Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»

— Очень хорошо, я скажу, что это так. А вы?

— Естественно. Я надеюсь наладить там бесценные для нашего дела контакты. Этот Ф. Х. Вейнберг едва ли знает, с каким рвением я принимаю его приглашение. Печально, — нерешительно продолжал он, — что братья должны страдать; но мы были терпеливы достаточно долго. Шиллер ошибался в своей «Оде к радости». Миллионы не могут вечно терпеть ради лучшего мира — даже мужественно терпеть. Мы должны действовать.

— Мы должны действовать, — повторил его спутник.

Глава 3

Время: понедельник, 17 июля 1939 года

Место: Ромуальдо-драйв, 221б

Ромуальдо-драйв — одна из тех извилистых улочек, что переплетаются, подобно скопищу рыб-удильщиков, по склону холма к юго-востоку от Голливудской чаши. [27] Ф. Х. Вейнберг дёргал за все ниточки в Комиссии по городскому планированию, чтобы перекрестить Ромуальдо-драйв в Бейкер-стрит, но Комиссия осталась непреклонной. Ромуальдо — прекрасное, старинное, благородное испанское имя (утверждение, которое вряд ли стали бы оспаривать давно покойные индейцы, пострадавшие от плётки дона Диего Артуро Ромуальдо-и-Вегаса), а мы, «анхеленос», должны хранить свои традиции. Номера домов, впрочем, едва ли можно счесть предметами традиционного культа; и 221б было позволено стоять посередине квартала 2700, к радости всех поклонников Бейкер-стрит и сильнейшему замешательству почтальона.

27

Концертный зал в виде амфитеатра под открытым небом, построенный в 1922 году.

Итак, «Иррегулярные силы с Бейкер-стрит» (точнее, те из них, кто смогли принять приглашение мистера Вейнберга) должны были обосноваться непосредственно в Голливуде, примерно в десяти минутах езды от киностудии «Метрополис». Впрочем, вопрос о претензиях Голливуда на существование в качестве особого объекта, может служить поводом для дискуссии. Как часть города Лос-Анджелеса он не имеет собственной политической сущности. Почтовая служба Соединённых Штатов такого города не знает. Большинство крупных студий давно уже переехали, расположившись с куда большим комфортом на открытых пространствах. Актёры и режиссёры живут там, где есть место для бассейнов и шанс стать почётным мэром. Заезжим охотникам на звёзд рекомендуется искать их в Беверли-Хиллз или полосе курортов, протянувшихся вдоль Сансет-бульвара по всему округу Лос-Анджелес.

Единственным, что отличает Голливуд от любой другой комфортабельной буржуазной общины города, остались отпечатки ног на входе в китайский ресторан Граумана на углу бульвара Голливуд и Вайн-стрит, [28] Мортон Томпсон [29] да закусочная «Браун Дерби», где люди беспрестанно поедают ланч, надеясь, что их примут за актёров другие люди, в свой черёд надеющиеся, что их примут за продюсеров.

Но «Метрополис-Пикчерз» доселе остаётся в Голливуде, в заброшенной Касабьянке. И в том же Голливуде, на Ромуальдо-драйв, 221б Морин была занята подготовкой жилища для «Иррегулярных сил с Бейкер-стрит».

28

Имеется в виду знаменитая Голливудская аллея славы, пополняемая по сей день.

29

Мортон Томпсон (1907–1953) — американский писатель и киносценарист, который вёл колонку в газете «Голливуд Ситизен-Ньюс».

— Это была твоя светлая мысль, Морин, — сказал ей мистер Вейнберг. — Так что дела сегодня же возьмёт на себя Фейнстейн. А ты займёшься этим.

И вот было уже четыре часа дня — прекрасного светлого дня, когда нужно валяться на пляже где-нибудь на солнышке, а ещё лучше сидеть под зонтиком у пивного фонтана, — приём для прессы намечался в семь, а ничего ещё не было готово. Дом был двухэтажным, оба этажа — большими и просторными, но в тот момент всё это больше напоминало Морин каюту Граучо Маркса. [30] Там были доставщики еды, слуги для подготовки приёма, декораторы, только что вспомнившие о паре недоделанных штрихов, операторы из отдела Морин, намечавшие лучшие углы съёмки, и безвестные статисты в количестве, вполне достаточном для постановки де Милля. [31] Но миссис Хадсон там не было.

30

Имеется в виду сцена из классической комедии братьев Маркс «Ночь в опере» (1937), где персонаж Граучо Маркса умудряется набить свою каюту битком, запуская в неё всё новых посетителей, пока они все не вываливаются в распахнутую дверь.

