Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков
Шрифт:
Одна из последних фотографий деда, 1964
Т. Ю. Головенко
Концерт для кларнета с оркестром
«…И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, — думал он, — связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».
Когда я слышу слово «дедушка», то оживают лучшие детские воспоминания. В первой половине моей жизни именно дедушка, Леонид Викторович Радушкевич (деда Леля), был главным авторитетом, последней инстанцией в решении трудных вопросов. До сих пор у нас в семье звучит формула: «Дедушка бы сказал по этому поводу…» или «Дедушка бы это не одобрил».
Как становятся дедушкой? Достаточно ли для этого пройти обычный путь возмужания, рождения детей, их воспитания и, наконец, появления на свет внуков? Или нужен какой-то особый таинственный «дедушкин» талант? Или склад характера? Или особенная судьба? Видимо, это непредсказуемо: станет ли данный мальчик хорошим дедом или нет. За жизнь мужчина меняет множество ипостасей — он чей-то сын, чей-то возлюбленный, чей-то муж, чей-то начальник или чей-то подчиненный, чей-то зять, чей-то отец и, наконец, чей-то
В. И. Радушкевич, студент Московского университета
Виктор Иосифович Радушкевич (1878–1908)
Гилярий Клементьевич Радушкевич (1845–1900)
Нина Петровна Радушкевич (урожд. Петина)
Мой дедушка Леонид Викторович Радушкевич родился 7 декабря 1900 года в Москве. Отец его Виктор Иосифович Радушкевич (1878–1908), сын польского дворянина, сосланного в Сибирь за участие в восстании 1863 года. Рано осиротев, он заменил отца своим братьям и сестре, еще гимназистом зарабатывая деньги репетиторством, потом окончил Московский университет, уехал в Рязань, где стал основателем одной из лучших гимназий. У него был «богатый дядя» Гилярий Клементьевич Радушкевич, статский советник и врач города Вильно, с которым мой прадед имел переписку и от которого после его смерти осталось маленькое наследство в виде предметов быта и семейных реликвий, например хрустальная печать с фамильным гербом. Виктор Иосифович рано женился, но в 30-летнем возрасте умер от чахотки, оставив после себя троих маленьких детей и благодарную память в сердцах многих людей, знавших его. Его жена, Нина Петровна Петина (1881–1967), была образованной и яркой женщиной; ей суждено было прожить очень долгую и нелегкую жизнь, пережить двух мужей, похоронить троих из пяти детей и стать очевидицей многих трагических для России исторических событий. Леонид, мой дедушка, был старшим в семье, с детства имел склонность к образованию и искусству, хорошо учился в школе, позднее окончил физико-математический факультет Московского университета, всю жизнь занимался физикой, стал профессором, автором многочисленных научных работ и учебников. Юность моего деда, совпавшая с революцией и Гражданской войной, не была омрачена потерями и была интересной и вполне мирной: с литератур — ным кружком в Рязани, с домашними театральными постановками, с первыми научными опытами. Еще в Рязани он познакомился и вскоре женился на Надежде Ивановне Серапионовой, девушке очень красивой, обладавшей живым и сильным характером. Надежда Ивановна родом была из села Порецкое на Волге, из крепкой и здоровой деревенской семьи, в те годы она училась в Рязанском педагогическом институте. Поженившись, они стали жить в Москве, где у них родилось трое детей: Ира, Зоя (моя мама) и Володя, семья шла «в гору», поскольку дедушка стал военным и служил в Военно-химической академии; карьера его как ученого и военного неуклонно развивалась. Перед войной ему дали квартиру в новом доме на улице Госпитальный вал. Однако времена были страшные — Советская власть как танк проехала и по его семье. Первым пострадал его отчим, бывший штабс-капитан М. И. Щербаков, он был расстрелян за дружбу со священником (до революции он был старостой одной из рязанских церквей, водил туда своего пасынка, и тот даже пел в церковном хоре). Нина Петровна осталась одна c детьми. В 1937 году был сослан в лагерь и вскоре расстрелян ее второй сын, Виктор Викторович Радушкевич. Судьба Леонида Викторовича висела на волоске от гибели. Научная работа, которой он занимался, была секретной, поскольку относилась к области химической защиты. В партию он не вступал, на компромиссы не шел, высказывался часто прямо и недипломатично. Подчиняясь правилам той жизни, он, конечно, скрывал свое дворянское происхождение, однако не расстался с семейными реликвиями, составившими основу этих записок. В общем, было, как говорится, за что сажать. В доме каждую ночь кого-нибудь «уводили», и моя бабушка Надежда Ивановна, беременная третьим ребенком, в страхе припадала ухом к входной двери, чтобы убедиться, что идут не к ним. В шкафу, как и у многих тогда людей, лежал приготовленный узелок с вещами. То, что дедушка остался цел, — настоящее чудо, поскольку даже его значимость как ученого не смогла бы защитить его, так как существовали «шарашки» — лагеря, где трудились заключенные — научные работники. Итак, семья жила и даже благоденствовала: дети учились, летом отдыхали на даче, зимой ходили в театры. Леонид Викторович был замечательным отцом, он воспитывал своих детей, применяя самые верные для этого способы: собственный