Давние встречи

Как это нередко бывает, слава и признание пришли к Торо лишь спустя полстолетия после его смерти. Только в начале двадцатого века его единодушно признали классиком американской реалистической литературы. Споры о литературном наследии Торо продолжаются и по сей день.

Читая книгу, смотря на приложенный к ней портрет, я представляю и вижу самого Торо, его живое лицо, голубые глаза, его руки, умеющие держать топор, лопату и писательское перо. Я как бы сижу в его маленькой хижине на берегу прозрачного Уолденского озера, где пахнет деревом, лесными травами и дымом самодельного очага, слушаю его голос. Он беседует со мною, шутит (все добрые люди умеют шутить: шутка и понимание шутки — верный признак человеческого добродушия и ума); мы не торопясь спускаемся к берегу озера, окруженного лесом, очень похожим на наш русский лес. В природе американского Севера многое похоже на наше. И весны, и лето, и зимние стужи, и дожди, и снега, и перелеты птиц, и почти такие же обитатели лесов и вод, те же растения и деревья. Быть может, поэтому русскому читателю, особенно охотнику и рыболову, близка и понятна описанная в книге Торо природа...

Вот мы спускаемся к берегу озера, садимся в лодку, заглядываем в прозрачную глубину воды, где у песчаного дна собираются стайки окуней и плотвы, а на середине бездонного озера плавает и ныряет, уплывая от нас, одинокая птица гагара... Мы приготовляем удочки и ловим рыбу. Осенью мы наблюдаем, как на озере образуется молодой прозрачный лед. Лежа на нем, приставив к лицу ладони, смотрим, как прилипают ко льду, вмерзают, меняя форму и образуя красивые узоры, поднимаются с озерного дна пузырьки. Ночью и днем слушаем лесные звуки, наблюдаем птиц и зверей, продолжаем беседы у зажженного очага.

Лучшие страницы книги — описания природы. В этих описаниях изумляет точная и тонкая наблюдательность Торо, умение видеть, слышать и подмечать. От его слуха и зрения не ускользают самые тончайшие звуки, мельчайшие движения и черты, мимо которых проходит тупой и равнодушный человек, превыше всего почитающий собственное благополучие. К подобным людям писатель и мыслитель Торо был беспощаден. Он видел единственное счастье в свободе, в свободном труде, в уменье довольствоваться насущным и малым.

Чистейший лесной воздух и прозрачная озерная вода заменяли ему дорогие вина, которые пили в своих дворцах властители и богачи, пригоршня бобов и орехов — роскошное угощенье. Будучи опытным охотником, он навсегда расстается с ружьем, а птицы и звери становятся его друзьями, находя приют под кровлей его лесного жилища.

В писаниях Торо нет и тени сентиментальности, слащавого ханжества или любования собой, прикрытого красивыми словесами, изяществом и изысканностью слова. Он беспощаден к ханжам-лицемерам, занимавшимся пением псалмов и показной благотворительностью, плодящей тунеядцев и ротозеев. Высшим достоинством человека он считает личные качества этого человека: его совесть, стойкость и ум.

«Я не считаю праведность и доброту главным в человеке, — говорит Торо о прославляемых американских филантропах, снисходительно бросавших подачки бедным и безработным, — это лишь его стебель и листья. Сушеные травки, из которых мы делаем лечебные настои для болящих, играют весьма скромную роль, и чаще всего их применяют знахари. Мне нужен от человека его цвет и плоды...»

Доброта человека на деле, по словам Торо, не должна быть частичным и преходящим актом, но непрерывным и переливающим через край изобилием, которое ему ничего не стоит и которого он даже не замечает. «Нет хуже зловония, чем от подпорченной доброты. Вот уж подлинно падаль, земная и небесная».