31

Сесил де Милль (1881–1959) — американский кинорежиссёр, прославившийся масштабными, преимущественно историко-костюмными, постановками с огромным количеством массовки.

Это было идеей уже мистера Вейнберга, посетившей его, когда он внезапно провёл вечер за чтением рассказов о Холмсе, на которые он уже задолго до того купил права.

— На Бейкер-стрит, 221б, — проговорил он, — была хозяйка по имени миссис Хадсон. Итак, мы не дадим им японского посыльного или французского слугу. Нет, мы дадим им экономку по имени миссис Хадсон. А ты, Морин, подготовишь для печати заявление по этому поводу.

Она послала в агентство сообщение: «Требуется экономка, обязательно по имени миссис Хадсон, которой следует явиться на Ромуальдо-стрит, 221б, в полдень 17 июля». Тем утром из агентства позвонили. Они наконец нашли экономку миссис Хадсон через своё отделение в Сан-Франциско. Сажать её на самолёт? Морин подтвердила, пусть сажают, и подивилась самой себе, что столь спокойно воплощает столь дурацкое поручение. Ей вспомнилась первая работа в компании по поставке бумажных полотенец «Атлас» и мистер Мёрдок, казавшийся эксцентричным, потому что курил малюсенькие сигары размером с сигарету. Теперь её не удивил бы и работодатель, курящий кальян, даже если для этого он сядет на специально выстроенный гриб.

В дверь позвонили. Морин, разъяснявшая доставщику еды, что он, к сожалению, привёз недостаточно ликёра — ведь это приём для прессы, — поспешно бросилась к двери. Быть может, это миссис Хадсон. Она сможет передать домоуправление этой милой материнской душе и вернуться к подготовке проклятых пресс-релизов, которые нужно раздать в семь.

Но это был посыльный.

— Для Стивена Уорра, — сказал он. — Распишитесь.

— Мистера Уорра здесь нет.

— О’кей. Возьмите для него.

— Не знаю…

— Он ведь тут будет?

— Не могу сказать. Я…

Зазвонил телефон.

— Послушайте, леди, — настаивал мальчик. — Парень, который мне это дал, сказал, что этот Стивен Уорр будет тут, и мне надо оставить ему это. Может, вы распишетесь… — телефон продолжал звонить, — и дадите мне делать мою работу?

— О… конечно, — Морин нацарапала свои инициалы, схватила простой белый конверт и поспешила к телефону.

— Халло, — проговорил глубокий, слегка иностранный голос. — Бекейр-стрит?

— Комиссия по городскому планированию настаивает, что всё ещё Ромуальдо-драйв.

— Ах так? Вы мисс О’Брин?

— Да, — нетерпеливый ответ.

— Будьте так любезны сообщить мистеру Уорру, что я звонил, и уточнить, может ли он увидеться со мной позже.

— А как вас зовут?

— Ах, это, — голос рассмеялся — сердечным бульканьем, показавшимся перевозбуждённой Морин почти зловещим. — Вы эффективны, мисс О’Брин. Вы должны знать всё, да? Даже если это не стоит знать.

В дверь позвонили.

— Но как я могу сказать ему, что вы звонили, если…

— Верно. Очаровательная американская логика. Ну! Можете сказать ему, что я беспокоюсь о мисс Грант, о мисс Эми Грант. Произнести по буквам?

— Эми Грант? Хорошо. Но если бы вы…

— Я слышу, что вам звонят в дверь. До свидания.

В ухе Морин раздался щелчок. Она сделала торопливую пометку на обороте белого конверта — теперь Уорр точно его получит, если, конечно, придёт, чего не дай бог, — и поспешила к двери. Быть может, это миссис Хадсон.

Это был человек, выглядевший, как ни странно, столь же своеобразно и с теми же смутными намёками на нечто иностранное и зловещее, как голос в телефоне. Он был высок, бородат, в фетровой шляпе, сильно надвинутой на глаза, и — в такой день — в тяжёлом каракулевом пальто.

Он молча протянул визитку. Морин озадаченно уставилась на него.

— Кого вы хотели видеть? — спросила она, чувствуя себя так же глупо, как каждый раз, попадая в ловушку с розысками этого «кого-то».

— Отдайте это Уорру! — размеренно и чётко скомандовал он, небрежно дёрнув за войлочный край шляпы, развернулся и пошёл прочь, слегка прихрамывая.