пример и свойственное ему по-детски восторженное отношение к литературе, театру, музыке. Это происходило ежедневно и обыденно. Он просто сидел за письменным столом и работал, но все домочадцы с благоговением к этому относились, а дети утихали на время. Или к нему приходили его коллеги и часами вели научные разговоры, по поводу которых нянька Анюта говорила так: «Опять весь день говорили: нергия-ток, нергия-ток…» (энергия, ток). Или летом на даче он брал дочку (мою маленькую маму) за руку и гулял часами, необыкновенно интересно рассказывая ей о природе, ловил ужика и объяснял, чем он отличается от гадюки, научил детей коллекционировать бабочек. Маленькая Зоя так привыкла к этому, что однажды, увидев на горизонте пасущееся стадо коров, закричала: «Папа, памай стадо!» Весной дедушка отправлялся с детьми в Измайловский лес, находил лужу и с самым серьезным к этому отношением вылавливал лягушачью икру, потом дома с энтузиазмом наблюдал превращение икринок в головастиков и лягушат. Каждое воскресенье всю свою жизнь Леонид Викторович ходил в Дом ученых играть в оркестре на кларнете, часто с ним в оркестровой яме сидела дочка, «впитывая» в себя музыкальный дух. Наконец, вечерами семья наслаждалась чтением вслух рассказов А. П. Чехова, где ярко проявлялся и артистический дедушкин талант.
Виктор, Леонид и Нина
Леонид и Виктор Радушкевичи, ученики гимназии
Когда началась война, семья Радушкевичей жила на даче. Дедушка стал носить военную форму и подолгу пропадать в Москве, а его жена, дети и их нянька Анюта продолжали жить за городом до конца лета 1941 года. Нависла опасность воздушных налетов, впервые прозвучали сообщения по радио о воздушной тревоге. Правда, от страха и растерянности Надежда Ивановна с детьми по совету неграмотной няньки во время бомбежки зачем-то бежала в ближний лесок через поле, над которым в лучах прожекторов шел воздушный бой. Самое опасное, что только можно было придумать… Потом приехал дедушка, все объяснил и вместе с соседями стал рыть во дворе глубокую (в рост человека) траншею, куда семья и пряталась в последующие дни. Вскоре стало опасно оставаться на даче, тем более что она располагалась в северном направлении, и семья уехала
в Москву. Леонид Викторович, как и другие жильцы дома, дежурил на крыше, следя, чтобы зажигательные бомбы не вызвали пожар в доме. В память об этом сохранился осколок бомбы, острые края которого у меня с детства вызывают представление о хаосе и жестокости.Нина Петровна с детьми Ниной и Леонидом
С первой женой Надеждой Петровной
В школу 1 сентября 1941 года дети уже не пошли, а напротив, начались разговоры о скорой эвакуации всей военно-химической академии в Среднюю Азию. 17 октября 1941 года, когда тревога достигла высшей точки, семья уезжала с Казанского вокзала в Самарканд. Первые несколько часов поезд шел в зоне воздушных боев и даже находился под обстрелом. Всех пассажиров просили забаррикадировать окна чемоданами и узлами. Было очень страшно! Потом опасность миновала, и началась почти целый месяц длившаяся дорога с долгими стоянками в далеких городах и бесконечными пустынными пейзажами за окном.
Приехали в Самарканд и поселились у чужих людей на постое. Первое время дедушка был с семьей, обеспечивая ей нормальные условия жизни (паек) и ощущение безопасности. Иногда он уезжал на «полигон» и однажды привез целый мешок живых черепашек, сказав, что из них можно сварить замечательный суп… Идею эту баба Надя с брезгливостью отвергла сразу, а черепашки расползлись по двору, безумно напугав соседку-еврейку, высланную в свое время за «неудачную» фамилию Китлер… Вообще, царила атмосфера всеобщей растерянности и неизвестности, фашисты наступали на Москву, нормальная жизнь оборвалась… Но дедушка и здесь оставался человеком, осознававшим каждый миг своей жизни как бы извне, издалека, оценивая его в масштабе длинной жизни, хоть и было ему самому тогда всего 41 год! И вот он берет за руку Зою и идет с нею в старый город, заставляет любоваться Регистаном, рассказывает об обсерватории Улугбека и других восточных чудесах, а потом на базаре покупает типичную узбекскую тюбетейку, черную с белым традиционным узором. Вообще-то он мечтал купить сосуд с узеньким горлышком, находя его прекрасным, но боялся раздосадовать свою жену этой неуместной покупкой…
«Папа, памай стадо»
Леонид Викторович Радушкевич во время войны
Когда служащие академии уехали обратно в Москву, семья в Самарканде чуть не погибла. Шел уже 1942 год. Зою из-за голода отправили в пионерский лагерь, где она больше плакала, чем ела, тем более что пища хоть и была, но в ней полностью отсутствовала соль и есть ее было трудновато… А потом заболела сыпным тифом Надежда Ивановна, и ее увезли в больницу. Дети остались одни. Зоя варила рис и смешивала его с изюмом, эта была основная пища, но и ее было мало. Вокруг лежали горами абрикосы, но есть их не разрешалось из-за опасности заражения тифом… Жившая неподалеку жена академика М. М. Дубинина Елена Фадеевна приносила сахар и немного хлеба маленькому Володе, а однажды Зое пришлось на базаре менять чулки на еду… Наконец, пришла из больницы мать, страшно похудевшая, в платочке (волос нет), сразу пошла топить печку. Жизнь стала налаживаться.
