Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
— Пред Небом и Землей, Водой и Пламенем, я, Экор, сын людей, вызываю тебя на поединок!
И смех, раздавшийся в ответ смех удэши заставлял вздрагивать, будто и впрямь там — а не тут, рядом — страшное и древнее. Яр на всякий случай даже покосился, но нет: Янтор стоял, заложив руки за спину, тоже любовался преображением бойцов.
— Это вправду было?
— Люди многое забыли, но кое-что помнят даже слишком хорошо, — проворчал удэши, прислушиваясь к хулительной песни и слегка хмурясь, хотя глаза его искрились смехом.
— Ну что поделать, — в тон отозвался Яр. — Янтор…
Спросил — и замер, боясь услышать снова пространный, значащий все и ничего разом ответ, глядя, как в первый раз скрещиваются лезвия ножей.
— Много… Я не считаю года, Эона. Считают люди. С тех пор утекло полных три тысячи весен.
Звенели клинки, срывалось дыхание бойцов.
— Он был изранен так, что я… вспомнил… — Янтор замолчал, не отрывая взгляда от увитого алыми ленточками Амариса. Потом продолжил: — Впрочем, сражался он, как горная рысь — отважно и без страха, и умудрился ранить меня. Наша кровь смешалась, и я подумал, что это знак Стихий. Перевязал, завернул его в свой чампан и отнес в то место, что стало мне домом. И три дня выхаживал, отпаивая травами и диким медом.
Яр молчал, хотя на языке отчаянно вертелось, грозя слететь с губ «А где это?». Где дом Янтора? Вместо этого он спросил:
— А потом? Когда Экор очнулся?
— В день нашей схватки Экору исполнилось шестнадцать зим. Моя кровь подарила ему единение со Стихией. Когда он спустился с гор, он был уже нэх. Еще несколько лет он приходил ко мне учиться. А потом мы поднялись на Птичью, и я едва не поседел, когда он прыгнул вниз, — в голосе удэши прозвучало что-то такое… человечное, странное, должно быть, для существа его вида. Может быть, именно таким тоном говорил Хозяин неба о своем младшем сыне, когда тот, будущий Страж Эфара, в детстве сунулся в костровой круг?
— Это было первое посвящение, да? Он ведь полетел?
Экор наконец вывернулся, как-то поднырнул под занесенную руку, повалил удэши на истоптанный снег. Бой был выигран, как и все три тысячи боев до этого. Как и самый первый. И люди молчали, слушая последнюю, срывающуюся от усталости и напряжения, но все равно полную ликования песнь.
— Конечно, Эона. Он полетел. Люди видели его полет и назвали Аматэй. С тех пор в роду анн-Эфар сыновей называют так, чтоб первая буква имени совпадала. Иди, поздравь Амариса. Он справился. Весна будет хорошей.
— А ты не уйдешь? — Яр поднял голову, внимательно глядя в лицо удэши. — Я хотел тебя с ним познакомить.
Янтор думал пару минут, и у Яра вспотели ладони и сильно-сильно забилось сердце.
«Не уходи опять, ну пожалуйста!» — мысленно взмолился он.
— Хорошо. Буду ждать вас во-о-он там. Что-то мне жареного мяса вдруг так захотелось…
— Спасибо! — радостно подпрыгнул Яр и побежал к Амарису, которого уже поздравляли, и семья, и горожане — впрочем, наравне с его противником.
Он тоже крепко хлопнул по спине друга, обнял его:
— Вот видишь! Я же говорил тебе — ты настоящий Экор! Пойдем, я хочу тебя познакомить кое с кем!
Еще не отдышавшийся Амарис не стал спорить — просто не понял, наверное. Махнул отцу, выдохнул длинно, шагая рядом — и
остановился, как вкопанный, увидев, куда они идут. Кажется, бой что-то показал ему. Что-то, из-за чего он во все глаза уставился на Янтора и аж заикнулся:— Йя-ар…
Тот же тянул его за руку, словно упрямого жеребенка за недоуздок:
— Идем! Ну же!
И — утянул-таки.
— Айэ, Янтор, — тихо сказал Амарис, очутившись рядом с удэши. До одури похожим на человека, с аппетитом жующим мясо, от чего и не поймешь — то ли спокойней, то ли еще страшнее.
Удэши пришлось поторопиться, чтобы прожевать откушенное — никуда не денешься, даже ему не под силу было внятно говорить с полным ртом обжигающе-острого, сочного мяса.
— Айэ, сын славного рода, — усмехнулся он. — Эона, принеси-ка нам квасу, в горле жжет — спасу нет, хоть на гору беги, снег жевать.
— Сейчас! — тот умчался к столам, оставив Амариса стоять, мучительно краснея и не зная, что еще сказать и куда деть руки. Не рукоять же ножа сжимать, это как-то… Некрасиво. В данной-то ситуации.
— Хорошо плясал, Амарис, — меж тем сказал Янтор, сгреб с жаровни, рядом с которой стоял, деревянную палочку с поджаристым куском мяса, почти силком всунул в руку подростка. — Подкрепись теперь. Раздели со мной пищу, сын людей.
— Дайомэ, — только и смог сказать тот, на большее не хватило.
К тому моменту, когда вернулся Яр с кувшином и стаканами, Амариса можно уже было смело сажать в ближайший тихий уголок и отпаивать бальзамом — состояние было, что надо. Не каждый день будущему нехо сам Янтор дружбу предлагает.
— Ага, — только и сказал Яр, снимая с пояса маленькую, на десяток глотков, фляжку — ее ему подарил Айлэно после того выплеска, чтоб, если что, мог немного поддержать силы, дождаться помощи. И друга принялся поить из своих рук — не был уверен, что тот не уронит.
— Ты вот чего ему такого наговорил, Янтор?!
Удэши только посмеивался, Амарис послушно глотал, уже даже не удивляясь такому панибратскому обращению с могучим духом. Он сегодня бы уже ничему не удивился.
— Вот вы где, — вынырнул к ним из толпы, собравшейся вокруг столов, нехо. — Идемте, вот-вот костер зажигать. Айэ, Янтор.
Последнее он сказал, бросив на него один-единственный внимательный взгляд. Раз поняв, кто перед ним, Аилис уже не мог обознаться.
— Айэ, нехо Аилис, — кивнул тот, выказывая подобающее владетелю майората уважение. — Идемте, пляска сегодня будет знатная.
И снова улыбнулся так, что поневоле становилось ясно: что-то он знает, неподвластное обычному человеческому пониманию.
Немного отошедший после бальзама Амарис вцепился в рукав Яра, тряхнул:
— Эона?
— Я тебе завтра расскажу, честное слово! Пойдем, начинают!
Потому что разложили уже шкуру для танцоров, уже взялся за кремни нехо Аилис, высек первые искры, полыхнул костер — высоко, ярко! Промелькнул под звон онни Кречет под руку с одной из сестренок — Яр не рассмотрел, Айкой или Тиной, проскочил Динк со второй. Зато высмотрел в толпе свою Кэлхо, на секунду оробел и почувствовал легкий толчок ветра в спину. И подошел, протянул руку.