Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

– Я не хочу больше тебя там видеть, слышишь? Это место для тебя полностью закрыто, разве что я сам разрешу. Ты свободен.

(2) взаимоисключающие условия; пункт 22 устава амер.военной базы в Италии – лётчика можно отстранить от полётов, только если он сам об этом заявит и если при этом его признают сумасшедшим. Однако любой, кто обращается с такой просьбой, уже не сумасшедший, а все, кто продолжают летать, безумцы по определению, но отстранить их нельзя – они не сделали заявления. Таким образом, поправка из пункта 22 – эдакий манёвр, навсегда увязывающий солдата с войной

(3) метилендиоксиметамфетамин, экстази – наркотик, вызывающий чувство эйфории и обладающий допинговым действием; стал популярен в Европе в хаус– и техно– музыкальной культуре с конца 80-х гг. 20 в.

ДН. Глава 74. Часть 4:

Вскоре после этого разговора безжизненное тело Фила нашли в канаве у дороги, ему всадили пулю прямо в правый глаз. Я никогда не говорил об этом с Алеком, я сразу понял, что мафия убила его. Они называли это «передать сообщение», выстрел в глаз значил, что они наблюдают, и если кто-то посмеет сделать то же самое, их ждет та же хренова судьба. Алек бы не потерпел наркотики в своем клубе, я должен был знать это с самого начала. А теперь кого-то убили из-за моей небрежности и эгоизма; они отобрали жизнь у человека, который этого не заслужил, но ему не повезло, и он пересек мою дорогу. Это напомнило мне о словах Изабеллы после ее приезда в Вашингтон. В Финиксе она постоянно боялась, что будет платить за ошибки остальных. Фил заплатил за мою, и это еще раз напомнило мне, что я просто не имел права брать Изабеллу с собой в Чикаго. Одна моя ошибка стоит кому-то жизни, я никогда бы не простил себя, если бы она пострадала.

С того дня я больше никогда не приближался к Молли, и по приказу Алека не посещал клуб, я уединялся дома и изолировался ото всех. В дело даже вступила Эсме, она попыталась направить меня на путь праведный, где по ее мнению я должен был учиться в школе и позволить кому-то о себе заботиться. Со временем стало легче, но боль никогда не отпускала, служа постоянным напоминанием. Я иногда задумывался, будет ли так вечно, будет ли это ноющее ощущение снова и снова мучить меня. Я держался на плаву лишь благодаря знанию, что у нее все хорошо.

Год спустя я все так же влачил свое жалкое существование.

С тех пор я больше не слышал ее голоса, но каждую ночь вызывал его в памяти, качаясь на волнах воспоминаний о нашем времени вместе. Я часто придумывал, где она может сейчас быть, что делает, но стоило мне заснуть, как все хорошее скрывали кошмары. Никто не говорил о ней ни слова, стоило людям упомянуть ее, как разговор прекращался. Меня это бесило, но я знал, что это глупо – я сам сделал все возможное, чтобы порвать с ней. Я переживал за нее, и я хотел, б…ь, найти ее, но не знал, с чего начать и где искать.

Я дошел до такой стадии, что стащил телефон Алека во время визита в их дом и попытался найти там ее номер, но он подловил меня раньше. Он чуть с ума не сошел, когда застал меня за этим делом, он угрожал мне, говоря, что если я попытаюсь разыскать ее, то крепко об этом пожалею. Он сказал, что я сделал свой выбор, и ее жизнь теперь не в моей власти, она сама найдет меня, если захочет заговорить. И от этих слов было чертовски больно, потому что это была самая настоящая херовая правда. Кроме поздравления с днем рождения она больше никак не проявила желание иметь со мной дело. У меня нет права насильно вовлекать ее в свой мир, и нам обоим будет, б…ь, еще больнее, если мы вскроем старые раны.

Я приложился к бутылке «Серого Гуся», а потом сунул ее в холодильник, стараясь отвлечься от мыслей о Белле. Я пошел бродить по дому и, наконец, дошел до задней двери. Я открыл ее и поежился от слепящего солнечного света. Тут же меня ударил резкий запах сигаретного дыма, глаза защипало.

– Иисусе, что, на хер, я тебе говорил об этом? – раздраженно сказал я стройной женщине с оливкового цвета кожей, отмахиваясь от облака дыма.

На ней были надеты джинсы и простая футболка, она обхватила себя руками и нерешительно подняла на меня глаза.

– Вы курите, – защищаясь, сказала она, даже не бросив сигарету.

– Я курю травку, Леа. Между этими гребаными вещами большая разница, – пробормотал я.

Она закатила глаза и полезла в карман за пачкой «Мальборо», достала оттуда сигарету и протянула мне без единого слова. Я взял ее, еле слышно бормоча, что ненавижу эту гадость, но она все равно дала мне зажигалку. Дым обжег легкие, и я закашлялся, стряхивая пепел на землю.

– Какого хера ты тут делаешь, кстати? У тебя, что, нет работы?

– Мне нужен был свежий воздух, – сказала она, пожав плечами.

Я сделал еще одну затяжку и сухо засмеялся.

– Но если куришь, все, б…ь, выходит наоборот, да? – спросил я. – И какого черта ты думала, когда впустила в дом мою тетю без разрешения?

– Она приятная женщина. Плюс, она сказала, что у вас день рождения, – с улыбкой ответила она. – Кстати, сколько вам?

– Достаточно, чтобы уже не быть идиотом, – пробормотал я.

– Но еще слишком мало, чтобы начать переживать? – игриво добавила она, заливаясь смехом.

– Что-то вроде.

– Вы должны были сказать мне про день рождения, – сказала она – Я бы вам что-нибудь приготовила.

– Мне ничего не нужно.

– Ой, да бросьте. Вы еще слишком молоды, чтобы так цинично относиться к дням рождения, мистер Каллен. Плохой опыт?

Я закатил глаза и сделал последнюю затяжку, прежде чем бросить окурок на землю.

– Оставь эту тему.

– Я могу сделать торт, – сказала она, пожав плечами и выбросив свою сигарету. – Какой ваш любимый?

Я напрягся от этих слов, перед глазами тут же встало воспоминание об Изабелле на кухне в Форксе. Она готовила мне итальянский кремовый пирог, и я сказал ей, что теперь это любимое мое лакомство, ведь это, черт возьми, самая вкусная вещь, которую я только пробовал.

– Я не люблю торты, – пробормотал я, злясь, что начал вспоминать. – Если ты на самом деле хочешь что-то для меня сделать, так почему бы хоть раз не закончить свою работу вовремя?

– Как хотите, – сказала она, а я развернулся и пошел в дом.

Я резко хлопнул задней дверью и сам вздрогнул от звука, голова все еще болела. Я поднялся наверх и вернулся в комнату, где был до этого. Упав на кресло, я открыл ноутбук и включил его, располагаясь поудобнее и взъерошивая волосы. Школьные задания сами, на хер, не делаются, и у меня нет иного выбора, кроме как взяться за это дерьмо.

Время еле ползло, один гребаный час показался мне проклятой вечностью. Я слышал, как звонил дверной звонок, но проигнорировал его, зная, что по важным вопросам мне перезвонят. У меня не было настроения для тупой компании, я пытался сконцентрироваться на музыкальных теориях, но вместо этого мысли постоянно дрейфовали к ней.