С семьей Дубининых
И вот наступило время возвращения домой (была зима 1943 года). Ехали семьи военнослужащих в Москву и мечтали по дороге, как их будут встречать мужья. А бедная баба Надя совсем не мечтала, поскольку нарушилось сообщение с мужем. Далее, по семейному преданию, было вот что. Поезд прибывает не в Москву, а в деревню Фролищи, где находилась академия в то время. Все, кроме Надежды Ивановны, предвкушают встречу с мужьями. Открываются двери, и в проеме стоит один-единственный встречающий — это Леонид Викторович!
За своих жену и детей Леонид Викторович мог не беспокоиться, но в страшной опасности оказались его мать и сводная сестра Анна, пережившие оккупацию в городе Калинине (Тверь). Прибавился еще один фактор риска и неблагонадежности…
Конец войны совпал с юностью моей мамы: была радость и вера в будущее. Когда умер Сталин, дедушка вышел на кухню, перекрестился и сказал: «Слава Богу, что сдох, наконец, этот проклятый тиран!» Позднее в ящике стола была найдена его рукопись под общим заголовком «Антилениниана». Всю свою жизнь дедушка работал: в лаборатории, за кафедрой, за письменным столом, писал статьи и книги, выводил формулы, руководил аспирантами, защитил кандидатскую и докторскую диссертации и стал профессором. Имея большую зарплату, никогда не был богатым, поскольку содержал не только свою семью, но и мать с сестрой и семьи детей. В 1959 году умерла его жена. К великому удивлению всех, он через несколько месяцев вновь женился на Лоре Александровне и жил с нею до своей смерти, сначала у нее на квартире, но вскоре — в режиме «выходного дня» и совместного дачного лета. Люди они были уже немолодые, у них были взрослые дети со сложными семьями, но эта семейная, пусть и неполная, жизнь, была для дедушки «отдушиной», островом независимости.
Со второй женой Лорой Александровной
Л. В. Радушкевич с внучкой Наташей
Дочь его второй жены Инна Аркадьевна, жена протоиерея (а тогда молодого дьякона) отца Николая Ведерникова, очень подружилась с моей мамой, и благодаря этому второй брак Леонида Викторовича стал началом воцерковления всей нашей семьи. Большим ударом для дедушки был уход из семьи моего отца, он очень сильно переживал и состарился… Умер Л. В. Радушкевич 8 ноября 1972 года в больнице Академии наук от инсульта, случившегося, когда он наклонился к тумбочке, чтобы достать рецензируемую диссертацию. Похоронили его на Востряковском кладбище и установили гранитный серый памятник, который он со свойственной ему любовью к порядку сам давно спроектировал, оставив место для своего имени. Сколько я себя помню, столько помню и моего дедушку. Мы — мама, моя сестра Наташа и я — жили одни, а в субботу к нам приезжал дедушка. Ему в то время было уже больше 65 лет. Он доезжал до метро «Динамо», поднимался на эскалаторе и дальше добирался на троллейбусе до нас. Лестница на нашей станции метро «Аэропорт» для него была трудна. Мы его приветствовали привычным «А-ааа», произносимым с особой интонацией. Он привозил для меня что-нибудь занятное и полезное. Я запомнила раскраски и еще переводные картинки: бледные, блеклые рисуночки на глянцевой плотной бумаге; их нужно было опускать в мисочку с водой, а потом, прижимая к листу бумаги, на который они переводились, очень аккуратно стягивать вбок верхний слой. Открывался волшебный яркий рисунок, немножко зернистый по текстуре. Случались при этом неудачи: бумажка увлекала за собой рисунок, и все бывало тогда испорчено. Между прочим, дедушка рассказывал, что в его детстве тоже были такие картинки, но лучше.
Я запомнила эти картинки, но со слов мамы знаю, что чаще он привозил очень важные вещи для детей: ватное одеяло, цигейковую шубку и даже однажды старинное и очень хорошее пианино. У него были четкие представления о нормальном детстве. Я не решаюсь до конца представить себе глубину его страданий о моей маме и уходе из семьи моего отца… Но если бы не он, едва ли мы бы выжили…
Потом начиналось бесконечное чаепитие, мне становилось скучно, так как мама с дедушкой вели долгие разговоры до глубокой ночи и все не могли наговориться. О чем они говорили? О литературе, о воспитании детей, вспоминали что-то, громко смеялись.