День да ночь

Старший лейтенант Кречетов уже пожалел, что не открыли огонь из орудия. А Бакурский, наконец, выпустил очередь. Короткую, всего в четыре-пять патронов. Потом еще одну. Кречетов увидел, как немец, с первого мотоцикла, выронил бинокль, перегнулся и лег на руль машины. Его напарник тут же выбрался из коляски. Наверно хотел сесть на место водителя. Ударила еще одна короткая очередь, он споткнулся, упал и уже не поднимался. Второй мотоцикл круто развернулся и скрылась за пригорком. Задержаться и помочь своим, сидевшие в нем, не решились.

Бакурский полежал еще немного, потом аккуратно поставил приклад на землю, поднялся и стал стряхивать с обмундирования пыль.

– Нормально, Бакурский!
– подошел к нему Кречетов.
– Пулеметчик! Владеешь пулеметом, как бог!
– Он обнял Бакурского и дружески похлопал его по плечу.
– Проси, чего хочешь!

– У нас... "дегтярь"...
– сказал Бакурский.
– Один диск...

– Ну и что?..

– Проблема... Еще один диск...

– Будет тебе диск, - решил проблему Кречетов.
– Воробейчик! Отбери у этих портачей и выдай Бакурскому два диска. А пока возьми пяток бойцов из первого отделения, мотнись на машине туда, где фрицы остались. Заберешь документы и оружие. Выставишь на холме дозор. Два человека с автоматами. Пусть наблюдают. Если покажется противник - зеленая ракета. Пришлем за ними машину. Через два часа сменишь. И мотоцикл волоки. Хороший трофей, пригодится.

– Испортил я...
– развел руками Бакурский.
– Мотоцикл... испортил...

– Бери испорченный. У нас мастера, отремонтируют, будет лучше нового.

* * *

Отчаянно скрипя, машина доковыляла до своих, перебралась за линию обороны и со стоном остановилась метрах в пятидесяти от орудия Ракитина.

– Что-то с Соломиным не в порядке, - пробормотал Кречетов и поспешил к машине. Остальные двинулись за ним, не решаясь обогнать старшего лейтенанта.

"Студебеккеру" досталось основательно. Встречал Кречетов машины, которые были покалечены побольше чем эта. Но те притаскивали в расположение автобата буксиром на запчасти. Эта доковыляла сама. Вид у нее был еще тот. Доски заднего борта - в щепу, скаты задних колес - в лохмотья, кабина - как решето, а ветровое стекло рассыпалось в крошки. Только в пазах рамы кое-где остались неровные осколки и торчали там острыми ножами.

В кузове стоял Опарин. Он никого не окликнул, не махнул рукой. Застыл и не шевелился, будто не собирался вылезать из машины.

Потом открылась дверь водителя, и на подножку медленно вытянулся, в залитой кровью гимнастерке, Лихачев. Он стоял, привалившись плечом к открытой дверце, и держался за нее, обеими руками, высокий, тощий, с длинной, торчащей из воротника гимнастерки шеей. Рот у него был полуоткрыт, лицо потемнело и осунулось. Он смотрел на товарищей ошалелыми глазами, веря и не веря, что добрался до своих. Видно было, что этот истекающий кровью солдат хочет что-то сказать, но нет у него для этого сил. Хватило только, чтобы открыть дверь машины и встать на подножку. А больше уже не осталось. И сейчас он рухнет на землю.

Афонин обогнал Кречетова и подхватил товарища. Он хотел помочь Лихачеву сойти с подножки, но тот крепко держался за дверцу и не поддавался.

– Куда тебя?
– спросил Афонин.

Лихачев пошевелил губами, но ничего не сказал. Или, может быть, сказал, но так тихо, что никто не услышал.

– Ранило куда?
– прикрикнул на него старший лейтенант.

Лихачев, вроде бы, пришел в себя.

– Никуда меня, - торопливо заговорил он.
– Никуда. Товарищ старший лейтенант, они нас в плен хотели взять, - пожаловался он.

– Черта им Лысого! Мы им фигу показали!

Он отпустил, наконец, дверцу, сошел с подножки, и все увидели лежащего на сидении маленького Соломина.

– Соломина убили, - продолжал Лихачев торопливо, словно боялся, что ему не дадут договорить.
– Они хотели нас догнать. Они думали, что могут нас в плен взять. Из пулеметов секли. Кабину насквозь. Стекло испортили... Соломина убили... Я таких водителей никогда не видел...

По щекам Лихачева катились слезы, но он этого не замечал.

– Пойдем, - попытался увести его Афонин. Но Лихачев не дался.

– В плен они хотели нас захватить... Мы им фигу показали... А они Соломина убили...
– не мог Лихачев остановиться.
– Как он машину вел! Если бы не Соломин, нам бы всем конец...

– Отставить разговорчики!
– прикрикнул Кречетов.
– Шагом марш стирать гимнастерку!

Подействовало. Глаза у Лихачева приобрели осмысленное выражение, и он замолчал.

– Без стирки не обойтись, - Афонин обхватил Лихачева за плечи и повел к реке.
– Пойдем, у меня и мыло есть.

– Соломина на КП, - распорядился Кречетов.

Высокий шофер в кожаной куртке подошел к кабине. Взял на руки Соломина и бережно понес к командному пункту. Автобатовцы последовали за ним.

– Какого водителя убили!
– Кречетов выругался.
– Другого такого во всем корпусе нет.

Подошел Опарин с автоматом за правым плечом.

– Разрешите доложить о результатах разведки, товарищ старший лейтенант.

Кречетов посмотрел на солдата, покачал головой...

– Хорош! Вы что там, в рукопашную схватились? Иди к себе. Очухаешься, доложишь, - он еще раз оглядел Опарина.
– До чего хорош. Фрицев по ночам пугать можно.

* * *

– Чем это тебе приварило?
– спросил Ракитин.

Левый глаз у Опарина заплыл, осталась только узкая щелочка, в которой угадывался зрачок.

– Стукнулся случайно. Мчались от этих мотоциклистов, все колдобины сосчитали. Карусель в кузове пощла такая, что на ногах не устоишь. А там столько барахала... Выбросить надо все, к чертовой матери.
– Не рассказывать же, что табуреткой ударило. Будут потом полгода шуточки подбрасывать.

– Стрелять как теперь будешь?
– пожалел товарища Афонин.

– Нормально. Я все равно левый глаз прищуриваю. Теперь и прищуривать не надо. Такое вот кино. Даже удобней. Только, кажется, все кости переломало. Болит везде.

– Дай посмотрю, - предложил Афонин.

Опарин встал, снял гимнастерку и нательную рубашку. На белом, лишенном загара теле, алели красные пятна и ссадины - следы сильных ударов.

Афонин нажал пальцем на большое пятно, расплывшееся по ребрам. Опарин охнул.

– Больно?

– Больно.

– А здесь?

– И здесь больно.

– Здесь?

– Больно.

– М-да, везде больно... Ребра тебе помяло, - поставил диагноз Афонин.
– Трещины, наверно. Такое бывает. Хорошо бы в баньку сейчас, потом медвежьем салом натереть. А так придется недельку потерпеть, не меньше. Потом заживет. А это что такое?

Сзади, на шароварах Опарина, отсвечивала вентиляция величиной с хорошую ладонь. А в эту неожиданную и совершенно не нужную вентиляцию выглядывала большая, с кулак, красная шишка, поперек которой протянулась широкая ссадина с запекшейся кровью.