, улетавшие на зиму в теплые края. Первых прилетных гусей иногда накрывала злая пурга, и они погибали. На вершинах каменных останцев — остатках разрушенных некогда гор — сидели белые полярные совы, подкарауливая добычу.
В тундре на невысоких возвышенностях еще под снегом появлялись первые цветы. Они распускались под ледяной прозрачной покрышкой. Уже позже, когда на южных склонах растаял снег, рядом с сугробами еще нерастаявшего снега распускались красивые желтые цветы.
Начиналась настоящая полярная весна. Однажды, сидя у Свирненки, я услышал доносившийся с озера странный грозный шум. Не одеваясь, мы выбежали из домика и увидели необычайную картину: на берег с вскрывшегося озера надвигался лед. Впереди себя он катил огромные камни, поднимался на берегу высокими полупрозрачными стенами, очень похожими на древние замки. На глазах наших возникали зубчатые стены и высокие башни. Даже собаки заинтересовались необычайным событием. Движение льда продолжалось недолго, башни и зубчатые стены застыли. Перед нами высился ледяной зеленоватый город. Такое событие, по-видимому, повторялось ежегодно, ибо на берегу озера лежало много тяжелых камней, вынесенных весенними льдинами.
По прилете гусей мы со Свирненкой не раз ходили на охоту. Мы охотились только на линных гусей: на Севере линяют только те прилетные гуси, у которых нет птенцов. Помню, мы присели в тундре как-то на кочках и Свирненко кое-что рассказал мне о своей жизни. Родом он был с Украины, служил учителем, занимался пчеловодством. Кое-что он пытался рассказать о своей семейной жизни, но я почувствовал, что говорить ему об этом тяжко. Вскоре мы поднялись и, нагруженные охотничьей добычей, побрели по берегу озера к дому. Каждое свидание со Свирненкой было для меня радостью. Остались памятны его рассказы о прежних, иногда одиноких зимовках на отдаленных полярных станциях, о встречах с белыми медведями, об охоте.
В конце лета я прощался со Свирненкой. Мы уговорились не забывать друг друга. Уже спустя несколько лет я прочитал в «Известиях» сообщение о том, что полярнику Свирненке за двадцатисемилетнюю беспрерывную работу в Арктике присвоено почетное звание Героя Социалистического Труда. В статье о Свирненке было написано, что однажды на острове Ушакова он принял по рации такой текст: «Буди всех, ставь бутылки на стол, есть очень приятная радиограмма». Он поднял всех, — никак пароход идет! Не угадал. В радиограмме пересказывался Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда. Товарищи поздравляли, шутили: негоже, мол, опаздывать к награждению, так как Золотую Звезду ему вручали два года спустя, когда пришла смена зимовщикам. Свирненко улыбался: орден Красной Звезды ждал его в Москве семь лет и ничего — не потускнел. Из газет я узнал, что живет он теперь на юге, в Ялте. Будучи в Ялте, я заехал к нему. Мы очень тепло встретились. Свирненко рассказал мне, что летом собирается поехать на Таймырский полуостров на базу Академии наук.
В моем архиве сохранилось несколько писем Свирненки. Привожу некоторые из них:
«Таймырское озеро, 20 апреля 1948 г. Здравствуйте, дорогой Иван Сергеевич! Как вы поживаете? Простите, что не сразу ответил на Вашу последнюю телеграмму, в которой Вы писали, что собираетесь на Каспии: думал, ответ мой не застанет Вас в Ленинграде. Большое спасибо за то, что исполнили мою просьбу — передали Кренкелю письмо. Он вместо отпуска предложил мне перевод в Ломоносово. Когда я от перевода отказался, обещал вывезти первой возможностью. Так, в ожидании этой «первой возможности», я и прожил на Таймырском озере чуть не целый год.
