День да ночь

Ракитин расстегнул воротничок гимнастерки. Не жаркая была погода, а ему стало душновато.

– Еще в один танк они попали. Видно, снаряд пробил броню и угодил в боезапас. Там так рвануло... Башню вывернуло. Потом еще из одного танка густо дым пошел, и он остановился. Так они стреляли.

...А Лисицын снов стал мазать. Такое случается. Нервы не выдерживают. Посылает снаряд за снарядом - и все мимо. Рэм два раза снарядами бегал. Лихачев пришел в себя, тоже стал снаряды подносить. А Лисицын мазал. Когда такое получается, человека держать у прицела нельзя.

– Долго у прицела стоять тяжело. Напряжение большое. Человек быстро устает. Я подменил Лисицына. Восемьсот метров на прямой наводке - расстояние где-то на пределе возможного. Не удивительно, что Лисицын столько маялся. Я по-настоящему это понял, когда сам стал к прицелу. Только с шестого снаряда подбил танк. И то, считаю, хорошо. А тут и третье орудие замолчало.

...Два оставшихся у немцев танка могли пойти вдогонку за колонной. Фрицы ведь тоже понимали, что это за колонна и что она значит для корпуса. Скорей всего, они из-за нее и вышли из рощи днем. Ночью они могли почти наверняка до линии фронта добраться. А там один рывок - и у своих... Этот бой длился считанные минуты. Тяжело нагруженные, тихоходные машины далеко уйти не могли. Но, отправляясь вдогонку за колонной, танкам надо было пройти мимо орудия Ракитина. Или через него.

– Тут фрицы нас и заметили. Два танка у них осталось. Оба развернулись и пошли на нас.

...Ракитин осмотрел расчет. Все на своих местах. Два полных ящика снарядов лежало возле орудия. Достаточно. И не стоит стрелять за восемьсот метров. Пусть подойдут, чтобы наверняка. Он был уверен, что метров за четыреста-пятьсот не промахнется.

– Танки тоже не стреляли. Видно, экономили боезапас. Хотели подойти поближе, чтобы ударить наверняка. Считали, что вдвоем с одним орудием управятся легко. Я тоже хотел наверняка. Тут уж - у кого нервы крепче.

...Ракитин вел ствол навстречу танку, что шел впереди, не выпуская его из перекрестия прицела. "Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть..." - отсчитывал он метры и мгновения. Танк прочно вписался в перекрестие и вырваться оттуда уже не мог. Промахнуться на таком расстоянии Ракитин тоже не мог.

Наконец танк подошел на заветные четыреста метров.

"Пора!" - решил Ракитин.

Что-то блеснуло, громыхнуло. Очнулся он на земле. Лежал метрах в пяти от орудия. Отбросило взрывной волной.

– Если бы я на полсекунды раньше успел, я бы его взял. Да что теперь говорить об этом. Он успел раньше. Меня взрывной волной на землю бросило, но чувствую - цел. Поднимаюсь. Соображаю хреново, но понимаю, что надо побыстрей к прицелу. Секунды идут... Вижу, там уже Афонин хозяйничает. Бакурский снаряд в казенник досылает. И Лихачев здесь. Больше никого не видно, ни Лисицына, ни Рэма. Потом увидел их. Оба лежат. Я тогда подумал, что ранило ребят... А в голове что-то заныло и стало тепло вот в этом месте, - Ракитин показал, где у него заныло.
– Рукой дотронулся - мокро. Но боли я тогда не почувствовал. Да и ранение пустяковое, осколок вскользь прошел. Крови, правда, много было. Рукой рану зажал, а кровь течет, остановить не могу. Какой из меня наводчик. Сижу, смотрю. В это время Афонин и ударил. Потом перед самым орудием снаряд разорвался. Осколки, как градом, - по щиту. Опять наша громыхнула. И стало тихо. Это же Афонин. Два раза выстрелил, и двух танков нет. Понятно, на близком расстоянии попасть просто. Только какие нервы для этого надо иметь. Он завалил один танк за двести метров, а второй - всего-то метров за сто.

...Афонин приподнялся над щитом, оглядел два застывших перед орудием танка и остался доволен.