Книга Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» не для широкого круга читателей. Легковесный читатель, ищущий удобного и приятного чтива, в ней не найдет описания увлекательных приключений или изображения любовных сцен. Торо нельзя читать в один присест, проглатывать не жуя. Каждая страница требует размышления. Чем больше вчитываешься в эту книгу, тем живее рисует воображение самого Торо — мужественного, мудрого и чистого человека.

«Я не говорил бы так много о себе, если бы знал кого-нибудь другого так же хорошо, как знаю себя. Недостаток опыта, к сожалению, ограничивает меня этой темой. Со своей стороны я жду от каждого писателя, плохого или хорошего, простой и искренней повести о его собственной жизни, а не только о том, что он понаслышке знает о жизни других людей: пусть он пишет так, как писал бы своим родным из дальних краев, ибо если он жил искренне, то это было в дальних от меня краях».

Золотые слова эти и нам, писателям, следует хорошо запомнить.

Фарли Моуэт

Есть книги, которые принято называть документальными. В подобных правдивых книгах нет досужего вымысла, авторских хитросплетений, привлекающих читателей легковесных, ищущих пряного и занимательного чтива. К таким правдивым книгам справедливо можно отнести переведенные на русский язык книги современного канадского писателя, путешественника и натуралиста Фарли Моуэта «Люди оленьего края» и «Отчаявшийся народ».

С удивительной правдивостью Моуэт рассказал о трагической судьбе маленького охотничьего дикого народа, обитавшего на крайнем Севере американского материка и в два последних десятилетия, уже после второй мировой войны, вымершего почти поголовно. Некоторые страницы книги Моуэта звучат как человеческий документ, как обвинительный акт жестокому ханжескому миру, в котором над судьбами простых людей безраздельно властвует земной и всесильный бог наживы — доллар.

Охотник и путешественник, Фарли Моуэт еще в юношеском возрасте посетил неисследованный северный край своей страны. В те времена неисчислимые стада диких оленей-карибу еще безбоязненно кочевали в просторах пустынной, почти безлюдной холодной земли. Эти кочующие стада были похожи на живой поток, на полноводные реки, преграждавшие путь поездам новой железной дороги, в одном из которых впервые ехал на Север со своим дядюшкой, любителем-натуралистом, юный Моуэт.

Юноше полюбилась нетронутая природа арктической страны, ее суровая красота. Как часто бывает с людьми, однажды побывавшими на далеком Севере, Моуэт заболел «арктической лихорадкой». Ему долго снилась сказочная страна, ее природа. Продолжая учиться в средней школе, Моуэт мечтал стать путешественником, исследователем неведомых северных стран. Страстное желание осуществилось не скоро. В самом начале второй мировой войны девятнадцатилетнему Фарли Моуэту пришлось стать солдатом пехотного полка, а старое двуствольное дядюшкино охотничье ружье сменить на боевую английскую винтовку.

«Наступил 1941 год, и я оказался одним из участников войны... — рассказывает Моуэт. — Я видел, как разрушаются большие города, а под их обломками гибнут люди, и не мог постичь, для чего это делается. Я познал тошнотворный, разъедающий душу страх, порожденный стихийным возмущением и протестом против людей, которые одни из всех живых существ на земле намеренно ввергли мир в жесточайшую бойню... Мой полк прошел через Италию, затем — в северном направлении, через Францию, в Бельгию и Голландию, и наконец мы достигли Германии. И наступил день, когда воздух перестал сотрясаться от разрывов артиллерийских снарядов. Все было кончено».

Весной 1946 года Моуэт вернулся на родину.

«Но как сильно отличался этот приезд, — пишет он, — от моего возвращения с Севера домой в 1935 году! Мне захотелось укрыться в каком-нибудь спокойном местечке, куда никогда не докатывались отголоски войны!»

В конце того же года Моуэт очутился в далеких глухих лесах северного Саскачевана. В его научные обязанности входило коллекционирование птиц для музеев. Однако он скоро забросил свое охотничье ружье, потому что был по горло сыт «научным уничтожением живых существ», так же как убийствами в годы войны.