Делай, что должно

Уже по первому взгляду на вошедшего в палатку-аптеку было ясно: торопится, злится и сам себя успел взвинтить до крайности. Потому что вваливаться с расстегнутой кобурой, это никакая не демонстрация боеготовности, а самая обыкновенная расхлябанность. Клапан при входе фуражкой зацепил и чуть в стойку палаточную не влетел с разгону. А ведь не выше его ростом. На предложение присесть, поморщился, но согласился. Сел на снарядный ящик напротив, нехорошо сверля глазами. Такая повадка бывает у не слишком больших, но очень мнящих о себе начальников. Но в основном в тылу. На фронте, как показала еще Финская, эти замашки быстро излечиваются силами коллектива и рецидивов обычно не дают.

— Товарищ военврач третьего ранга, — голос Нараевского был резким, противным, наверное, даже намеренно противным, и ощущался как постукивание молоточком по макушке, — Нет ли у вас подозрений на умышленный вывод людей на минное поле и умышленно неправильное оказание первой помощи?

— Про вывод ничего сказать не могу, судя по всему, комиссар попал на мины случайно, а еще двое кинулись на помощь, не посмотрев под ноги. Жгут был наложен плохо, но в пополнении санинструкторы, по большей части, только видели наставления. Мы проводим занятия с полковыми врачами…

Нараевский положил себе проверить, нет ли умысла в недостаточности занятий, и продолжил “копать”.

— А какое лечение проводится в отношении полкового комиссара Овечкина? В каком он состоянии?

Будь Огнев чуть посвежее, он бы вежливо пресек попытку залезть не в свое дело, но мысли его были где-то около порошка пирамидона, даже, наверное, с кофеином…

— Состояние тяжелое, переливание крови, глюкоза внутривенно, с минимальным эффектом. Согреваем. Ждем динамики, — машинально доложил он, и эта готовность к подробностям, хотя бы и непонятным, подхлестнула Нараевского

— Что значит “с минимальным эффектом”? Почему не применяются другие, более сильнодействующие, средства? От кого вы ждете, кто ответственный за доставку? Какие сроки?

— Кровь доставляется обычным порядком, из армии, запас доз семьдесят…

— Если есть запас, то чего вы ждете?

— Динамики.

Нараевский удивленно вытаращился на Огнева:

— Что значит “ждем динамики”?

Тот ответил не менее удивленным взглядом и задумался, подбирая слова. Особист понял эту паузу по-своему.

— Вы говорите, говорите как есть! Не виляйте!

— Или организм справится, или нет.

— А если не справится?

— Тогда exitus.

— Говорите прямо! — не похоже, чтобы Нараевский хотел орать, но говорить тихо он уже не мог. — Без этих ваших профессорских, — он скривился, — умных слов. Что это все значит? Умрет? Туману не напускайте!

— Да.

— Так чего вы еще ждете?! Примените более сильнодействующие средства!

Огнев тяжело вздохнул:

— Их нету.

— И кто виноват в том, что их не доставили?

— Товарищ лейтенант НКВД, вы не поняли. Их не у нас здесь нету. Их вообще нигде нету. Ни в медсанбате, ни в санотделе армии. Ни в Москве, ни в Берлине, ни в Лондоне, ни в Вашингтоне. Вообще, совсем, понимаете? Не открыли.

Мысль о том, что наука чего-то не открыла, втискивалась в череп Нараевского медленно и с видимым усилием.

— Можете направить запрос в Академию Наук СССР, хотя не думаю, что вы этим чего-либо добьетесь. Уж точно не для Овечкина.

— То есть, вы просто сидите и ничего не делаете, так?

— Мы восполнили кровопотерю, обезболили, ампутировали размозженную ногу. Согреваем. Переливаем глюкозу, чтобы сердцу было питание. Я вас, товарищ лейтенант НКВД, не учу расследование вести. Если вы предполагаете, что мы работаем плохо, обратитесь к начсанарму. Вы за десять минут в терапии шока все равно не разберетесь.

— Я могу и дольше посидеть.

— Пять лет?

— Почему пять?

— На врача, товарищ лейтенант НКВД, учат пять лет. И хирургов после этого к самостоятельной работе не сразу допускают. Переподготовка врача нехирургической специальности на хирурга — полгода. Вам бы, товарищ лейтенант НКВД, свидетелей происшествия опросить…

— Вы меня, товарищ военврач третьего ранга, не учите вести расследование!

Судя по тому, как Нараевский вспылил, он и сам понял свою ошибку, но отступление считал недопустимым. Особенно теперь.

— У меня, между прочим, есть веские основания подозревать организованную группу вредителей и шпионов.

— Отлично, приезжайте с постановлением от дивпрокурора.

Нараевский шумно задышал и непонятно, куда пошла бы беседа, но в палатку без доклада влетел дежурный санитар:

— Алексей Пе… — он увидел особиста, осекся, подошел к столу, честно пытаясь изобразить уставной подход, отдал честь и громко отрапортовал: — Товарищ военврач третьего ранга, поступили раненые! Военврач третьего ранга Токарева направила в перевязочную. Докладывал младший сержант Шибалов.

— Спасибо, товарищ младший сержант, свободны. Товарищ лейтенант НКВД, продолжим беседу позже.

Нараевский еще только начал подниматься, когда Огнев уже вышел из палатки.

Говорить “раненые”, конечно, было преувеличением — поступил всего один человек. За полуторкой, везшей в полк продукты, увязалась банда, увлеклась погоней и отступила, только обменявшись выстрелами с постом. Потери банды остались неизвестны, а с нашей стороны оказался один раненый в левую руку боец, молодой осетин, изо всех сил старавшийся казаться старше и значительнее.

— Только шинель выдали, совсем новая! — сокрушался он, отвлекая самого себя от боли в руке.

Банда, решившаяся на погоню — это само по себе было делом скверным, и без сомнения куда более важным для Особого отдела. Но представитель этого отдела перестал занимать мысли как только Огнев вошел в палатку-предперевязочную. Ничего, кроме дела, сейчас не существовало.

В перевязочной привычно ярко светили керосиновые лампы. От электрического света пришлось отказаться, имевшийся в хозяйстве движок был не новый и слишком прожорливый, а топлива — каждый литр на счету.

Ну, что ж. Замотали не то, чтобы грамотно, но от души. Жгут не наложили. Хорошо, если поняли, что не нужен, плохо, если вовсе забыли, что он в сумке есть. Не иммобилизовали… забыли или не нужно? Подвесили руку ровно, уже счастье.

Касательное ранение левого предплечья. Что-то пальцы у него выглядят нехорошо.

И не одному Огневу это заметно. Операционная сестра тоже хмурится, видела уже такое наверняка.

— Разрежьте рукав совсем.

“Когтистая лапа”, так называлось это в курсе неврологии. Подвижность пальцев ограничена, чувствительность на мизинце и половине безымянного… нажатие не ощущается, укол — говорит, мол “как через вату”. Через вату, значит, полного прерывания нерва нет. Обработать аккуратно и вспомнить, где ж у нас неврологический ППГ в армии. Есть ли он?