– Быстро к машине!
– велел он Лихачеву.
– И сразу обратно. Воду тащи, бинты, аптечку, все, что есть.

Лихачев умчался.

– Приехал Лихачев. Бинты у нас у каждого в кармане. А на машине вода, йод. Афонин рану обмыл, йодом залил. Откуда-то пару таблеток стрептоцида достал. Раздавил их и порошком рану присыпал. Потом забинтовал. Вот эту чалму накрутил. Спрашиваю, что с Лисицыным и Рэмом?

– Потеряли мы их, - докладывает Афонин.

– Как?!

– Тем снарядом, что тебя отбросило, их и накрыло.

– Вот такая у нас служба Бабочкин... Такая жизнь. Как бой, так непременно кого-то теряем. А в поле, у орудий, тоже наши лежат... Хорошие ребята и все молодые. Стариков в противотанковой артиллерии не держат, только молодых. Не знаю, может так и надо. Наверно есть какие-то соображения по этому поводу у тех, кто занимается комплектованием личного состава.

– Положили мы в машину Лисицына и Рема, укрыли их плащ-палаткой. Прицепили орудие и поехали к тому месту, где наша батарея осталась. Куликово поле. Один на другом лежат. Хорошо санинструктор уцелел. Раненых перевязывает. Кто может, помогает ему. Машины наши, что в степь уходили, вернулись. Опарин цел, ни единой царапины. Возле комбата стоит. Тот на спине лежит, гимнастерка в крови. А лицо спокойное и грустное. Такое лицо у него бывало, когда он стихи нам читал. Девять человек там уцелело. Двенадцать раненых и семь убитых. И мы два человека потеряли. Такой вот бой...

Ракитин замолчал и снова уставился куда-то в сторону дороги, будто ожидал там кого-то увидеть. Рассказал все, вроде бы на душе должно от этого легче стать. Но почему-то не стало.

– Да, тяжело вам досталось, - посочувствовал Бабочкин, - Это же надо, такая случайность...

– Никакой случайности, - устал Ракитин от этого разговора.
– Рощу не разведали - вот и нет батареи. Девять человек потеряли.

– Разберутся. Найдут виноватых и накажут, - попытался утешить его Бабочкин.

– Держи карман шире. Разбежались наказывать. Кого накажут? Кто накажет? И кому это нужно, чтобы кого-то наказали? Мы же имеем героический бой батареи капитана Лебедевского с превосходящими силами противника. Потеряли всего три орудия, а уничтожили аж семь танков. На этом примере, сколько людей воспитать можно.

Ракитин говорил то, что хотел сказать, что должен был сказать этому корреспонденту из корпусной газеты и любому, кому угодно.

– Если бы их пропустили... Если бы они колонну разгромили и оставили без боеприпасов и горючего танковый корпус, тогда бы и разобрались, и наказали. Комбата Лебедевского за то, что допустил. И командира полка за то, что плохо своего комбата воспитал. Их бы наказали. И еще нашли бы кого-нибудь... А сейчас никого наказывать не станут. Никому это не нужно.

– Я напишу. Все как было напишу, всю правду, - уверенно заявил Бабочкин.
– Тогда разберутся, кто виноват. Найдут.

– Так и напишешь, как я рассказал?

– Так и напишу.

Бабочкин вспомнил разговор с редактором. Нужна была статья о героизме и самоотверженности, а не о том, почему батарея погибла. И еще неизвестно, пропустит ли редактор такое. А над редактором еще Политотдел... Но сказать об этом Ракитину он не смог.

– Хорошо бы, - Ракитин почему-то считал, что если в газете напечатают, то разберутся.
– Только ребятам, что там остались, легче от этого не станет.

* * *

Расчету Ракитина, который подготовил "пятачок" для своего орудия и, вообще, уже окопался, комбат доверил возведение командного пункта.

Это был его первый в жизни КП, и Хаустов намеревался создавать его по всем правилам военно-инженерного искусства.

– Напоминаю некоторые размеры, - объявил лейтенант.
– И назвал для начала не более десяти таких, которые, по его мнению, солдаты непременно должны учитывать, приступая к работе.
– Называю, чтобы освежить в памяти. Вы их и так, конечно, знаете. Кто повторит?