Осенью я занимался заготовкой оленины и угля, а зимой доставлял уголь на собаках на станцию. Так незаметно и прошло время. Скоро я, вероятно,
смог бы вылететь на самолете с озера, но не думаю, чтобы я далеко улетел: на Усть-Таймыре скорее всего пришлось бы ждать парохода, а потом больше года жить без дела в ожидании отправки в Арктику. Чтобы избавиться от этих неприятностей, я подал рапорт об оставлении меня наблюдателем на озере и сейчас жду решения своей участи из Москвы. И знаете, дорогой Иван Сергеевич, когда я это сделал — так хорошо, спокойно почувствовал себя, таким хорошим показалось ближайшее будущее. Вот каким «тяжелым на подъем» я стал. Всякая перемена места, условий жизни прямо-таки пугает меня.Вы, вероятно, уже знаете, что комплексная экспедиция АНИИ делится на две экспедиции: АНИИ и ГГУ. База экспедиции АНИИ остается на прежнем месте, база экспедиции ГГУ переносится в район Ямы-Байкура. Мне, правду сказать, очень хотелось провести лето в Я.-Байкуре: там так много интересного, такая богатая природа (конечно, в арктическом смысле).
Еще зимой, неоднократно перечитывая Ваши «Рассказы охотника», я воображал себя весной где-нибудь в лесу на глухарином току, да, видно, не суждено мне испытать это удовольствие. Буду охотиться с Вашим ружьем здесь на гусей. Еще раз сердечное спасибо за ружье; многие, в том числе и очень опытные охотники, завидуют моему приобретению.
Вероятно, я здесь останусь еще на год, а может быть, и больше. Пишите, Иван Сергеевич, о жизни на «большой земле», о Вашей жизни. Буду надеяться, что мы еще когда-нибудь увидимся. Будьте здоровы и счастливы! Крепко жму Вашу руку. П. Свирненко».
А вот открыточка Свирненки после нашей встречи в Ялте:
«Дорогой Иван Сергеевич! Премного благодарен Вам за подарок. Сердечно поздравляю Вас с праздником 1 Мая. Желаю всего наилучшего. Недельки через две-три уеду на Таймыр, туда, где недавно провел зимовку. У Моуэта узнал много интересного и нужного. Об этом напишу Вам в письме. Крепко жму Вашу руку. Ваш П. Свирненко».
Как-то осенью знакомый профессор-ботаник, друг Свирненки, которому Свирненко помогал в работе, сообщил мне по телефону горькую весть: на Таймырском полуострове, живя в палатке рядом с базой Академии наук, Свирненко покончил с собою. Перед этим он получил письмо от жены, которое сжег, и оставил краткое завещание, в котором просил похоронить его на Таймырском полуострове в зоне вечной мерзлоты. Воля Свирненки была выполнена.
Охотник-поэт
Имя Николая Анатольевича Зворыкина хорошо известно множеству советских охотников, учившихся по его многочисленным книжкам приемам охоты. Некоторые книги Н. А. Зворыкина приобрели особую популярность. Таковы книги о волке, о лисьих охотах, о повадках зверей, натаске собак, давно ставшие настольным руководством для каждого грамотного и внимательного к своему делу охотника.
Этого милого, удивительно скромного, воспитанного и чуткого человека, тонкого знатока русской природы, мне посчастливилось знать близко. Помнится, мы познакомились в начале тридцатых годов в редакции охотничьего журнала, выходившего в Ленинграде. Несколько лет мы прожили с ним под одной крышей в небольшом доме в Гатчине.
Николай Анатольевич принадлежал к разряду редких охотников-поэтов, для которых охота представляет надежное и счастливое средство поэтического общения с родной природой. В нем не было и следа показной и лихой удали, пристрастия к хвастовству и бойко ввернутому словечку — качеств, которыми отличались и отличаются многие старые и молодые охотники. В обществе слишком говорливых, хвастливых и шумных охотников он обычно молчал, о чем-то думал и лишь очень редко вставлял свое слово. И говорил он тихо, без резких движений, никого не перебивая, не вступая во вздорный спор. Будучи знатоком охоты, Николай Анатольевич не выносил жадных, грубых охотников, похвалявшихся количеством своих трофеев. В таких случаях он обычно молчал, замыкался. Но как оживлялся он, встретясь с настоящими, чуткими охотниками, заботящимися о сохранении дичи в наших лесах. Отказ от убийства делал старого охотника счастливым.