Деликатная проблема

Моему кошмару суждено завершиться сегодня — и я хочу, чтобы это произошло как можно скорее.

На улице царит праздничная атмосфера: веселится молодежь, наряженная в забавные ободки с рожками; парковки продуктовых магазинов забиты до отказа, и на вновь освободившееся место тут же въезжает новый водитель, чтобы набрать полные пакеты и уступить место другому; со всех углов доносятся знакомые с детства песни; группа студентов весело выкрикивают поздравления прохожим, и даже бродячие собаки, коими полнится город, будто тоже заражаются общей атмосферой веселья и шумно и задорно носятся по улицам.

Я захожу в кафе, — хозяин тут же предупреждает, что у них сегодня сокращенный рабочий день, — заказываю кучу всего, сажусь у окна и ем, медленно, с удовольствием, глядя на царящий на улице гам. Когда, пообедав я выхожу, на улице уже темнеет, и зажигаются уличные фонари. Я стою некоторое время на тротуаре, затем делаю один неуверенный шаг, потом другой, после этого ускоряюсь, и, уже не сомневаясь, прокладываю себе известный маршрут.

Интуиция ведет меня в Центральный Парк.

На контрасте с темным, почти черным небом, Центральный Парк выглядит как блестящий на солнце бриллиант — но лишь для меня одной: посетителей нет, каток закрыт, и вот-вот закроется фудтрак. Через стекло витрины вижу, как продавец протирает тряпкой рабочую поверхность и снимает халат.

— Простите, — я все же решаюсь к нему обратиться, — можно мне один стаканчик горячего чая?

— Я уже закрываюсь, — бросает он мне в ответ.

— Пожалуйста. Ради нового года.

Продавец поворачивается, смотрит на меня раздраженно, но затем все же делает мне чай. Искренне его благодарю. Меня не смущает даже то, что приняв оплату, он опускает козырек прямо перед моим лицом. Бог с ним.

Сжимая в руке горячий стаканчик, я нахожу ту скамью, где когда-то мы сидели с коллегами. Сажусь, предварительно смахнув снег и усмехнувшись при мысли о «хрупком женском организме», делаю глоток. С неба медленно падают пушистые снежинки. Я запрокидываю голову и жмурюсь, позволяя им таять на моем лице. Как хорошо…

— Ну, здравствуй.

Наконец-то! Стаканчик в моей руке уже давно остыл, и я было решила, что ошиблась и даже успела из-за этого испугаться, поэтому когда Романов все же появляется, я поворачиваюсь к нему с такой облегченной улыбкой, что он даже теряется, но, впрочем, быстро приходит в себя.

— Здравствуй. Я тебя ждала. Это ведь ты оставил бутылку и разбил окна?

— Я. Ну и как тебе мой подарочек?

Он выглядит очень больным — или сильно пьяным: лицо опухшее, глаза мутные, на подбородке колючая щетина. А еще он держит руку за спиной. Гадаю, что он может в ней скрывать.

— Неприятный, — честно сознаюсь я, вставая со скамейки и выбрасывая стаканчик в урну. Негоже мусорить.

— Какой привет, такой и ответ, — издевательски тянет он, — ты ведь тоже мне подарочек преподнесла, да еще какой — увольнение с работы плюс статья. Мне с тобой в этом плане ну никак не сравниться.

— Тебе следовало явиться на судебное заседание, — мягко попрекаю его я, — тебя бы просто приговорили к штрафу.

— Ага, конечно, — в его глазах вспыхивает ненависть, — ну ты и лживая тварь! Что только не скажешь, чтобы себя обелить, да только я-то знаю! Мне тот юрист ваш лысый все сказал!

— Что… он сказал?

— Что меня за это в тюрьму на пять лет упекут!

Я прикрываю глаза. Господи, Петр, ну ты и… Даже после своего ухода он умудрился нагадить так, что и не разгребешь.

