Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»
Шрифт:
Джонадаб Эванс резко выпрямился в кресле.
— О чём вы, Федерхут? Я даже не знал, что у вас сегодня был посетитель.
— Увидите, — улыбнулся Федерхут, встряхнув своей гривой.
— Но вы сказали, что тот парень именно что не хотел меня видеть…
— Разве незнакомец сказал бы так? — лениво вставил Ридгли. — Мне навскидку показалось, что один этот факт уже доказывает, что он вас знал. Никакого оскорбления, Эванс — просто логическое умозаключение.
— Вы правы, Herr Ридгли. Но я продолжаю.
Молодой человек с трудом добрался до сути. Он выкурил три сигареты, зажигая их одну от другой, пока мы бессвязно обсуждали дело
Своё имя он хотел пока что скрыть. Он странствовал по Соединённым Штатам, трудясь то репортёром, то продавцом, то поденщиком, и неизменно наслаждаясь собой и своей жизнью. Несколько лет назад он долго жил в Лос-Анджелесе, работая на губернаторскую кампанию 1934 года, о которой он говорил так, словно она была в высшей степени значима, и я должен о ней знать, хотя я понял лишь то, что он работал на Единый фронт. [89] (Этот термин, среди всей неразберихи вашей местной политики, единственный из всех понятен мне, столь усердно и столь бесплодно добивавшемуся его в Вене.)
89
Имеется в виду вышеупомянутая губернаторская кампания писателя Эптона Синклера, пользовавшегося поддержкой левых сил. Федерхут отождествляет её с Народными (или Широкими) фронтами — антифашистскими объединениями левых политических партий в Европе 1930-х, главную трудность в создании которых представляло совместное участие коммунистов и социалистов.
В период своего пребывания здесь он входил в число присяжных на коронерском дознании по делу юной девушки, умершей при загадочных обстоятельствах. Вердикт гласил: смерть по естественным причинам, но медицинское заключение было неясным; и, по прошествии ряда лет, молодой человек поймал себя на том, что вспоминает это дело и задаётся вопросом, всё ли действительно было именно так. В деле присутствовал отчим-герпетолог — исследователь рептилий, имевший, по-видимому, некий финансовый интерес относительно девушки, хотя точная его природа так и не была раскрыта. Звали отчима доктор Ройял Фарнкрофт, а имя девушки было мисс Эми Грант.
В этот момент я особенно заинтересовался; ведь Эми Грант, если я не ошибаюсь, имя, упомянутое странным голосом по телефону мисс О’Брин. Я знал, что совпадение возможно; но мне также казалось, что в мои руки вот-вот попадёт некий ключ к делу Уорра.
Молодой человек сильно переживал из-за этого дела. Он был наделён чувством гражданского долга, и его ужасало, что, служа штату присяжным, он мог ввести в заблуждение правосудие. Больше всего беспокоило его то, что у Эми Грант была сестра Флоренс; и если доктору Ройялу Фарнкрофту удалось избавиться от одной падчерицы, почему бы не попробовать с другой.
Вернувшись несколько недель назад в Лос-Анджелес, он исполнился решимости узнать об этом деле больше. Он расспрашивал знакомых, и, наконец, ему удалось представиться молодому архитектору, помолвленному с Эми Грант в момент её смерти. У этого человека были свои сомнения, поскольку он знал, что определённые средства мисс Грант перешли бы после её замужества к ней из-под контроля доктора Фарнкрофта, и не доверял тому, как распоряжался этими средствами учёный. Более того, теперь он услышал, что мисс Флоренс Грант также помолвлена; а мой юный друг испытывал живые и как мы слишком рано узнаём) небезосновательные опасения за её безопасность.
