De Secreto / О Секрете

В чём же заключалась конспиративность этой переписки?

Если верить её корреспондентам, несмотря на «ребяческую беззаботность», у них хватило ума не упоминать И.В. Сталина своим именем. В беседе со мной 8 января 1993 г. Н.Д. Виткевич заявил: «Сталина мы называли Пахан» [716] . О том, что в своей переписке они «поносили Мудрейшего из Мудрейших», «прозрачно закодированного» ими «в Пахана», А.И. Солженицын пишет как в «Архипелаге» [717] , так и в автобиографической поэме «Дороженька» [718] . В этом он пытался уверить С. Говорухина [719] . Об этом же со слов Александра Исаевича пишет и Л.И. Сараскина [720] .

716

Там же.

717

Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ // Малое собрание сочинений. Т. 5. С. 101.

718

Солженицын А.И. Протеревши глаза. С. 115–116.

719

Солженицын А.И. Телеинтервью компании «Останкино» (интервью ведёт Станислав Говорухин). Кавендиш. 28 апреля 1992 гг. / Солженицын А.И. Публицистика. Т. 3. 1997. Ярославль.

720

Сараскина Л.И. Александр Солженицын. С.242.

Тому, кто хоть немного знаком с той эпохой, трудно представить себе критическую переписку о И.В. Сталине, в которой последний фигурировал бы под своей фамилией. Ещё более невероятно обозначение его в подобной переписке кличкой «Пахан». И дело не только в настроениях и условиях того времени. Если бы И.В. Сталин действительно упоминался в переписке под такой кличкой, то, независимо от её содержания, тогда этого было достаточно для привлечения авторов писем к ответственности, так как подобная кличка означала не только оскорбление верховного главнокомандующего, главы партии и государства, но и характеристику существовавшего политического строя как преступного по своему характеру. Абсурднее конспирацию вряд ли можно вообразить. Поэтому все утверждения на этот счёт не заслуживают ни малейшего доверия.

Что же было криминального в переписке Н.Д. Виткевича и А.И. Солженицына? Если вернуться к приведённому ранее тексту «Постановления» об аресте, то в нём фигурировали фрагменты солженицынских писем, содержавшие критику И.В. Сталина как теоретика.

Стремясь получить на этот счёт более полное представление, я в одной из бесед с Н.Д. Виткевичем специально задал ему вопрос о содержании переписки:

— О чём писали?

— Критиковали военное руководство.

— И всё?

— И всё.

— А теоретические вопросы затрагивали?

— Может быть».

Здесь Николай Дмитриевич испытал некоторое затруднение и ничего более о переписке вспомнить не смог. В черновой записи у меня отмечено: «Уходит от вопросов» [721] .

Оказывается, один из корреспондентов не только плохо помнил содержание переписки, из-за которой оказался за колючей проволокой, но и характеризовал его иначе, чем постановление об аресте.

Ещё более удивительно в этом отношении Определение военной коллегии Верховного суда СССР о реабилитации А.И. Солженицына: «Из материалов дела видно, что Солженицын в своём дневникеи в письмах к своему товарищу Виткевичу Н.Д., говоря о правильности марксизма-ленинизма, о прогрессивности социалистической революции в нашей стране и неизбежной победе её во всем мире, высказывался против культа личности Сталина, писал о художественной и идейной слабости литературных произведений советских авторов, о нереалистичности многих из них, а также о том, что в наших художественных произведениях не объясняется объёмно и многосторонне читателю буржуазного мира историческая неизбежность побед советского народа и армии и что наши произведения художественной литературы не могут противостоять ловко состряпанной буржуазной клевете на нашу страну» [722] .

721

Запись беседы с Н.Д. Виткевичем. Брянск. 8 января 1993 г. // Архив автора.

722

Лурье С. Из бумаг Л. Пантелеева // Нева. 1988. № 12. С. 195–196.

Итак, по мнению Военной коллегии Верховного суда СССР, главное место в переписке А.И. Солженицына и Н.Д. Виткевича занимала не критика И.В. Сталина как теоретика и военачальника, а критика «художественной и идейной слабости литературных произведений советских авторов».

Три источника и три совершенно разные характеристики криминальной переписки. Особенно поразительно расхождение между двумя официальными документами.

Таким образом, приходится констатировать, что и вторая версия ареста А.И. Солженицына, в основе которой якобы лежало его обвинение в антисталинской переписке, не только ничем не обоснована, но и внутренне противоречива, а поэтому тоже не выдерживает критики.

Есть во всей этой истории и другие нестыковки.

Вернёмся к постановлению об аресте. В нём говорилось: «Имеющимися в НКГБ СССР материалами установлено, что СОЛЖЕНИЦЫН создал антисоветскую молодёжную группу и в настоящее время проводит работу по сколачиванию антисоветской организации. В переписке со своими единомышленниками СОЛЖЕНИЦЫН критикует политику партии с троцкистско-бухаринских позиций, постоянно повторяет троцкистскую клевету в отношении руководителя партии тов. СТАЛИНА».

