Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»
Шрифт:
Пошумев, я быстро понял, что это не поможет. По-видимому, в пределах слышимости не было никого, кроме того самого человека, что запер меня здесь. Кратко помолившись, чтобы мисс Крейвен не прибавила к прочим своим странностям пиромании (ибо я не видел, как ещё она могла бы навредить мне в моём заключении), я спокойно сел на пол, прислонился спиной к стене и закурил сигару. Должен сознаться, что я испытывал определённо роскошное удовольствие при мысли о том, что оскверняю своей благословенной грязной привычкой хотя бы столь малую часть воздерживающихся от неё домов.
Снаружи до меня донеслись щелчки телефонного диска и взволнованный голос мисс Крейвен. Почему-то я почувствовал, что эти неразличимые визги сопрано не предвещают мне ничего хорошего, но не могу сказать, что это меня встревожило. Я был вполне готов сидеть там
И тут я вспомнил про коробку. Я шарил в темноте, пока мои пальцы не коснулись её. Затем я чиркнул спичкой — кстати, благодарю вас, мистер Фернесс, что вы признали хотя бы это единственное преимущество курения — и попытался развязать верёвку.
Джентльмены, пробовали ли вы когда-либо одной рукой развязать верёвку, держа в другой спичку? В конце концов я сдался, признав свою беспомощность, выудил перочинный нож и решил проблему в манере великого Александра. [76]
Я осторожно поднял крышку. Думаю, я мог бы, если бы захотел, изложить вам свои мысли в тот момент. Что могло храниться в этой коробке, с которой столь причудливо переплелись судьбы Питера Блэка, капитана Фэрдела Эгера, Белль Крейвен, Дрю Фернесса и меня самого? Быть может, там — и так далее. Но я пощажу вас. Я просто скажу вам, что в этой коробке лежало то, что, будь я хоть вполовину столь же проницателен, как господа Ридгли и Эванс, а оба они, вижу, уже знают тайну…
76
Имеется в виду Александр Македонский, разрезавший Гордиев узел, который, как считалось, невозможно развязать.
Я говорил вам, что со сложноподчинёнными предложениями у меня проблемы, а это так меня замучило, что никак не даёт добраться до кульминации. Но общая мысль такова:
В той картонной коробке, нежно завёрнутое в вату, лежало аккуратно отрезанное и должным образом высушенное человеческое ухо.
Доктор Боттомли вернулся на своё место.
— Это, — с чувством проговорил лейтенант Джексон, — чертовски подходящее место завершить рассказ. Вы оставили себя запертым в шкафу с человеческим ухом, пока безумная женщина звонит по телефону бог знает кому. Как вы вернулись сюда целым и невредимым?
— Можете поблагодарить профессора Фернесса, — нахмурился доктор Боттомли, — за неполный характер моего повествования. Заключительная часть столь близка его рассказу, что это испортило бы мне эффект. Чертовски неспортивно с его стороны, вот что я скажу.
— Вы имеете в виду…
— Я вернулся тем же образом, что и Фернесс, — в полицейской машине под покровительством лейтенанта Финча. Мисс Крейвен звонила в полицию. Не знаю, что она им сказала, но у них, похоже, сложилось впечатление, что я пожилой дегенерат, который ходит и пристаёт к беспомощным старушкам. (Беспомощным! Мрмфк.) Насколько я понимаю, в последнее время здесь, в Лос-Анджелесе, прокатилась волна убийств на сексуальной почве, и время от времени требуется новый блистательный подозреваемый. Походило на то, что избран на эту роль я, пока Финч не объяснил, кто я такой и что я был в Нью-Йорке, когда убили Анну Сосоеву — кто бы это ни был. Этот ваш Финч в высшей степени порядочный человек, хотя не могу сказать, что мне понравился его финальный залп. Я сказал, как благодарен я ему, что он меня очистил, а он ответил: «Всё в порядке. Возможно, вам не приходит в голову читать газеты, но кроме Сосоевой есть и другие убийства».
— Просто ради точности, джентльмены, — нерешительно проговорил Джексон, — это проклятое ухо тоже из Холмса?
— Не только ухо, лейтенант, — поторопился разъяснить Джонадаб Эванс. — Коробка, мореплаватель, злая сестра — всё это прямо из «Картонной коробки».
— И ещё кое-что, — добавил Отто Федерхут. — Вы заметили, Herr Doktor, имя вашего капитана? Разве Фэрдел и Эгер вам незнакомы?