Я уже заметил необычайное сходство, на которое один из вас, джентльмены, без сомнения, жаждет обратить моё внимание; но первым заметил его сам этот молодой человек. Он прочитал в какой-то статье слух из киносреды, что Рита Ла Марр сыграет в «Пёстрой ленте», и, будучи (ибо кто из мужчин не таков?) преданным
поклонником чар этой женщины, он заинтересовался и прочитал рассказ. Там, к его изумлению, обнаружилась параллель с его проблемой — две сестры, отчим, финансовый интерес, загадочная смерть. Он был поражён. (Добавлю, что он читал «Пёструю ленту» лишь в виде рассказа. Тем, кто знаком и с драматической версией, нет нужды уточнять, что присутствует определённый параллелизм и с его собственной ролью — подозрительным присяжным на дознании. Всю эту проблему соотношения рассказа и драмы часто упускают из виду, в частности, в рассказе стёрта прежняя связь доктора Ватсона с семьёй Стоунеров. Но всё это относится к другой статье, давно уже мной подготавливаемой.)Совпадение сюжета заставило его действовать. Он счёл свою историю слишком слабой, чтобы обратиться в полицию, в частности, потому, что его политическая деятельность не снискала ему друзей среди официальных лиц. Но он слышал о нас, «Иррегулярных», то человека, которого он знал как одного из нас; и он подумал, что мы, заинтересовавшись аналогией, можем использовать своё влияние, чтобы помочь ему.
— Ваша проблема действительно меня заинтересовала, — сказал я ему. — Моё знание права, однако, соответствует римскому своду, преобладающему в Европе, а в англо-саксонской традиции я невежда — факт, не радующий меня в условиях продолжения карьеры, здесь, в эмиграции. Более того, наше влияние ныне под большим сомнением и угрозой. Мы сами, если вы следите за прессой, не те, кого вы бы назвали «чистыми» перед законом. Тем не менее, если я могу вам чем-то помочь, я это сделаю.
Молодой человек был на вид не слишком доволен этим заявлением, но с усмешкой поблагодарил меня.
— Теперь, полагаю, — сказал он, — вы хотите задать мне вопросы. О’кей. Залпом!
Я невольно вспомнил прошлую ночь, когда впервые услышал эту идиому, эхом которой раздался выстрел. Но, вернувшись к стоящей передо мной проблеме, я спросил:
— Прежде всего меня тревожит, почему вы носите трость? Очевидно, она не слишком распространена среди американцев.
— И трость эта не самая распространённая, — проговорил он, взвешивая палку на руках. — Это хорошее крепкое дерево со свинцовой рукоятью. Это, мистер Федерхут, оружие.
— Но зачем?
— Потому что, мне кажется, я видел доктора Ройяла Фарнкрофта в такое время и в таком месте, где быть ему не следует. Мне думается, он знает, чего я хочу, и ему это не нравится. Не будет вреда, если вооружиться, на всякий случай.
— То есть вы в самом деле думаете, что вашей жизни угрожает опасность?
— Да, — он произнёс это так просто, что следовало поверить.
— Тогда расскажите мне больше, — сказал я, — об этом докторе Ройяле Фарнкрофте. Дайте мне какую-нибудь зацепку…
В коридоре раздался громкий шум, состоявший частью из протестующего голоса сержанта Хинкля, а частью из другого голоса, резкого, хриплого и незнакомого мне. Молодой человек вскочил.
— Либо я сошёл с ума, — проговорил он, — либо вы сейчас получите ответ на свой вопрос. Это голос доктора Ройяла Фарнкрофта.
Тот вошёл в комнату вместе с сержантом.
— Этот парень настаивает на том, что должен увидеться с вами, — сказал Хинкль. — Скажите хоть слово, и я его вышвырну.
Сержант уставился на герпетолога так, словно он в самом деле хотел, чтобы я сказал это слово.
Я мог понять столь внезапную неприязнь к этому человеку. Доктор Фарнкрофт, полагаю, был среднего роста, но производил впечатление крупного и дородного человека. Отчасти виной тому была, без сомнения, его чёрная борода, а отчасти — грозно нахмуренные брови. Со странной любезностью сдержанной жестокости он дал мне заговорить первым, усевшись на пол рядом со своим чёрным саквояжем.
— Оставьте его со мной, — сказал я сержанту.
— О’кей, если вы так хотите. Но скажите только слово…