Если исходить из воспоминаний А.И. Солженицына, получается, что контрразведка сначала обратила внимание на его переписку с Н.Д. Виткевичем, а затем уже, изъяв у него «Резолюцию № 1», обнаружила, что дело не ограничивается перепиской. Между тем, из постановления об аресте явствует, что НКГБ уже к 30 января 1945 г., т. е. за полторы недели до ареста А.И. Солженицына знал, что он не только «создал антисоветскую молодёжную группу», но и «проводит работу по сколачиванию антисоветской организации». Откуда?

6 июля 1941 г. ГКО принял постановление «О мерах по усилению политического контроля почтово-телеграфной корреспонденции» и поставил задачу организовать 100 %-ный просмотр военной корреспонденции [723] . 13 июля Приказом НКО СССР и НКВ МФ СССР было утверждено «Положение о военной цензуре воинской почтовой корреспонденции», намечена её структура, определён круг сведений, дающих право на конфискацию корреспонденции [724] '.

Обнаружив криминальную переписку двух офицеров, сотрудник военной цензуры был обязан поставить в известность об этом своё непосредственное начальство, а оно, в свою очередь, — контрразведку. Установив в этой переписке состав преступления, контрразведка должна была поставить вопрос об аресте её авторов. А поскольку А.И. Солженицын и Н.Д. Виткевич принадлежали к среднему командному составу, для этого необходимо было получить разрешение Военного совета армии или фронта [725] . После этого дело можно было передавать соответственно в военную прокуратуру армии или фронта. Между тем, если исходить из официальной версии, получается, что оно миновало контрразведку армии, фронта, Народного комиссариата обороны СССР и оказалось в НКГБ, который и возбудил дело против А.И. Солженицына перед Военной прокуратурой СССР.

723

Смыкалин А.С. Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР. СПб., 2008. С. 147.

724

Из приказа НКО СССР и НКВМФ СССР № 00110 о введении военной цензуры воинской почтовой корреспонденции. 13 июля 1941 г. // Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов Т. 2. Кн. 1. Начало. (22.06.1941 — 31.08.1941). М., 2000. С. 308–310 (электронная версия) http://mozohin.ru/article/a-102.html

725

Север А. «Смерть шпионам!». Военная контрразведка СМЕРШ в годы Великой Отечественной войны. М., 2009. С. 11.

Если бы речь шла о каком-либо чрезвычайно важном деле, это можно было бы понять. Это можно было бы понять, если бы А.И. Солженицын имел генеральский чин. Между тем, он носил всего лишь капитанские погоны, да и предъявляемое ему обвинение не имело чрезвычайного характера. И уж тем более, казалось, не существовало оснований для срочного этапирования его в Москву под спецконвоем.

Есть в этом вопросе ещё одна странная деталь: дело о Н.Д. Виткевиче расследовалось фронтовой контрразведкой, затем рассматривалось фронтовым трибуналом; дело А.И. Солженицына расследовалось НКГБ и было решено Особым совещанием при НКГБ. А.И. Солженицын пишет, что в Особое совещание дело было передано только потому, что оснований для судебного приговора не было. Но почему же их оказалось достаточным для Н.Д. Виткевича и недостаточно для А.И. Солженицына? Значит, дело в чём-то другом.

Рассказывая о своём первом аресте, А.И. Солженицын пытался убедить читателей в том, каким «ленивым» был его следователь и сколько ловкости проявил он, чтобы не утянуть за собой кого-либо ещё. В этом отношении показательна история с его военным дневником, в который, если верить ему он на протяжении нескольких лет записывал всё, что слышал. «Эти дневники были — моя претензия стать писателем. Я не верил нашей удивительной памяти и все годы войны старался записывать всё, что видел (это бы ещё полбеды), и всё, что слышал от людей. Я безоглядчиво приводил там полные рассказы своих однополчан — о коллективизации, о голоде на Украине, о 37-м годе и по скрупулёзности и никогда не обжигавшись с НКВД, прозрачно обозначал, кто это мне всё рассказывал» [726] .

726

Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ // Малое собрание сочинений. Т. 5. С. 103.

Можно допустить (хотя и в это плохо верится), что первоначально А.И. Солженицын мог не задумываться о судьбе своих записей. Но неужели он продолжал сохранять подобную наивность и после того, как принял решение о необходимости создания антисоветской организации и стал вынашивать замыслы о привлечении в неё своих знакомых?

Как же повёл себя А.И. Солженицын на следствии, зная, какой криминал он привёз в своём чемодане?

«От самого ареста, когда дневники эти были брошены оперативниками в мой чемодан, осургучены и мне же дано везти тот чемодан в Москву — раскалённые клещи сжимали моё сердце. И вот эти рассказы, такие естественные на передовой, перед ликом смерти, теперь достигли подножия четырёхметрового кабинетного Сталина — и дышали сырою тюрьмою для чистых, мужественных, мятежных моих однополчан» [727] .

727

Там же. Т. 5. С. 103.