— Ад и смерть! — вскричал Боттомли. — Что ж я не сообразительный такой! Конечно. Элементарно.
— Прежде чем лейтенант взорвётся, — проговорил Харрисон Ридгли, — я должен пояснить, что мои коллеги ссылаются на два других неопубликованных воспоминания Джона Ватсона, доктора медицины. Мистер Фэрдел Хоббс был жильцом некой миссис Уоррен, дело которого Холмс
смог распутать — «пустяковое дело». Доктор Мур Эгер был врачом с Харли-стрит, «который познакомился с Холмсом при самых драматических обстоятельства», о которых Ватсон обещал рассказать «как-нибудь в другой раз». Нет нужды добавлять, что язык летописца — враг его. Надеюсь, — буркнул он, — никто сегодня не встречал джентльмена по имени Мур Хоббс?Дрю Фернесс вновь встал.
— Доктор, — попросил он, — могу я вновь ненадолго взять слово?
— Конечно.
— Я хотел бы публично опротестовать эту глупейшую клевету на мою тётю. То, что мы, группа умных людей, должны сидеть здесь, выслушивая столь безобразную…
— Думаю, — протяжно прервал Харрисон Ридгли III, — сейчас моя очередь. Наберитесь терпения, мистер Фернесс; возможно, скоро у вас будет возможность увидеть, насколько доктору понравится, как ему треплют нервы.
И после столь воодушевляющего вступления редактор «До упада!» занял своё место перед собравшимися.
Глава 13
Безумие полковника Уорбертона,
повествование Харрисона Ридгли III
Я тоже предпочитаю рассказать мою скромную часть. Не то чтобы я желал отыскать силы в импровизирующем самовыражении, как наш добрый доктор Боттомли; просто я в редакционном отпуске, и мысль о ненужном приближении к пишущей машинке приводит меня в ужас.
Опущу детали завтрака, столь любовно поведанные предыдущими ораторами. Миссис Хадсон, при всём должном уважении, производит на меня впечатление той самой всеобще восхваляемой мерзости, «хорошей простой кухарки», что соотносится с моим Густлем примерно как фотограф «Юнайтед Пресс» соотносится со Стайхеном [77] или Уэстоном. [78] Но Густль в Нью-Йорке, а существует легенда, будто человек должен есть, чтобы жить. Всегда должным образом почитая суеверные ритуалы, я поел, но предпочитаю более не говорить об этом.
77
Эдвард Стайхен (1879–1973) — американский фотограф люксембургского происхождения, один из основателей жанра модной фотографии.
78
Эдвард Уэстон (1886–1958) — американский фотограф, мастер сюрреализма в этой технике.
Заснул я поздно, и был уже почти полдень, когда я покончил с завтраком и погрузился в праздные размышления — ибо даже чтение слишком напоминает мне мои редакторские обязанности. Содержание моих размышлений не имеет отношения к данному повествованию, хотя и весьма дорого повествователю.
Вы простите меня за внезапный и загадочный поворот моей речи? Не так давно ещё жизнь была мне ясна. Источник развлечения, да, но хорошего, чистого веселья — столь же абсурдного, столь непристойного и столь очевидного, как выходки комика из бурлеск-шоу. Теперь я знаю, что был дураком — что представление, которое я смотрю, скорее являет собой Гран-Гиньоль, [79] где фарс и ужас так тесно следуют друг за другом по пятам, что ужас сковывает позвоночник, ещё дрожащий от смеха. И лишь одно хоть частично спасает от этой могильной истерии — запутать своих слушателей в надежде, что и сам запутаешься, не различая более всё слишком уж ясно.
79
Знаменитый парижский театр ужасов, работавший в 1897–1963 годах и отличавшийся жёсткой и натуралистичной подачей материала с расчётом на зрительский шок.
Но позвольте мне прервать эту цепь бормотаний, как прерваны были мои размышления — звонком телефона и голосом миссис Хадсон. Звонящий был мне незнаком, хотя его имя и достижения знакомы мне были — как, несомненно, и большинству из вас. Это был Гордон Уизерс, доктор медицины, владелец, используя столь вульгарное слово, самого уважаемого дома отдыха в этой обители деменции и неврозов. Меня удивил этот звонок. Я был бы последним, кто стал бы отрицать срочную необходимость для меня услуг доктора Уизерса, но не мог постичь, как он мог об этой необходимости узнать.