Дай лапу, друг медведь !

– А-а, сходите, сходите... Берлогу поглядеть - это интересно.

Андрюшка умылся, вяло, без аппетита поел и пошел к Борьке. С вечера они ни о чем не договаривались - мысль сходить в лес пришла Андрюшке в голову утром, и он был уверен, что Борька еще спит.

Но Борька не спал. Нахохлившись и обхватив руками колени, он одиноко сидел на лежанке и тупо смотрел в угол.

– Ты?..
– Борька вздрогнул, увидев на пороге Андрюшку.
– А я хотел к тебе идти.
– Он соскочил с лежанки, сунул босые ноги в валенки.
– Знаешь что?

– Что?

– Сходим в лес, а? К берлоге.

Андрюшка поразился такому совпадению Борькиного желания со своим собственным.

– Следы посмотрим, - продолжал Борька.
– А вдруг и вправду три медвежонка было, да они не заметили. Я папке сказал, так он не верит. Охотников, говорит, четверо было, если и дедка считать, да еще собака. Тут, говорит, не то что медвежонок - мышь не могла бы незаметно уйти. Папка говорит, что это либо другая медведица, либо один из медвежонков раньше у нее пропал. А с чего ему пропадать-то?

– Я тоже всяко думал, - признался Андрюшка.
– Медведица та, это точно. И медвежонки такие: который побольше - темный весь, а поменьше - с белым треугольничком. И третий такой же был, с белым. А может, он отдельно лег? Ведь дедко Макар сказал, что они и без матери зиму проспали бы.

– Не знаю...
– Борька вздохнул и стал собираться.

Он обмотал тряпкой маленький топорик, потом завернул в газету несколько белых лепешек да с десяток пряников и все это уложил в небольшой рюкзачок; спички, завернутые в бумажку из-под чая, сунул в карман вельветовой куртки.

Андрюшка, наблюдавший за этими приготовлениями, удивился хозяйственности Борьки: сам он, как ни странно, в этот раз даже не подумал, надо ли что брать с собой.

– На лыжах пойдем или так?
– спросил Борька.

– Так. Охотники без лыж ходили. Снегу еще немного в лесу.

Как старший, Андрюшка взял рюкзак, и ребята вышли из дому.

Брезжило. Утро было морозным. Тускло светила ущербленная луна, колюче мерцали редкие звезды. На юго-востоке золотилась полоска зари.

След от тракторных саней блестел, как полированный. За ночь он затвердел в лед, и идти по нему было легко, но скользко.

На поляну, что была перед Слудным болотом, пришли к восходу солнца. Оглядели место, вокруг которого разворачивался вечером трактор. В центре этого большого круга, очерченного санным следом, темнело кострище с черными головнями и рыжеватой золой, рядом с кострищем смятый снег алел пятнами крови.

– А дальше куда?
– спросил Борька, заметив, что от кострища в лес проложено несколько троп в разных направлениях.

– По крови смотреть надо, - ответил Андрюшка.
– Это они дрова носили, пока костер жгли, вот и натоптали.

След, проложенный охотниками от берлоги, удалось найти без труда: от медвежат, которых тащил за собой толстяк, остался хорошо приметный потаск с розоватыми и красными мазками.

Шли молча. Андрюшка впереди, Борька сзади. Пересекли болото и углубились в неприютный и мрачный ельник.

– Теперь, наверно, близко, - вполголоса сказал Борька, озираясь на замшелые ели.
– Вон какое... нехорошее место.

– Глухое место, - согласился Андрюшка.

– Не понимаю, как дедко берлогу здесь нашел...

А след охотников уходил все дальше и дальше. Казалось, что этому темному тонкоствольному ельнику не будет конца. И вдруг след уперся в горушку, на которой росли высокие, с корявыми сучьями желтые сосны и матерые разлапистые елки. Вильнув вправо, след потянулся краем склона, мазки крови превратились в сплошные красные полосы. Андрюшка невольно сбавил шаг, стараясь ступать мягче и бесшумнее, будто приближался не к месту вчерашней охоты, а к не тронутой еще медвежьей берлоге. Через полсотни шагов он остановился и не сказал - выдохнул:

– Здесь...

Сплошь истоптанный снег был густо расцвечен алыми и багровыми пятнами. Освещенные солнцем, эти пятна вызывающе краснели среди снежной белизны, будто немо кричали о разыгравшейся здесь драме.

Ребята подавленно молчали, не имея ни сил, ни желания двигаться и что-то делать. Они бессмысленно шарили глазами по этим пятнам, будто окровавленный снег гипнотизировал их.

"Да разве тут могло что-нибудь уцелеть?
– вяло шевельнулось в голове у Андрюшки.
– Разве мог уйти беззащитный медвежонок с этого страшного места?!"

– Андрюш, вон берлога-то!
– сказал Борька и показал рукой на густые елочки, под которыми зияла чернота.

Елочки росли немного выше и дальше этой окровавленной площадки, и, наверное, потому Андрюшка не обратил на них внимания. Молча подошли к берлоге, остановились.

Это была просторная круглая яма глубиною не более полуметра. Дно и бока ее устилали еловые лапки, мох и измочаленная древесная кора, а вокруг - елочки, будто специально посаженные.

– Какое было хорошее место!
– с горечью и восхищением произнес Андрюшка.
– И сухо, и мягко, и крыша есть...

– Давай посидим... в берлоге, - неожиданно предложил Борька.
– Я вроде как и устал...

Осторожно раздвинув елочки, ребята забрались в берлогу и уселись в ней, плотно прижавшись друг к другу. Нижние лапки елочек мешали Андрюшке - задевали за шапку. Он отогнул их, посмотрел вверх. Хвоя была настолько густа, что лишь местами сквозь нее проглядывала голубизна неба.

– И склон южный, - определил Андрюшка, глянув на солнце, - здесь теплее... Завалило бы их снегом, и спали бы они тут, как в избушке. Слушали бы, как лес шумит, да сны видели бы...

– А медведи сны видят?
– спросил Борька.

– Конечно! Раз собаки видят, то и медведи должны...

Борька закрыл глаза, спрятал подбородок в ворот фуфайки и тихо сказал:

– Я бы и то здесь уснул. Прямо сейчас...

О том, что минувшая ночь прошла у него почти без сна, он умолчал.

33

Андрюшка смотрел из берлоги на истоптанный склон горушки, мысленно представлял, как со злобным лаем бегает вокруг черная собака, а в десяти шагах от берлоги стоят люди, готовые в любой миг разрядить свои ружья в то, что покажется из-под елочек на белом снегу, и понимал, что уйти отсюда незамеченным невозможно.