Делай, что должно

Ночь упала черная, южная, быстрая, как выключатель повернули. Сна нет как не было. Вопрос, чего завтра ждать? Если откинуть иллюзии, всего чего угодно, до летального исхода включительно. Никакой хирург здесь не даст полной гарантии, не будем врать себе. Да и нет такого понятия в медицине, ты четвертую войну на себе тянешь, должен это знать. “Знаю. Чего не знаю, так это как уснуть с таким знанием”.

Наконец, тихо, чтобы не разбудить соседей, Алексей поднялся и вышел в коридор. Огромные окна смотрели в сад, здесь было прохладнее, чем в палате. Но побыть одному, поразмышлять, чего же ждать от завтрашнего дня, не получилось.

— Товарищ Огнев! Почему не соблюдаете режим?

Четырнадцатилетняя барышня в подшитом, но все равно слишком большом для нее халате старательно копировала интонации Чавадзе. Умора, конечно, но смеяться нельзя. Она, вообще-то, права. И режим соблюдать нужно, и ругать, если что, будут ее. Сначала дежурная сестра, а потом еще и родная!

— Виноват, Лидочка, но вот — не спится. Организм понимает, что завтра будет сложно, и готовится.

— К чему?

— Вот к чему эволюция учила, к тому и готовится. Либо драться, либо бежать. Но не спать ни в коем случае!

— Снотворного принести?

— Не нужно. Не будем путать завтрашнюю картину наркотизатору. Я скоро лягу. А если кто пойдет — услышу и сразу под одеяло!

Лида фыркнула:

— Как в пионерском лагере!

— Примерно.

— Помните, вы про Юдина говорили? Я книжку в библиотеке взяла. Тайком.

— Почему тайком?

— Мне сказали — ты маленькая, не поймешь. А у него там все понятно. Французские врачи — они же настоящие герои! Но почему они так плохо раны зашивали в мирное время? Даже я понимаю, что нельзя грязную рану шить.

— Потому, что первичный шов — только кажется простым. На самом деле Юдин его называл..

— … операцией Годье-Леметра. Я запомнила.

У Лиды заблестели глаза. Еще бы — с ней разговаривали как со взрослой. Впрочем, она не забыла тут же оглянуться через плечо на пустой коридор, не идет ли кто.

— Умничка. Так вот, бывают такие люди, среди студентов очень часто, но, увы, и среди врачей попадаются. Им кажется, что просто — они и делают как попало. А знаешь, кого больше всего не любят инструкторы-альпинисты из людей с медицинской подготовкой?

— Кого?

— Студентов пятого курса. Сначала они тащат в горы полпуда всякого железа, потом, когда припирает, выясняется, что половиной железа они пользоваться не умеют, а вторая половина некомплектная.

Лида тихонько рассмеялась, прикрыв рот ладошкой.

— Представляю себе! Только не смешите меня так, я боюсь в голос рассмеяться. Тогда точно услышат и ругаться будут. А то, что вы веселый — это хорошо. Это называется — установка на выздоровление.

— Именно она.

— Значит, у вас с товарищем Чавадзе все получится! Все правда будет хорошо. Я так и Ане сегодня говорила, она волнуется, хотя мне и не показывает. А я точно знаю, что все получится. Вот, я вам специально нарисовала!

Она скользнула быстро и неслышно к столу у сестринского поста и достала из ящика рисунок на тетрадном листке. Командирским карандашом, в два цвета. Красный аэростат заграждения парил над синими крышами маленького городка, готовый защитить их от любой напасти с воздуха. Неплохо, кстати, нарисовано, не возьмут девочку в медицинский, так в художественный с руками оторвут!

— Я… я на счастье рисую. Это же не суеверие, правда? Я… рисовала как-то, ночью, чтобы не уснуть, один раненый, летчик, попросил мой рисунок, когда на выписку уходил. Сказал, что с ним его не собьют. Это правда счастье приносит.

— Счастье — не знаю, а вот уверенность в своих силах — от такого подарка прибавится. Считайте — психотерапия. И, что бы вокруг ни творилось, с уверенностью в себе — лучше, чем без нее. Как адмирал Макаров учил — стреляйте, стреляйте до конца, может быть, последний выстрел принесет вам победу.

— А… а вам стрелять приходилось?

— Приходилось.

— А много фашистов убили?

— Ни одного. Только отпугнул. У меня на руках раненые были.

— А-а-а…

Была б мальчиком, наверное бы разочарованно сморщила нос.

— Ой! Вы мне так всю ночь прорассказываете, а вам спать надо!

— Я обещаю: еще минут пятнадцать постою и лягу. За рисунок — спасибо, чудесный. Не волнуйся, высплюсь. На столе лежать много ума и сил не нужно.

Лида ушла, а он остался стоять у окна, опершись о подоконник, отодвинув край светомаскировки. Над госпитальным парком медленно всплывала огромная южная луна, круглая и яркая как прожектор ПВО. Она висела над темными купами деревьев, в серебряном свете вздрагивали под ночным ветром листья. Ночь как всегда пахла цветами, влажной от росы землей и морем.

Когда-то, первый раз приехав в Крым, он навсегда полюбил его яркие южные краски. Да и всю переменчивую красоту, что может дать природа, он любил и всегда умел видеть ее. Это было в Сибири, где блеск короткого зимнего дня таял на верхушках сосен, не оставляло ни в Крыму, ни здесь.

Видеть — умел, запечатлеть — нет. Из-за этого в юности пришлось оставить все мечты об астрономии. Чтобы наблюдать звезды в телескоп, требовались навыки хорошего художника, здесь отсутствие таланта не замещается никакой усердной техникой. Но глаза сами замечали и запоминали красоту, пейзаж ли это, цветок, птица или женщина…

Не спалось. Организм все понимал по-своему, ему не прикажешь не гнать столько адреналина по жилам. И какой-то угрюмый внутренний голос аккуратно, но настойчиво твердил, что не пора ли, на всякий случай, подвести какой-то итог.

“Что же останется за мною? Сын, уже взрослый, командир, артиллерист, АИРовец. Он переживет войну, непременно. Семьи с тридцать первого года нет. Моя вина, пожалуй, но уже все. Не соберешь обратно.

Кладбище я за собой оставил большое за свою практику. Да, тут приходится признать. Но делал все, что мог.

Одно хорошо, Раису отправить успел. Может статься, что она сейчас даже где-то здесь. Если жива… Нет, непременно жива!”

“Интересные у нее глаза, — пришло вдруг само собой. — Не карие полностью, но и не зеленые. Зелень расходится лучиками от зрачка. Море на мелководье вот такого же цвета, когда его пронизывает солнце и играет на камнях на дне. И когда я успел это запомнить?”

Ночь дышала тишиной, ничем не напоминая о войне. Луна поднималась медленно, но зримо, как аэростат. При желании можно было заметить ее движение по небу вверх.