— Он был неправ, — я пробую разубедить, успокоить Романова, — пять лет тюремного заключения — это максимальная мера наказания, в твоем же случае тебе бы просто выписали штраф — и все. Куда больше проблем ты на себя навлек, не явившись в зал суда — и еще больше можешь навлечь, если… Не остановишься прямо сейчас.

— Мне теперь уже все равно, — он качает головой, — меня ищет полиция, меня бросила жена, мне некуда идти — я уже на самом дне. Терять больше нечего, и все из-за тебя. Ты на меня их всех натравила, мразь, тебе и отвечать!..

Он резко бросается ко мне, замахиваясь той самой рукой, что держал до этого момента скрытой от моих глаз. Я стою на месте как вкопанная и смотрю, как прямо мне в голову летит кусок арматуры — той, которой укрепляли конструкцию мостков парка. Я не в силах ни отвести взгляд, ни закрыть глаза, могу лишь беспомощно наблюдать, как приближается ко мне стальной прут. Вот еще мгновение — и он коснется моего виска, и мир вокруг меня вспыхнет и погаснет, чтобы никогда не засветиться вновь. Секунды растягиваются в вечность — и в последний миг…

Глава 69

Что-то с силой толкает меня в бок, сбивая с ног. Я падаю на деревянную платформу, и у меня перехватывает дыхание. Раздаются крики, топот, мат, всхлипы, рыдания — но все больше на краю сознания, потому что…

— А потом я выскакиваю как молния — и вжух! Как оттолкну маму в сторону, как упаду прямо с ней в снег…

— А палка попала на пустое место!

— В точку!

… потому что в его центре — обеспокоенное лицо Тимура: «Ты в порядке? Тебя не задело?». Нет, меня не задело — задело его. Стальной штырь прошелся по касательной по его плечу, руке и бедру. Позже дежуривший в ту ночь вместо травматолога Иволга констатирует, что Тимуру чертовски повезло. Я с этим не соглашусь — ведь чертовски повезло нам обоим.

— А потом прибежали хорошие дяди и помогли поймать хулигана!

— Все верно, принцесса! Пока папа помогал маме подняться, хорошие дяди уже держали плохого и не давали ему сбежать!

«Хорошие дяди» — Верховицкий и Волков, скрутившие к тому моменту подвывающего Романова, держали его до самого приезда наряда полиции. Помню, как я была потрясена: Бурков не просто сдержал свое слово и снарядил ребят искать Романова, он и ко мне приставил людей, чтобы те меня незаметно охраняли, и весь день эта парочка таскалась за мной и сделала это так искусно, что о слежке не подозревали ни я, ни Тимур, ни тем более Романов.

— А потом мама, наконец, поняла, какой ты замечательный и как сильно ее любишь, воскликнула: «Ах, где же были мои глаза раньше?!» — и вы поженились!

— Так, ну все! — я вмешиваюсь, пока сказка на ночь окончательно не превратилась в форменное безобразие, и строго произношу, поправляя на Машеньке одеяло:

— Время уже позднее, и маленьким мартышкам давно пора спать. Пожелай папе спокойной ночи и закрывай глазки!

— Ну, маааам…

— Никаких «мам»! Ты же не хочешь завтра клевать носом целый день вместо того, чтобы играть с Мишей и Таней?

— Не хочу играть с Мишей, он все время нас дразнит, лучше с Таней!

— С Таней так с Таней. Закрывай глазки, милая, и засыпай.

— Только сначала поцелуй меня на ночь, принцесса, воооот так. А теперь давай не будем сердить маму и ляжем баиньки. Люблю тебя, принцесса.

— И я тебя. И тебя, мам.

— И я тебя, мартышка. Спокойной ночи.

Мы тихонько выходим из детской, оставив дверь слегка приоткрытой, чтобы в комнату попадала узкая полоска света из коридора — дочь пока не любит спать в полной темноте. Отойдя от спальни на некоторое расстояние, чтобы Маша нас не слышала, я ругаю Тимура: